Аустерлиц (2016)

ПРОСТОТА. За 94 минуты ни одного слова закадрового текста. Речь в фильме - только обрывки фраз экскурсоводов или реплики экскурсантов. Кадров на полуторачасовую картину- минимум, каждый кадр длится до безумия долго - так, чтобы взгляд успел рассмотреть все мельчайшие подробности: дерево, стекло, бетон, асфальт, безжалостное солнце, солнечный зайчик на дорожке, тень от чахлых кустов. Композиции фронтальны. Камера неподвижна. Смотрите, подглядывайте. Подглядывайте за подглядывающими- ведь герои тоже смотрят- они в музее. Герои не знают, что их снимают. Вернее, они думают, что камера у них в руках. Многие с фотоаппаратами, айфонами, селфи - палками.

ГЕРОИ. Они разные: старушки и груднички, влюбленные парочки и студенческие группы. Камера бесстрастно, но точно фиксирует общее: все они очень благополучные. У них удобная обувь, одежда, эргономичные рюкзаки, легкие зонты, модные очки, современные фотоаппараты и айфоны. Благополучная Европа, обеспечив быт, отправилась за духом - в музей. И этот музей - бывший концлагерь.

КОНЦЛАГЕРЬ. Музей-концлагерь в фильме не один. Что-то снято в Освенциме, что-то в Дахау. Музей - это место великих страданий предков тех самых европейцев, что сегодня на следы этих страданий пришли посмотреть. Сами подробности музеефицированного лагерного быта зрителям фильма увидеть почти не дано: так, что-то на фоне. Из обрывков экскурсий узнаем какие-то крохи о том, где узники спали, из чего состоял их скудный рацион, где пытали, где расстреливали. Экскурсоводы эти речи произносят каждый день, много лет подряд. Можно ли их упрекнуть в том, что эмоциональность уже на нуле? Впрочем, есть и новаторы. По всем правилам современного стиля общения «прогрессивные» дают свою трактовку событий Великой Войны, ставя под сомнение, что такое массовое кровавое помешательство в принципе возможно и, что официальная версия сильно трагедизирована. Толерантность форева.

ПОРТРЕТ НА ФОНЕ. В этом внешне безакцентном фильме эмоциональная кода приходится на два эпизода, в которых посетители музея делают селфи сначала на месте пыток, а затем на месте расстрела узников. Это снято из-за спин селфи-героев. Нам так и не дано будет узнать выражение их глаз и лиц. Улыбались ли они, изображая обреченную жертву у стены, или делали страдальческую гримасу, приняв позу узника на дыбе. И это - ценнейшее качество режиссера. Лозница точно не прокурор. Правда, возможно и не адвокат, но шанс на то, что фото « я на фоне расстрельной стены» может оказаться и не таким квазициничным, он дает. Маленький…

МОРАЛЬ НОМЕР ОДИН. Да, селфи на фон смерти - это шок. Но когда селфи на фоне ДТП со смертельным исходом - привычное дело, когда люди фотографируются на фоне потопов, пожаров, землетрясений, когда юные девочки со смаком перед камерой издеваются над подругой и с удовольствием выкладывают это в сеть, чего говорить о фото на фоне смерти 80-летней давности. Это по нынешним меркам почти гуманизм.

МОРАЛЬ НОМЕР ДВА. ЭМПАТИЯ. Лозница дает своему зрителю несметное количество времени, чтобы разглядеть каждое лицо в кадре. Их много. Но и времени навалом. Да, в лицах что-то не видно страдания и боли. Слава Богу, не все европейские семьи затронула война. Сексапильные майки и легкомысленные шорты тоже в укор посетителям не поставишь: что же им, непременно в черном костюме сюда отправляться, да еще в жару? Ладно, нет боли. Но что есть? И тут Лозница продавливает свою основную мысль - НИЧЕГО НЕТ.. ВСЕ посетители, обходя бараки, лагерные столовые, больницы, туалеты, ждут КОГДА ЭТО ВСЕ КОНЧИТСЯ. Жарко и пить хочется, и ребенок хнычет, и до перекуса еще далеко- это в кадре. За кадром обрывки речей о том, как голодали, выживали, пытались бежать, восстать, выжить предки нынешних посетителей. Наверное, мученики той войны сейчас на Небесах счастливы- их страданиями куплено вот это благополучное равнодушие. Но Лозница ведет и дальше: в своих страданиях и муках они и ТОГДА были счастливее нынешних европейцев. Они страдали, но жили. Нынешние просто не живут. Эмоции, страсти, жажда жизни - все ушло. Осталось новомодное слово - эмпатия. Сострадание - это полуголодным, изможденным, больным заботится о любимом, о ребенке, о родителях. Эмпатия - это приехать на пару часов в бывший концлагерь, отметившись «и я там был, и я сострадаю».

