Фердинанд и Каролина (1999)

Король умирает, и вместе с ним умирает его королевство, его мир. Таков сюжет пьесы Эжена Ионеско «Король умирает», подсказанный тибетской «Книгой мертвых». Фердинанд I Бурбон, король неаполитанский, умирает в 1825 году, до того, как Неаполитания поглощена объединенным итальянским королевством в 1861-ом. Но мир его молодости, освещенный «похабной зловонной луной» — версальским султаном Людовиком XV, мир альянса между старыми врагами — Бурбонами и Габсбургами, давно уже отошел в прошлое, вместе с французской революцией и Наполеоном, перелопатившими все это. Династический альянс Габсбургов и Бурбонов воплотился в браках, устроенных овдовевшей «толстой романтичной женщиной» императрицей Марией Терезией своим дочерям, Марии-Антуанетте — с Бурбоном французским, наследником трона, «глупой тыквой» Людовиком XVI, и Марии-Каролине — с «носатым уродом», молодым королем Неаполя Фердинандом. Глупая тыква потом отскочила под ножом гильотины, как и изящная голова его жены, униженной, оклеветанной, осмеянной. Но это все режиссер Лина Вертмюллер оставляет за кадром, как нечто само собой подразумевающееся, но не показанное, как предписывает поэтика рококо. Эпос эпохальных эпилогов не вмещается в узорчатые позолоченные рамки. И тем более удивительно, что этот фильм сняла Вертмюллер, известная своими «жестокими романсами».

Но, впрочем, еще в «Ночи Варенна» режиссера Этторе Сколы мы увидели каблуки короля и подол королевы, парадный кафтан, который король уже не наденет, и бессильную старость Казановы в исполнении Марчелло Мастрояни. Однако, несмотря на эти лаконичность и скепсис, Скола создал монументальную картину, в духе его многофигурных композиций «Терраса» или «Бал». Нельзя сказать, что революция осталась за ее костюмированными пределами.

Вертмюллер обнаружила в других своих фильмах склонность к камерной драме, пускай и кровавой. Через камерную драму с ее коротким набором персонажей она смотрит на массивные исторические пространства событий, в их преломлении сюжетом, связывающим эмоции и поступки нескольких человек, до карикатурности или китча колоритных, отмеченных черным юмором или меланхолией. Она любит создавать особое интимное пространство по ту сторону двери, в интерьере словно меняя слайды с репродукциями картин, которые своей стилистикой или своими темами дополняют действие. Одну весьма насыщенную смыслами картину в «Фердинанде и Каролине» она заставила ожить — это едва ли не самое «актуальное» произведение тогдашней эпохи, медитирующей о себе и своем конце, «Сатурн, пожирающий своих детей» Гойи. Черный юмор в том, что Сатурн Лины Вертмюллер среди отрезаемых голов пожирает макароны, столь эмблематично-неаполитанские. А вот сцены придворной жизни кажутся ожившими эскизами Гойи для Королевской мастерской гобеленов — празднично-старорежимные небольшие работы художника, этюды идиллической жизни, прекрасные, но такие, которые не глубже слоя красок, написанные до портретов, «Обнаженной махи» и «Каприччос». На обнаженную эту маху Вертмюллер лишь намекнула тем, кто «прочитывает» фильм в ключе Гойи.

Напудренная жизнь до 1789 года, не глубже слоя краски, похожая на театр марионеток, закончилась полвека назад, как можно судить по репликам персонажей, окружающих старого короля. Дальше было много крови, слез, войны и мира. Всего этого Лина Вертмюллер не показывает. И в этом смысл ее версии вечной драмы «Король умирает». История Фердинанда, его истинный мир, в экзистенциальном понимании, — это не рокот республиканской и имперской бури, «падение всего, союз ума и фурий». К тому времени она уже завершилась. И в полной шумными многолюдными сценами наполеоновской Европе король лишь плыл по течению, был безжалостным, потому что безжалостными были все, совершал то, на что его толкали обстоятельства. И если человек — это не только палка, палка, огуречик, но и его особое отношение к себе, другим и своему уникальному миру, то Фердинанд таковым оставался, пока живы были Мария-Терезия и Людовик XVI, и «садился Дидерот на шаткий свой треножник», и фатумом народов играли случайные метрессы, и первый раздел еще огромной Польши зависел от того, скажет ли одну дежурную реплику одна разряженная кукла в Версале одной отмытой, надушенной помпадурше. Тогда Фердинанд был не просто пробкой в море, а настоящим королем, и вот настоящий король умирает, а вместе с ним умирает его призрачное, но парадоксальным образом его единственное настоящее королевство, королевство политических политесов, галантных празднеств, босяцких проказ, китайских домиков, куртизанок, пышных охот и авантюристов-картежников — Неаполитанское.

9 из 10