Миг невинности (1996)

Смешать и не взбалтывать. Почти дословно следуя бондовскому слогану, Махмальбаф в непривычно заснеженном Тегеране реконструирует для снимающегося фильма в фильме историю из юности, связавшую судьбы главных героев, на самом деле не без изящества, искусно и хитроумно деконструируя время и пространство, растворяя их, а еще кино и реальность, fiction и non-fiction, прошедшее и настоящее друг в друге.

Продолжая, и авторски переосмысливая годом ранее грянувший революционный тарантиновский pulp, с невозмутимостью кукловода выстроивший из времени и судеб заокеанских гангстеров головокружительный пазл, Махмальбаф идет дальше — ему мало мозаичного хитросплетения действия, он эффектно жонглирует пластами времени и пространственными измерениями — получается такое 3-D, стереоскопия и взаимопроникновение которого завораживает.

Отрадно, что все эти временно-пространственные уловки не самоцель, а площадка для довольно серьезного анализа взаимодействия человека и обстоятельств, личности и времени. А само кино у Махмальбафа не только отражение, способ познания, а также продолжение жизни (Киаростами, приготовиться). В «Миге невинности» может быть впервые в кинематографе так отчетливо и явно прозвучала тема десятой музы как примиряющего и преображающего начала — реальности с кино, желаемого с действительным, хлеба со зрелищем.

- Вы не видели здесь луч солнца? — Он никогда не стоит на месте. Псевдоаматорский, лишенный ненужности слог иранца (-ев, вспомним, например, Маджиди), тем не менее, не стоит на месте и трудно уловим, наиболее точно и как можно более наглядно доказывая, что прямолинейность свойственна геометрии, а не природе и жизни.

8 из 10

Двадцать лет назад семнадцатилетний Махмальбаф, романтик и революционер, ранил ножом полицейского и забрал у него пистолет для того, чтобы ограбить банк. Теперь этот самый, уже бывший, полицейский приходит к известному режиссёру Махмальбафу, чтобы попросить у того роль. Роль ему находится — он должен стать соавтором фильма-реконструкции того самого, навсегда связавшего их, события.

Можно думать, что в конце XX века мир стал маленьким, и на карте больше нет белых пятен. Можно также думать, что все всё знают об искусстве создания кино. И то, и другое, если верить этому фильму, в корне неверно.

Оказывается, в Иране бывают настоящие снегопады. Оказывается, столица великой страны может выглядеть как райцентр в Средней Азии. Оказывается, съёмка фильма может быть чем-то средним между шахматной партией и ролевой игрой. Оказывается, единственный оператор в разгар съемок может бросить камеру и присоединиться к похоронной церемонии. Оказывается, с помощью кино можно попробовать изменить историю.

А история, похоже, и не менялась. Что внешне (а значит — с точки зрения кино) поменялось в Иране к 1996 году со времён последнего из Пехлеви? У полицейских другие мундиры, женщины носят хиджабы и строгие длинные платья, один из героев произносит слово «компьютер». И, наверно, на этом всё. Время Востока подобно морю — пережив бури, оно остаётся в своих границах, и в нём та же самая вода.

Равнодушие времени и неумолимость истории пытается победить только несчастный бывший полицейский — с помощью кино он хочет исправить свою давнишнюю ошибку и вернуть таким образом смысл этим двадцати годам. Не удалось — история даже в виде кино на миг задумалась, но и только — через этот самый миг она продолжила свой неспешный ход.

В «Миге невинности» с помощью экранной реконструкции 45-летний Махмальбаф пытается взглянуть на свою бурную молодость и переосмыслить революционное прошлое. В итоге иранскому классику удаётся найти интересный ход и снять фильм о взаимосвязи кино и реальности, в определённом смысле, собственную версию «Восьми с половиной».

Ему пришла идея, что под видом проведения кинопроб и набора актёров можно воспроизвести на экране историю из собственной юности. По сути, она выросла из другой картины режиссёра «Салям, синема!», снятой двумя годами раньше и посвященной столетию со дня рождения кино.

Махмальбаф дал тогда объявление о кастинге, и на него откликнулось более тысячи его соотечественников, пожелавших сниматься, из которых затем с большим трудом удалось отобрать несколько десятков исполнителей. Среди них неожиданно оказался «старый друг» режиссёра — полицейский, по вине которого постановщик в молодости попал в тюрьму. Тут-то у него и созрел сюжетный ход: снять картину о том давнем эпизоде с точки зрения его самого и бывшего стража порядка.

Обоим предстояло подобрать своих двойников, максимально отвечающих представлениям о самих себе 20-летней давности. Концептуальная реконструкция в процессе съёмок обернулась проблеском гениальной простоты. Но при кажущейся имитации приёмов неореализма тут отчётливо видно их переосмысление.

Однако кульминацией фильма становится не сцена нападения на полицейского, а эпизод с цветком, который полицейский дарит девушке в обход всех предварительных договоренностей. В результате старый сюжет из жизни отходит куда-то на второй план, а на экране возникают новые — спонтанные — чувства, и совершенно другая — непредусмотренная замыслом — реальность.

Еще до того, как «Ведьма из Блэр» задала стандарты жанра мокьюментари, иранский режиссер Мохсен Махмальбаф уже вовсю экспериментировал с реальностью документального кино и ставил его под сомнение, вводя корректирующие элементы собственной фантазии в ленту.