ФИЛОСОФСКИЙ ФИЛЬМ О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ. Чем ближе к финалу, тем больше понимаешь: это фильм не столько о лагерях, памяти и современном обществе. А о чем же тогда? Кадр первый: ветви деревьев скрывают какой-то дальний свет, там что-то есть. Что? - не видно. Кадр второй: причудливые садовые дорожки сходятся и расходятся, по ним неспешной походкой проходят туда- сюда разные люди. Кадр третий: огромная толпа устремляется к узким воротам, на которых написана фраза «Арбайт махт фрай». Далее будет полуторачасовая прогулка по территории лагеря. Кадр финальный: сразу от рва с трупами эта же огромная толпа вновь устремляется к тем же воротам, только с другой стороны. Лозница на четвертом уровне своего конструкта создал притчу о жизни современного человека. Вот так же неосознанно из небытия устремиться к свету, протиснуться сквозь узкие врата с девизом про « работу и свободу», пройти весь свой земной путь с полным равнодушием, завершить его у рва или в крематории и так же устремиться к тем же воротам в Небытие.

АУСТЕРЛИЦ. Названием Лозница сразу делит своих зрителей на посвященных и нет. Совсем чистые в плане знаний люди думают, что это концлагерь так называется. В реальности в городе Славков у Брна (как называется Аустерлиц сейчас) никакого концлагеря не было. Первый класс посвященных трактует название, как аллегорию на Аустерлицкое сражение, в котором армия Наполеона взяла верх над войсками антинаполеоновской коалиции. Элитный класс может оперировать отсылом к роману Винфрида Зебальда «Аустерлиц». Аустерлиц там - не город, а фамилия главного героя. Фабульно книга Зебальда и фильм Лозницы пересечение имеют – война и концлагерь глазами нашего современника. Герой романа Жак Аустерлиц пытается почувствовать весь ужас молодости его родителей и не может понять до конца. Кровь предков так и не заговорила. Ход расследования занимает больше, чем ужасные обстоятельства жизни родителей - от которых в памяти остались лишь бледные тени и пара фотографий. В стилевом смысле своей подчеркнутой бесстрастностью, отсутствием акцентов, подсказок, возможностью многочисленных трактовок фильм и роман похожи. Они ведь о современном человеке, о мире его души, о том, как время лечит боль, но калечит память, о том, что больше нет эмоций и страстей. О том, как эмпатия победила сострадание.

Когда режиссёр Сергей Лозница перестаёт снимать свои игровые картины, которые, мягко говоря, оставляют после себя чувство тотального недоумения, и вновь возвращается к документальному кино, происходит чудесная метаморфоза – перед нами возникает выдающийся художник, гуманист и глубокий философ.

В 2016 году на Венецианском фестивале состоялась премьера его фильма «Аустерлиц», название которого отсылает к главному герою одноимённого романа Винфрида Георга Зебальда. Картина представляет собой чёрно-белую хронику, снятую на территории бывших концентрационных лагерей фашистов, которые в наши дни превратились в музейные комплексы. В центре внимания режиссёра, однако, находятся не сами музеи, а его посетители.

