Олег и редкие искусства (2016)

Обычное свойство всякого человека — выдавать некую порцию сохраненных памятью событий за Время с большой буквы. Неважно, известная эта персона или просто очевидец других очевидцев. От человека старого, очень старого мы ждем того же самого, а если это артистическая натура, то Big Time должно визуализироваться через ладно устроенный, изящный монолог о встречах с другими великими и прочих (на самом деле) мелочах. Всего этого в данном фильме нет. Олег Каравайчук менее всего «часть речи». Определить то, как и что он говорит, как монолог совершенно невозможно. Нет, это сообщающиеся сосуды. Речь подчинена музыке, а музыка выговаривает то, чего нет в речи. Каравайчук постромантичен, его слова не замкнутость на привычных темах слабеющего сознания. Он в самом лучше смысле не знает времени. Екатерина Великая и ель в саду, гибель императорской семьи и дачные дорожки — это все явления одного порядка; порядка, который задается самим Каравайчуком. Он говорит много, но все это по-настоящему обретает целостность только в музыке.

Странно, таким обликом обычно наделяются злобные гротескные карлы Гофмана или дети, чудесным образом превращенные в маленького взрослого человека. Но все, что есть Каравайчук, — это видимая часть невидимого. Музыка не играет для него, но и он не играет музыку. Он не сливается с музыкой, а музыка не комментирует его. Это вообще какой-то особенный тип взаимодействия. Как и рояль для него не инструмент, и даже сами руки композитора не инструмент, а скорее медиум. Каравайчук не импровизирует, это обманчивое впечатление. Рассуждая о полноценно завершенном аккорде и отменяющем его диссонансе он формулирует очень важную идею: для него самого музыка есть чистая психея, вбирающая в себя то, что возможно и невозможно. Музыку нельзя применить, будучи примененной она перестает быть именно музыкой, становясь чем-то еще. Кажется, что и не было никогда Беньямина с его «искусством в эпоху технической воспроизводимости». Можно сколько угодно смотреть этот фильм, но аура композитора совершенно неуничтожима, как будто чудо победило прозу жизни неизвестным науке способом. Как будто за час с небольшим ты понимаешь, что если и могут быть люди, то они могут быть именно такими, а не тем самым абсолютным большинством, решающим задачу соотношения идей и вещей. В мире Каравайчука нет ни номинализма, ни реализма, он совершенно точно нашел какой-то другой порядок (как уровень) их соотношения. И это еще одно реальное чудо.

9 из 10