Костер тщеславий (1990)

Брайан де Пальма для меня — мастер guilty pleasure. Даже лучшие его работы («Лицо со шрамом», «Неприкасаемые», «Путь Карлито») изобилуют разного рода излишествами. Ярким примером бесчисленных, остроумно-издевательских отсылок к классике является, например, «Подставное тело» (уморительный пересказ «Окна во двор» и «Головокружения»). В «Неприкасаемых» в коляске с ребенком по эйзенштеновой лестнице была отправлена в небытие кинематографическая традиция мифилогизации мафии, а попытки представить историю мафиози как эпос были похоронены еще «Лицом со шрамом». Фирменный стиль де Пальмы, с подмигиваниями Хичкоку, частным использованием полиэкрана (который с 60х годов, кажется, мало кто использует), избыточными, но безусловно потрясающими операторскими приемами (а с де Пальмой работали Стивен Х. Бёрум, Вилмош Жигмонд) — это то, за что его либо любят, либо ненавидят. Критики в основном ненавидели. Я люблю.

«Костер тщеславий» выглядел загадкой. В главных ролях — весьма популярные на момент выхода фильма Том Хэнкс и Брюс Уиллис. Фильм снят по бестселлеру. Он сделан после коммерчески и художественно успешных «Неприкасаемых» и хорошо оцененных прессой «Военных потерь». В постановку вложен солидный бюджет. Итог — кассовый провал и отрицательные рецензии критиков. И пять номинаций на «Золотую малину» (впрочем, эта сомнительная во всех смыслах премия всегда была неравнодушна к режиссеру).

Начиная смотреть, фильм, я удивился еще больше. Все в фильме, за что я де Пальму люблю, вся эта мастеровитая избыточность присутствует. Текст сценария не лишен остроумия — могла бы выйти блестящая сатира, актуальная и через 26 лет после премьеры. Глядеть на то, как молодые Хэнкс и Уиллис играют персонажей, которых могло породить совместное творчество Салтыкова-Щедрина и Чехова (со скидкой на американское, несколько упрощенное прочтение этих авторов в Америке) или же Ильфа и Петрова, — чистое удовольствие. И Мелани Гриффит здесь удивительно органична в роли типичной блондинки — необходимого аксессуара нувориша из «высшего» общества.

Но к финалу картины сценарист Майкл Кристофер то ли устал, то ли отошел. Последние минут двадцать фильма обнуляют его сатирическую ценность и после блестящего первого тома «Мертвых душ» (опять-таки, в американском, немного приземленном, прочтении) нам пытаются быстренько продать недописанный, с огромными лакунами, том второй — не внушающую доверия историю о перерождении и раскаянии. Речь судьи в исполнении Моргана Фримена будто бы вырезали из какой-то другой, духоподъемной до зубной боли, картины, снабдив еще для боли головной торжественной, возвышенной музыкой. Представьте, что «Мертвые души» заканчиваются, вполне серьезно, изложенной в казенно-бюрократическом стиле поучительной лекцией о том, что не в деньгах счастье, а в семейных ценностях. И стал бы кто тогда их читать? Обидно.

У Шермана Маккоя была любовница. С этого и следует начинать рассказ о падении золотого мальчика с Уолл-Стрит. При красивой стройной жене, любящей дочери, успешной карьере и щенячьем характере ему понадобилась блондинистая профурсетка в дорогой шубе. И совершенно непонятно, как он добился многого, когда совершал то, что показывали в фильме, и с таким лицом, которое показывал в нём Хэнкс. Маккой встречает сучку в аэропорту, пропускает поворот на Манхэттен, и ему приходится свернуть где-то в Чернобыле, чтобы вернуться на правильный путь. Заброшенные дома с пустыми глазницами окон, ржавые остовы машин и повсюду чёрные неблагополучные мутанты, которые чуть ли не жрут друг друга на глазах белых хозяев жизни. Немного покатавшись по зазеркалью и посетив съёмки первого Форсажа, горе-любовнички почти добралась до кордона, но наткнулись на парочку чёрных сутенёров в разноцветных одеждах, которые вроде бы и вели себя вызывающе, но вреда нанести либо не успели, либо вообще не собирались. А вот испуганные белые победители на дорогой машине наоборот готовы были на всё, чтобы выбраться из зоны, где ни один Бэтмен их не спасёт. Так и началось падение белого ангелочка Шермана, восхождение пьяного и правильного журналиста Питера Фаллоу в исполнении волосатого Брюса Уиллиса и пробуждение амбиций разных евреев, священников и прочих демонов, которые как шакалы слетелись на запах крови. Каждый хотел урвать кусок.