Перед нами концептуальная работа, состоящая из череды длинных (около пяти минут каждый) кадров, в которых не происходит ничего, кроме присутствия снующего из одного края кадра в другой огромного количества людей. Является ли такой формализм Лозницы излишне радикальным? Можно ли происходящее на экране назвать кинематографом? Эти вопросы, пожалуй, стоит оставить открытыми. Но бесспорным является то, что этот подход максимально погружает зрителя в своё кинопространство, одновременно оставляя его наедине с самим собой и своими мыслями.

Документалистика Лозницы имеет потрясающее свойство быть в высшей степени демократичной и свободной. Любой другой режиссёр начал бы использовать здесь закадровый текст, начал бы что-то пояснять, о чём-то рассказывать. Лознице это абсолютно не нужно. В какой-то момент может показаться, что этот фильм вообще не имеет автора. Но это не так. Именно автор позволил нам оказаться именно в это время и именно в этом месте. На экране мы видим не более того, что он позволил нам увидеть. А вот всё остальное остаётся за нами.

Тактично ли приходить на территорию бывших лагерей в шортах, кепках и футболках? Тактично ли есть и пить в подобных местах? Тактично ли делать там селфи с беспечной улыбкой на лице? Да и вообще, стоит ли делать публичными места, на территории которых было совершенно такое умопомрачительное количество зверских убийств? На эти и другие вопросы зрителям предстоит дать свой ответ. А затем наиболее вдумчивому из них предстоит ответить на самый мрачный и одновременно самый главный вопрос, который мучит не одно поколение людей – каков же всё-таки срок человеческой скорби?

8 из 10

«Люди, зачем вы это фотографируете?!» — первая моя мысль, когда я увидела посетителей исторической и трагической местности, фотографирующиеся рядом с издевательской табличкой на воротах когда-то действующего лагеря.

Фильм выстроен по плану наблюдения. Режиссер документального фильма как бы ставит зрителя на свое место, и мы можем наблюдать за всем, что попадает в поле зрения камеры. Лица, походка, настроения — все это не ускользает от нашего внимания.

Люди идут, идут не спеша в солнечный день и хоть картина выстроена в черно-белых тонах, но по одежде посетителей можно понять, что день выдался жарким и солнечным, да не в этом суть.

Люди посещают то историческое место, пропитанное болью, пропитанное смертью тысяч людей и где она эта сопричастность к горю, скорби по тем, кто принял смерть в этом адском месте? А ведь были еще лагеря… Нет, на лицах посетителей отражено полное безразличие и их посещение комплекса больше похоже на галочку в очередном дневном, выходном распорядке дня и только экскурсоводы в силу своей профессии или, может быть, личностных установок ведут себя в данном месте соответственно, отдавая отчет в том, где они находятся. Они рассказывают о чудовищных событиях в лагерях и пытаются донести информацию об исторических событиях, происходившие в этом самом месте, на котором сейчас люди неспешно бродят по территории, посещая здания, где находились приговоренные.

Вообще правильно, как мне кажется, что фильм лишен цвета, так он больше наполнен смысловым и даже символичным содержанием и то, что камера находится вне здания и записывает происходящее через стекло, дверные проемы тоже, на мой взгляд, несет в себе символический подтекст, то есть мы находимся не внутри, а снаружи процесса и имеем, таким образом, некоторую независимость мнения и суждения о происходящем.

Больше всего поразили фотографии людей. Зачем? Для чего, задаю я себе же риторические вопросы, ведь все равно глаза — это лучший фотоаппарат и в памяти, если это, конечно же, что-то значит для человека посещение бывшего лагеря, останется впечатление от увиденного и услышанного. По большому счету в данных местах, как мне кажется, должно быть запрещено, делать частные фотографии для личного архива, все же это эмоционально тяжелое пространство, но, конечно же, это просто мое суждение.

Данные места должны быть сохранены, чтобы от их посещения человечество извлекало уроки, но о чем можно говорить, если на лицах людей проскакивает безразличие, если есть желание только сфотографироваться.

Сцена, когда посетители выходят за пределы комплекса также несет в себе эмоциональный окрас. Вот они выходят, на губах некоторое подобие улыбки, а заключенные и обреченные более семидесяти лет назад тоже вошли и больше не вышли, а потом наступила тишина.