Когда иранский режиссер был молодым да пылким иранским революционером, он попал в тюрьму за нападение на полицейского, которого хотел разоружить, чтобы ограбить банк и накормить людей Африки хлебом и раздать им цветы («Хлеб и цветы» оригинальное название фильма). Спустя двадцать лет Махмальбаф становится одним из ведущих продюсеров и режиссеров современного Ирана, и этот полицейский приходит к нему, чтобы получить роль в очередном фильме. Вместо этого Мохсен вручает ему камеру и просит рассказать о том, дне, когда их жизни пересеклись, чтобы обнаружить тот миг, когда две истории стали максимально правдивыми, не обусловленными личными переживаниями каждого.

Зрителю предлагается понаблюдать за тем, как два режиссера работают с актерами, пытаясь передать им свои впечатления от того дня. Немного предыстории, немного личных чувств и мотивов, обретающих новое измерение в восприятии самих молодых актеров, которые рассказывают, как бы они поступили сегодня, и внезапно «Миг невинности» расцвечивается яркими цветами как краска на палитре, и в ней уже не остается ни черного, ни белого. Документальная реальность размывается среди прошлого и будущего, того что было, и того, что хотелось бы, что бы было. Нам не определить, где Махмальбаф действительно отдал фильм на откуп полицейскому, а где он прописал сценарий, разве что вы начнете пристально исследовать логические цепочки, тщательно пытаясь обнаружить алогичный разрыв.

От подобной зрительской скрупулёзности фильм оберегает и гуманистический пафос неотъемлемый от всей семьи Махмальбафов. Иногда герои чересчур наивны, рассуждая о том, могут ли они стать матерями и отцами всему человечеству, но в этой наивности они и бесконечно прекрасны. Однако гуманизм в «Миге невинности» как раз и выдает его сценарность. Как бы Махмальбаф не подчищал хвосты, вроде как, выбирая на роль молодого себя юного правозащитника, но финальный стоп-кадр, к которому все приходит, настолько идеально вписывается в канву картины, что поверить в его случайность попросту невозможно. Он и есть тот самый миг невинности.

Миг невинности — это момент, в который истина прорывает ложную ткань бытия, искажённого нашими представлениями об окружающем мире. Миг невинности в фильме Махмальбафа, похоже, и является самым правдивым исходя из идеальных моделей и утопий, несмотря на то, что сам по себе он — ложь, внедренная в документальный фильм. Порой же и ложь бывает прекрасна и чиста. Ни черного, ни белого.

Хороший фильм, но очень сложно его оценить, потому что он создан в каком-то другом эстетическом измерении, где европейские критерии просто не работают. Это фильм о съемках фильма, посвященного реальному событию: нападению Мохсена Махмальбафа на полицейского. То есть, Махмальбаф ставит фильм о том, как он ставит фильм о том, как он сам когда-то давно порезал полицейского ножом. Когда сюжет доходит до собственно съемок фильма в фильме, становится очень интересно наблюдать за тем, как реальная жизнь и кино пересекаются в самые неожиданные моменты. По сюжету кинотруппа снимает фильм о нападении, все детали которого уже заранее известны зрителю — и при этом реально интересно наблюдать за этими съемками, и с нетерпением ждешь, когда же, наконец, нападение произойдет. То есть, это какой-то удивительный парадокс восприятия, который необъяснимым образом ставит с ног на голову всю теорию саспенса и вообще зрительского интереса. Мы сопереживаем, зная весь исход заранее, — какой голливудский продюсер поверит в такое? Вы скажете, что в дурацких голливудских фильмах тоже заранее знаешь, что будет хэппи-энд, и, тем не менее, сопереживаешь. Неправда. В голливудских фильмах, когда герой болтается на ниточке, готовый сорваться в пропасть, мы сопереживаем не по поводу концовки (мы ведь знаем, что будет хэппи-энд), а сиюминутно: сорвется он вот именно сейчас в пропасть или нет. Махмальбаф же заставляет нас сопереживать именно по поводу того, как все закончится, хотя как все закончится, нам хорошо известно. Это сложно объяснить, нужно просто посмотреть этот фильм. Режиссер дважды подряд заставляет зрителя принять искусство за реальность: сначала собственно в фильме, который мы смотрим, а потом еще в «фильме в фильме». Это маленькое художественное открытие делает картину очень необычной и достойной. Чисто внешне она проста, поэтому не ждите бергмановских изысков (ближневосточное кино, однако). Но зато актриса Мариам Мохамадамини очень красива. Очень красива!

Вторая картина Мохсена Махмальбафа, просмотренная мной, сохраняет все то же впечатление об «авторе» картин — глубина, которую не сразу разглядишь, кое кто не поймет, а кто то назовет шедевром.

Что произнести о самом фильме? Пожалуй следующее… и пусть сказанное будет мало отличаться от самой картины.

Есть момент, миг, та малейшая доля секунды, которая предопределяет будущее — она несет в себе решение, приводящее к действию..

Вот и наш главный герой — Махмальбаф когда то принял такое решение, которое в свою очередь повлияло на всю его жизнь, вернее сказать на 20 лет его жизни…

«Если бы я подарил ей тогда цветок, возможно моя жизнь была бы другой» — говорит он своему подопечному.

Этот фильм открывает внутренний мир человеческих переживаний, зацикленных на одном моменте жизни, того сожаления «а что если». Однако, вполне вероятно, что мы, на самом деле, далеки от правды — той реальности, которая скрывается за созданной нами виртуальностью, которую мы видели, верили в нее и приняли за правду.

Фильм, с моей точки зрения, является отражением процесса психотерапии. Главный герой проигрывает момент своей жизни и открывает в нем нечто такое, что приносит ему разочарование и боль, однако в то же время она его и освобождает.

Это фильм внутри фильма, реальность внутри виртуальности и еще немного невинности.