Георгики (1998)

В голостенной комнате мужчина стрижёт мальчика. На пол летят клоки темных волос, обнажая бугристый беззащитный череп. Поодаль выжидающе держится человек в форме, сухим голосом предупреждающий о правилах. Фотопортрет с табличкою в руках. Анфас и в профиль. Так отправляют в зону.

За что взяли и сколько дали? Не тот случай. На лето. Не баклуши бить, а у чужого деда жить. У Якуба. Мать так хочет. Не от себя сбыть — разговорить замолчавшего сына. Почему замолчал — потом. А пока, дорогой по грунтовке и на лодчонке — к острову вдали. К деду, с рук на руки.

Старик с бритым черепом Кайдановского, отшельник на заброшенном аэродроме, и стриженый наголо парень — единственные существа в запретной зоне для тренировочного бомбометания советских ВВС. Дед — Сталкер, поведёт мальчишку по лабиринтам мыслей, философской вязью слов прокладывая путь к осознанному просветленью.

Сюжетная параллель с известным творением Тарковского подкрепляется таким же аскетичным пейзажем, здесь, почти лишенным перспективы, заброшенностью и запустеньем, замкнутыми пространствами захламлённых ангаров и серой монотонностью давно не езженой бетонки.

Чтение Вергилия, воспоминания об африканском прошлом не объясняет старческий маразм: оргАнные фуги в разбитом храме и роящиеся пчелы над тихой водой — все к слову о терзаемой здесь земле. В всполохах ночных взрывов брезжит упрёк историческим фактам, и ближе к развязке знаковость представляется уже очевидной: прибалтийская неприязнь выплескивается в грязных сценах гарнизонного распутства, в мистических явлениях предков, не то просящих, не то требующих своего.

Похоже на нравственно не политизированный продукт осмысления недавнего прошлого, хитроумно увязывающий личную драму главного героя с материями национального масштаба, обобщая судьбу отдельного мальчика с жизнью целой страны.

Фильм наполнен духом, чувством и глубоким сознанием. Без ненависти, разве что с укором, и в совершенстве своего сюжета достойно держит сравнение со стилем Тарковского. Так и есть.