Мертва, но видит сны (2013)

Хасинто (Хак) Авила и Эми Хэскет — довольно известные (в узких кругах) персонажи. Их деятельность в рамках компании «Red Feline», снимающей постановочный псевдо-снафф, в котором они выступают под масками Жан-Жака и Джейн фон Детлефсен соответственно, привела к появлению изрядного количества фильмов с характерным фетиш-содержанием, которые едва ли можно отнести к искусству кино. Они проходят по какому-то иному ведомству и едва ли могут полностью удовлетворить страсть художника к творчеству. Если, конечно, он настоящий художник. И даже если предметом исследования этого художника является боль, очарование которой Эми не устает высказывать в своем интернет-блоге и интервью для различных изданий. Тем более, это касается Авилы, успевшего постажироваться в Голливуде и явно мечтавшего о чем-то большем, чем производство роликов для специфической аудитории. Так что неудивительно, что творческий союз Авилы и Хэскет со временем вышел за узкие рамки «тематической» продукции и отправился покорять «большое кино». Не выходя, правда, при этом за границы хорошо знакомой им проблемы.

Конечно, режиссеров, средствами кино исследующих мир физических страданий, сегодня хватает: тут и откровенные трэшеры вроде Билла Зебуба или Уильяма Хэллфайра, и вполне серьезные авторы: например, Мариан Дора или Паскаль Ложье. Тем не менее, Авила и Хэскет решили, что созданная ими компания «Pachamama Films» сможет занять свое место под солнцем. И принялись со всем нерастраченным на роликах «Red Feline» пылом романтизировать пытки.

В отличие от большинства конкурентов, в своих фильмах Хак и Эми представляют страдания человеческого тела в максимально эстетизированной форме: здесь не увидишь натуралистичных подробностей, бутафорских кишок и литров искусственной крови. Хлыст оставляет на теле подчеркнуто «фальшивые» следы, а распятие выглядит словно сошедшим с обложек готических музыкальных альбомов. Ведь ничто не должно нарушать красоту картинки, в которой в единое целое складываются экзотические боливийские пейзажи, музейные интерьеры колониальных времен и обнаженные женские тела, закованные в кандалы или привязанные к кресту.

При этом, в отличие от того же Билла Зебуба, остающегося полным профаном в киноискусстве, сколько бы ни снимал своего зубодробительного трэша, Авила — профессионал. И его фильмы не ограничиваются демонстрацией фетиша. Иначе не стоило бы огород городить — достаточно было по-прежнему подвизаться за камерой в «Red Feline». Используя минимальный бюджет, крохотную массовку и минимум спецэффектов, он умудряется заинтересовать зрителя рассказанной историей. Конечно, в итоге сюжетная канва его фильмов служит одной цели — той самой, о которой уже много было сказано выше. Но происходит это исподволь, почти незаметно — особенно для того, кто не знает всей подноготной режиссера и продюсера (она же — исполнительница главной роли).

Вполне естественно, что при таком подходе к делу, первые картины Авилы и Хэскет были посвящены христианским мученикам («Смерть святой Эулалии»), маркизу де Саду («Маркиз де ля Круа») и католической инквизиции (переведенный на русский язык «Малефикарум»). А вот то, что позднее они пришли к вампирской истории — уже не так очевидно. Казалось бы, при чем тут страдания тела и не-мертвые, этих самых страданий по определению не испытывающие? Секрет, очевидно, скрывается в «готической» эстетике, тягу к которой испытывают и Авила, и Хэскет. Эми, например, первым в списке своих любимых фильмов назвала продукцию студии «Хаммер», и именно на британскую классику 60-х годов ориентирована эстетика картины «Мертва, но видит сны». Это очевидная дань второму увлечению этой пары. Но даже выдвигая на передний план вампирическую атмосферу со всеми этими «гнездами» и «птенцами» (кто сказал — Энн Райс?), Авила с Хэскет не изменяют своей главной страсти. Основной отличительной чертой их вампиров является физическая боль, которую должны испытать смертные тела перед Преображением. Только тогда родится Высший вампир. Иначе, не-мертвый будет обречен оставаться вечным и практически безмозглым рабом своего создателя.

Именно в поисках своих первых «птенцов» приезжает в Ла-Пас вампир Нахара, бежавшая от своего содателя, князя Не-мертвых Азара. Здесь ее влечет к себе ирландская революционерка Мойра О’Хиггинс, приехавшая в Верхнее Перу, чтобы бороться против испанских колонизаторов. Свободная, отважная женщина кажется Нахаре идеальным соратником, но чтобы сделать ее подобной себе, необходимо, чтобы она не сломалась под пытками. А потому, Мойре предстоит попасть в руки испанского гарнизона. Обвиненная в шпионаже, бунте и убийствах, девушка оказывается в застенках, а ее связная — дочь настоятеля местного собора, становится новой целью Нахары.

Впрочем, в отличие от более раннего «Малефикарум», в «Мертва, но видит сны» Авила не ограничивается одной сюжетной линией. Говоря откровенно, та картина недалеко ушла от фетиш-продукции Жан-Жака и Джейн фон Детлефсен. Здесь же стремление боливийца снимать «настоящее» кино начало обретать реальные формы, а история Нахары и Мойры — второй слой. В нем в Ла-Пас, находящийся накануне национально-освободительного восстания, вслед за беглым «птенцом» презжает князь вампиров Азар со своей не многим менее древней возлюбленной Афродизией. Эта линия позволяет Авиле изрядно пофилософствовать устами Азара. Его диалоги с Афродизией, по форме напоминающие классические работы Платона, никак не влияют на сюжет (собственно, Азар никак не вмешивается в действия Нахары, наблюдая за ней издалека), зато позволяют подвести под творчество дуэта Авилы и Хэскет теоретическую базу. Превращают «Мертва, но видит сны» в своеобразный философский манифест, отчасти опирающийся на работы де Сада, отчасти на жития католических мучеников, отчасти на ницшеанскую трагедийную эстетику. Конечно, в результате у них получается совершенно безумный постмодернистский микс, но в современном искусстве случаются завороты и покруче. Достаточно вспомнить того же Мариана Дору с его поэмами гниения и распада «Каннибал» и «Меланхолия ангелов».

Балансируя между эксплуатационным кино и откровенным трэшем, «Dead by Dreaming» умудряется, порой, подниматься до философских размышлений и делает заявку на создание нового жанра в кино. Во всяком случае, похоже, что здесь Авила и Хэскет нашли тот путь, который позволит им, наконец, вырваться из своего прошлого, не изменяя себя и не изменяя себе. Удастся ли им это, покажет окончание задуманной ими «вампирской» трилогии.