Сам я — вятский уроженец (1992)

Последняя режиссёрская работа Виталия Михайловича Кольцова получилась откровенно неудачной. И дело даже не в том, что спустя всего менее двух лет после развала СССР режиссёр торопится откреститься от прошлого (в том числе и от своего — 10 картин он снял в СССР), «продёргивая» и «трибунность» ушедшего строя, и его «заседательность». Причина в ином. Взяв за основу сюжета искромётную повесть русского прозаика Владимира Николаевича Крупина «Живая вода», написанную в 1980 году, он, при участии самого писателя, так «перекроили» повесть, что от её чудесного слога практически ничего не осталось.

А ведь Валентин Распутин так говорил о писателе: «Проза Владимира Крупина — это нечто особое в нашей литературе, нечто выдающееся и на удивление простое. Он соединил в себе обе манеры — и письменную и устную, в его прозе очень сильный рассказывательский элемент. Впечатление такое, что письмо ему дается легко: сел за стол и, рассказывая предполагаемым слушателям о том, как он ездил на свою родину или на родину друга, сам за собой записывает и едва успевает записывать события в той последовательности и подробностях, как они происходили. Но рассказывает и записывает сосредоточенно, живописно и эмоционально, не теряя за живостью и непосредственностью строгости и художественности.»

Почему Крупин пошёл на «выхолащивание» собственной повести, понять, отчасти можно: снятие моральных и этических запретов позволяли снимать всё, что угодно. Особенно «угодна» в те годы была «чернуха» и «клубничка». Вот в угоду ей и «перекроили» прекрасную повесть, оставив от чудесной повествовательной части исключительно неприятные сцены пьянства, добавив к этому ещё и «эротический элемент». В повести все частушки задорные, но отнюдь не пошлые: «Раньше были кавалеры — угощали карамелью. А теперя молодежь: напинают — и пойдешь», или «За веселье, за гармошку, ой, спасибо, играчок. Наигралась и напелась, так зачем мне мужичок?»

Зачем нужно было в фильме опошливать их до такого вот уровня: «Ой, тёща дорогая, буду разводиться: твоя дочка подо мной совсем не шевелится. Ой, зятёк дорогой, что-то мне не верится — под хорошим мужиком и доска шевелится!» К тому же все эти недвусмысленные намёки «с эротическими поползновениями» в отношении 65-летнего Михаила Ульянова и 75-летнего Евгения Лебедева вызывают лишь неприязнь. Финал вообще выпадает из повествовательного ряда, и с такой трактовкой повести я категорически не согласен. Философский подтекст на фоне откровенней «лубочности» вызывает, в лучшем случае, непонимание.

Я так и не понял, в чём заключается комедия. В том, как пьяные мужики справляют мелкую нужду? Или как ещё один пьяный толкает в штаны угол скатерти? Или как ваннами запасают «манную небесную» в виде спирта? Если режиссёр снимал фильм, как антирекламу повально пьянства, то едва ли достиг своей цели, — достаточно вспомнить предфинальные кадры. Очень жаль, что такая чудесная яркая выразительная повесть «скукожилась» до такого фильма.

«Пьяные кажутся себе остроумными, способными на житейские и любовные подвиги, но на трезвый взгляд они смешны и придурковаты. А может, они и пьют оттого, что не сильные, не остроумные? Может, это и надо, чтоб человек подумал о себе лучше, чем есть? Как знать. Задолго до смутных времен сказано: «Бог нашей драмой коротает вечность. Сам сочиняет, ставит и глядит». Но у него-то вечность, а у нас?» («Живая вода», В. Крупин)