С востока (1993)

Гипнотизирующий документальный фильм бельгийки Шанталь Акерман возвращает нас в самое начало 1990-х, когда у жителей мертвой, но еще не остывшей советской страны была надежда на большой ментальный переезд. Куда? Да хоть куда, ведь сказано: хорошо там, где нас нет. Однако у многих уже появилось ощущение, что мы — не путешественники, а пленники времени. Настроение «Мы ждем перемен» (В. Цой) сменилось на «Хороший автобус уехал без нас» (Е. Летов).

Шанталь предлагает прогулку по лицам, сельским и городским пейзажам солнечной Восточной Европы, ночной западной Украины и заснеженной Москвы. Кинокамера в аскетичной манере подсматривает за занятыми своими делами немцами и поляками. Однажды ненадолго она пускается в пляс под рок-н-ролл «Сорок пачок Верховини» от «Братів Гадюкіних», но лишь для того, чтобы окончательно замерзнуть на московских вокзалах и автобусных остановках.

В каждом кадре чувствуется внутренне напряжение. Люди ждут. Ждут обреченно. Кажется, никого из них не интересует «здесь и сейчас». Автобус или поезд вот-вот приедут и всех заберут отсюда в очередное «светлое будущее». Экзистенциальный кошмар вечного ожидания на переполненном вокзале жизни кажется бесконечным.

Роскошный и объективный кинодокумент о людях, которые обречены на ожидание. Они устали ждать, но это единственное, что они умеют делать хорошо до сих пор.

9 из 10

Погода в Москве зимой 93-ого года выдалась весьма снежной. Мне было одиннадцать лет и кажется, я помню тот самый снегопад, который попал в ракурс камеры Шанталь Акерман. Я шел в школу, снег слепил глаза… Понятно, что скорее всего это воспоминание не относится к тому времени, но имеет собирательный образ всех снегопадов моего детства. Однако странное убеждение в том, что я помню именно этот снегопад, который появляется в фильме, не исчезает. Объясняется оно исключительно магией киноискусства.

В чем же состоит эта магия? В чувстве узнавания и сопричастности. Медленное движение камеры вдоль московских улиц рождает щемящую догадку, что вот-вот в кадре появится знакомое лицо, или ты сам, смотрящий на себя в зрительном зале, причем взгляд прошел не только сквозь толщу 22 лет, но и сквозь глаза и сердце Шанталь Акерман, женщины, которую я никогда не видел и уже не увижу. А также сотен или тысяч людей, посмотревших фильм.

Сама картина представляет собой так называемую «фиксацию реальности». Другими словами, простейший смысл самого процесса съемки, кино-онтологию, то, с чего всё начиналось. Ничего более. Ни разу режиссер не попытался сделать какой-либо вывод или комментарий (не только словесно, но и визуально), его вообще не существует, есть только Кино-глаз, как у Вертова. И люди, бросающие свои реплики в камеру на автобусных остановках, обращаются именно к этому глазу (так что и не удивляются, не получив ответа). Понятно, что кино началось именно с такого рода фильмов и, видимо, такими фильмами и закончится.

Особенная черта Кино-глаза — эмоциональная ненавязчивость. Зрители испытывают эмоции без авторской интенции, а спонтанно, повинуясь работе собственной души. Так, многие в зале, где я смотрел фильм, смеялись в местах, которые мне были совершенно не смешны, а даже совсем наоборот. Такая свобода чувств от режиссерской авторитарности — чудесна, и в кино достигается гораздо проще чем, скажем, в литературе.

Много слов относительно фильма было сказано про «антропологию» и «постсоветском пространстве», но мне кажется, что сила картины Акерман в первую очередь в такой вот свободе зрительского Я, не говоря уже о плавности движения Кино-глаза, неожиданных лиц, возникающих слева и исчезающих справа, взгляде женщины, нарезающей колбасу в ужасающем, но таком знакомом кухонном антураже, густом снегопаде детства… Этот список можно длить и дальше, но лучше просто сесть и посмотреть. Сесть и посмотреть всегда лучше.