У реки (2006)

Дебютный полный метр украинского режиссера Евы Нейман «У реки» по рассказу Фридриха Горштейна, был снят на Одесской киностудии в 2007 году. В основе истории — один день из жизни двух старушек: матери (Марина Полицеймако) и дочери (Нина Русланова). День дочери начался, как и у всех старушек. Рынок с продуктами и цветами, церковь, готовка завтрака-обеда. Пришедший неожиданно нелепый чиновник от Валентина Михайловича, некоего кандидата, обещает пересчитать и денежно компенсировать все конфискованное некогда имущество их родственника Василия. Разговор о сыне, рождает в матери неудержимое желание вспомнить былые годы, почувствовать себя молодой и насладиться полнотой жизни на реке, которую та не видела уже много лет. Неприятный помощник депутата поспешно убегает, чтобы не иметь дело с сумасшедшей старухой, которая еле передвигается, и сварливая дочь, скрепя сердце, везет мать к реке.

Нейман рисует удивительно атмосферную картину уходящей жизни. Поблекшее лето, мутные дореволюционные зеркала, мухи, собаки, алкоголики, замусоленные скатерти, отвергнутые поцелуи, рассыпавшиеся помятые яблоки на задворках, опять мухи, опять собаки. И все это живет и шевелится, но как то скупо, увядающе. Скрипочка врет на полтона, ресторан с безликими статуями хуже, чем забегаловка с пьяницами и пирожными, постановочные фотографии с натянутыми улыбками, несостоявшаяся свадьба, опавшие листья, разбитые фонари. Само изображение будто окутано дымкой прошлого, снято на старую пленку, фиксирует неудачи, смиренные разочарования, последние попытки удержать уходящий миг.

Нейман отлично замечает мелкие, но острые детали: мальчик, крестящийся у церкви, входит в какой-то нелепый экстаз и штампует поклоны в промышленных масштабах, неприятный чиновник, прячет косточки от слив в платок, у капризной барышни в ресторане не сходится молния на красном платье. Некоторые емкие кадры сродни по глубине японской живописи: рассыпавшиеся яблоки или колосящаяся трава, которую фотографирует моряк, продавщица шариков, навивающая целый букет ощущений, плывущая по реке красная лента в руках матери. Один монтажный кусок, наделен потенцией на полноценное произведение. Все в фильме проникновенно и осязаемо. Картонная коробка, пахнущая стариной, хранит в себе детские фотографии матери, украшения, родные сердцу вещи. По краю коробки скользит красная лента, ее мать вплетает в волосы. Как красная линия жизни, проплывает она в темной воде реки, реки жизни, ее олицетворении, тогда, когда происходит диалог: «-Сколько ей уже? — Девяносто скоро будет…». Ведущие лодку девочки своего рода психопомпы, отправляющие ее по реке в иной мир. «Поехать бы на тот берег, лечь на траву. Я уже 100 лет не была на том берегу». Звенящая тишина укромного уголка, где располагается старушка, разрывается детскими криками, жизнь продолжается во всей своей полноте. Увядание и бурлящая жизнь, наполняющая увядание смыслом, умиротворенностью — один из ключевых контрастов в фильме. В целом вся лента построена на противопоставлениях искренности и неестественности, любви и нелюбви, матери и ребенка, стремлении и отторжении, доброте и озлобленности, старости и молодости, наконец.

Это не повествовательное кино, это кино, прежде всего, ощущения. Ощущения жажды жизни, ностальгических переживаний, любви и сострадания, уходящего мига, покрытого туманом светлой грусти. Потому события разворачиваются в эксцентричном, ирреальном пространстве. Со странными типажами, нарочито утрированными или нелепыми, неказистыми диалогами, шероховатой игрой. Не жизнь, а кино, не реальность, а сама суть ощущения.

Комичности и гротеска в фильме полно, пожалуй, только старушки и единичные персонажи не выглядят эксцентрично. Довольно комично смотрится прибытие корабля под измененный до неузнаваемости марш «Прощание Славянки». Скользкий ухажер, музыкант, официантка, та же барышня в красном платье, отрешенный капитан, кукольная «дочь американочки» и вовсе кажется отвратной актрисой, когда собачится со старшей старушкой. «Грызло собачье!» — резко бросает ей героиня Полицеймако. После этой яростной сцены, собаки буквально ворвутся в пространство. Собаки на веранде ресторана, на корабле, на пикнике, у лодочной станции, непрекращающийся лай на фоне. Жизнь собачья, люди вечно рядом с нами, сами как собаки, никому ненужные бескровные твари, только лицемерят и грызутся. «Кто хозяин? В противном случае животное поступает в министерство речного флота». Девочка в веночке из компании отдыхающих, отвергнувшая доброго чудаковатого моряка, который хотел всего-то на всего побеседовать в приятном окружении, неожиданно просит его сфотографировать их компанию. Моряк берет фотоаппарат и в ответ на ее просьбу щелкает собаку. А потом их с целлофановыми улыбками. Собаки и то живее выглядят.

И бродит его одинокая душа, ищет понимания. Ухажер из ресторана не слушает его чудаковатых историй про астероид, болтает себе по телефону. А тот все про астероид говорит «вдруг упадет?». И только престарелая мать слышит его грустный романс, спетый со сцены дешевого кафе, и рыдает. По сути, моряк — единственный живой, искренний и по-настоящему добрый персонаж в этом фильме. И при этом не от мира сего, где то в цивилизации майя, где-то на астероидах, на страницах журналов про путешественников. Не на земле, а на реке. Он единственный, кто смог по настоящему умилить мать, в этой долгой прогулке до реки. Даже милая девочка, предложившая прокатить бабушку на лодке, делает это, потому что бабушка «ненормальная». Естественность и полнота ощущения жизни становится чудаковатостью. При этом истерично вопящая дочь, воспринимается нормально. А слезы или наслаждение прогулкой — странно.

9 из 10