P.S. Фильм не для домашнего просмотра, потому что лично мне, на экране монитора было бы смотреть сложно, нежели чем в специализированном месте с большим экраном и готовностью к просмотру, хотя это вопрос восприятия.

Аустерлиц у всякого русского вызывает в голове ассоциации с древом жизни Болконского, полями сражений, военными баталиями и многим чем другим помпезным и пафосным. Лозница схватил зрителя за нос и хорошенечко его поводил еще до начала фильма, потому что мало кто перед походом в кино, если, конечно, решится вообще пойти на документалку, предварительно осведомится об истории названия.

На самом деле, Аустерлиц — это герой одноименного романа Винфрида Зебальда, который на протяжении всей книги созерцает происходящее и в поисках своих корней постепенно обретает и самого себя.

Но в фильме от этого героя, как и от самого романа нет ровным счетом ничего, кроме того, что зритель весь фильм только и делает, что наблюдает за снятыми документально ничего не подозревающими людьми, которые бродят по территории бывшего концентрационного лагеря, где было убито около 40 тысяч человек. Сами люди и их мытарства по ставшему теперь музеем лагерю смерти создают невнятный сюжет, который, на самом деле здесь и не нужен.

Поначалу кажется, что если камера так и будет показывать однообразное движение по минимальной траектории, то зритель, конечно, полтора часа не выдержит. Снятая в начале фильма серая масса людей, к концу постепенно разбивающаяся на крупные планы странным образом постепенно втягивает зрителя в довольно скучное повествование, на заднем фоне звучат рассказы гидов об ужасах, творимых на этом самом месте, зритель вглядывается в не меняющиеся, ничего не выражающие лица изможденных жарой туристов и бесполезно надеется на то, что им все-таки не придет в голову сделать фотографию в пошлой позе на фоне столбов, где вешали заключенных: но человек слаб, а порой даже отвратителен.

Лозница, как всегда, добивается своего. Узнаваемость темы и простота откровения вызывают чувства неловкости и стыда. А сам-то что? Вжимаешься в кресло и надеешься, что никто не следил за твоим ничего, кроме безразличия, не выражающим лицом.

8 из 10

Утром внепланового, но официального выходного в кинотеатре было малолюдно. До последнего казалось, что сеанс вовсе отменят. Однако «Аустерлиц» — фильм режиссера Сергея Лозницы, посвященный теме нацистских лагерей смерти, превратившихся в туристические «мекки» — показали и для единственного человека в зале.

«Аустерлиц» — как принято говорить — произведение не для массового зрителя. Хотя бы даже потому что это не столько кино, сколько картина. Фильм состоит из нескольких десятков черно-белых «зарисовок», связанных между собой не сюжетом, а общей темой и маршрутом — от ворот лагеря смерти через его «внутренности» и обратно. На протяжении этого пути камера неподвижно и беспристрастно следит за пестрой толпой туристов. Многие из них улыбаются, жуют арахис, делают селфи на местах казней и загорают на газонах. Иногда в этом броуновском движении можно ухватить микросюжеты.

Лишь изредка в атмосферу музейной идиллии вклиниваются откровенно жуткие по содержания обрывки рассказов экскурсоводов.

Всё это снято будто на пленку — в мягких тонах и с легкой зернистостью. Музыки здесь, разумеется, нет, однако окружающий камеру шум то и дело сливается в давящий «эмбиент».

Но визуальный стиль — далеко не единственное достоинство ленты. Несмотря на то, что у автора — если судить по интервью и пресс-релизу фильма — взгляд на проблему народной памяти достаточно четкий и однозначный, то его произведение не просто не навязывает эту точку зрения зрителю, но даже не пытается вступить с ним в диалог и вызвать какие-то конкретные эмоции. На протяжении полутора часов зритель сам должен сформулировать основную идею фильма и свое отношение к ней. Причем точки зрения людей разных возрастов и взглядов явно будут различаться.

Проще всего, конечно, будет обвинить потомков в том, что они не умеют хранить память и вообще настолько помешались на развлечениях, что потеряли грань между серьезными темами, бытом и «бесконечными выходными». Но почему тогда эти жуткие и неуютные музеи привлекают к себе такое число посетителей со всего мира? Да, концлагеря превратились в места отдыха, но и народная тропа к ним не собирается зарастать — а значит и память будет жить. Более того, мы привыкли к тому, что любые раны затягиваются, шрамы превращаются в поводы для баек, а даже самые страшные трагедии рано или поздно становятся поводом для праздников. Особенно если эти трагедии связаны с войной.

В какой-то степени это даже рядовое явление: человек не может жить с постоянной скорбью или в постоянном страхе — рано или поздно слабеют любые чувства. Лет 10 назад знакомые из Германии рассказывали мне, что Гитлер для них стал героем анекдотов вроде нашего Штирлица. Таким образом люди пытаются, в том числе, избавиться от коллективного чувства исторической вины.

Кроме того, для чтобы проникнуться столь сложными темами необходим экзистенциальный опыт. Но как не может почувствовать глубокую скорбь от гибели в прошлом тысяч и миллионов людей ребенок, ни разу в жизни не сталкивавшийся со смертью, так и современникам сложно представить ужасы концлагерей. И, возможно, это к лучшему.

Хотя есть, конечно, что-то жуткое в том, что даже на выходе из лагеря смерти, увидев его изнутри, люди не меняются в лицах и продолжают как ни в чем не бывало развлекаться.

В целом, «Аустерлиц» — фильм слишком личный, чтобы его однозначно оценить или кому-то посоветовать. Он подобен конструктору, который зрителю предстоит собрать самостоятельно и без инструкций. Для кого-то это будет полтора часа утомительных наблюдений за задницами туристок, для кого-то — безжалостным приговором молодому поколению, для кого-то — поводом лишний раз заглянуть вглубь себя и задать себе неудобные вопросы, а для кого-то — просто набором красивых (а местами и вовсе потрясающих — смотрите трейлер) «оживших фотографий», или еще одной виртуальной прогулкой.

И, на мой взгляд, именно в этом заключается главная ценность фильма: он — зеркало для каждого зрителя в оправе выдающегося видеоряда. А захочется Вам лишний раз смотреться в зеркало — не моё дело.

Первые же кадры вернули меня во время туристической поездки в Дахау. Это было примерно за 2 года до появления селфи-палок и, кажется, еще до массовой Инстаграмм-истерии. Я не видела никого, кому бы пришло в голову сфотографироваться на фоне печи у столба для повешения. Тем неожиданнее было увидеть лагерь именно с такой стороны.

Мы смотрим на посетителей глазами музеев. Видим их реакцию по выражениям лиц, видим, что им интересно, как они относятся друг к другу. У кого-то на лице равнодушие и праздность, у кого-то — скорбь и задумчивость.

Каждый кадр существует без главного героя в долгосрочной перспективе, но режиссер позволяет отдельным людям по очереди притягивать наше внимание. Кажется, что ничего не происходит, лишь сменяют друг друга музейные зарисовки, но в фильме есть и повествование, и мораль, и главная мысль. В мире, где на нас почти ежеминутно обрушиваются потоки текстовой информации, 94 минуты почти полного ее отсутствия для кого-то могут оказаться пыткой, но именно в этом необычном формате режиссер смог точно и полно выразить свои идеи.

Один из поднимаемых вопросов: есть ли смысл в существовании таких музеев? Гиды сыплют уже давно привычными, заученными фактами. Многие люди остаются равнодушными. Дахау, который должен ужасать своими масштабами и строгой геометрией, буквально кишит людьми.

В финале фильма из ворот лагеря выходят школьники в одинаковых футболках с надписью «Travel for peace». Они разговаривают, смеются, словно уже оставили всё услышанное и увиденное внутри. И это пронзительные вопросы автора фильма: «Что с нами стало? Как мы могли забыть? Что для нас вообще имеет значение?»

9 из 10