Никакой тонкости. Диктор с таким смаком обрамил завязку фразой про «не тот поворот, не в том месте и не с той женщиной», что видеть после подобного фарсовую комедию и странного-странного Хэнкса ну вот никак не ожидаешь. И если на слух эта история воспринимается гораздо изящнее, то на деле ни иронии, ни сарказма, ни прочих красивых словечек замечено не было — один лишь толстый троллинг. Пузатый баптистский священник с губищами на пол-лица, который сверкает и звенит золотыми часами и цепочками, как лихой рэпер; еврейский прокурор, пытающийся шить дело белыми нитками; свора журналистов со стадным инстинктом, затаптывающая Джона Макклейна — далеко не в фигуральном смысле; толпа присяжных, требующих по отношению к Маккою жестокого суда даже после того, как тот с коронным выражением лица Трудного Ребёнка доказывает свою невиновность. Нет уж, в этом фильме сверкал только Морган Фриман, чёрный судья, готовый от недостатка свободного времени буквально расфигачить эту комедию абсурда тяжёлым молотом закона. Весь фильм сидишь и кричишь ему «Да встань ты из-за стола уже и ударь кого-нибудь молотком!» Ибо напрашиваются все. Даже режиссёр.

Пусть так-то фарс, как жанр, и имеет право жить, но сгоревшие в костре тщеславий элементы становятся костром и для самого Брайана Де Пальмы, который до конца не определился — совсем уж залить дурным вкусом сливки общества или напоследок поцеловать несколько пяток и состряпать претензию на драму с лицом розовощёкого Хэнкса. Именитый режиссер, уставший от криминальщины и начавший пробовать себя в новых жанрах — словно старый преподаватель, который смотрит на ноутбук, как баран на новые ворота, и, только разобравшись в азах пользования, первым делом рисует член в пейнте. Или кошку, вид сзади.

Костёр Тщеславий держится на странном балансе контрастов, где с одной стороны Хэнкс, с другой — оскорблённая жена и блондинка-шлюха. Журналист-неудачник Уиллис — бывшая жена и кучка нелогичных журналистов, потоптавшихся по нему. Ниггер с молотом Фриман — тупая общественность-марионетка, которую даже хитрым способом обманывать не надо. Острота не подчёркивается диалогами, фон уничтожил всяческий месседж, хотя некоторые сцены и выполнены стилистически великолепно. Режиссёрский эксперимент просто остался экспериментом, и Де Пальма не привнёс в непривычный жанр ничего нового, лишь плохо поигрался со стандартными игрушками. Круглое тащил, квадратное катил. Никакого вкуса.

Из многомилионного гвалта уоллстритовских сделок, из суетливого бормотания тысяч телефонных линий появляется он, Шерман МакКой, названный здесь «хозяином вселенной» и визуализированный дурацкими ухмылками Тома Хэнкса. Вселенная возмутилась уже на пятой минуте: встретив в аэропорту любовницу, Шерман по ошибке заруливает в Южный Бронкс, где немедленно становится объектом классово-расовой ненависти. Двое ниггеров вопреки заветам С. Джексона позволяют себе слишком много; любовница рефлекторно выжимает газ; инцидент заканчивается госпитализацией темнокожих агрессоров. Казалось бы, дело замято, однако окрестные оппортунисты не дремлют: четвертая власть ведет собственное расследование в лучших традициях канала НТВ, духовенство инфернально пиарится на чужом несчастье, тяжеловесы политической арены жадно делят черный электорат. Так тривиальный судебный процесс оборачивается экскурсией в паноптикум гражданского общества.

Брайан де Пальма, по поводу которого мировая кинообщественность так и не пришла к консенсусу, забавным образом относя то к первым постмодернистам, то к последним плагиаторам, взялся вдруг хорошенько поязвить на проверенной литературной основе, и удалось ему это ровно наполовину. Карнавальный сюрреализм местной ярмарки тщеславия обеспечивают лысины финансовых воротил, выплывающие из ниоткуда, чтобы занять собой весь кадр, и монструозные монологи, звучащие не иначе как громовыми раскатами. Автор как всегда изобретательно работает с пространством, чередуя широкоугольные панорамы с откровенно клаустрофобными ракурсами, не забывая при этом о любимых полиэкранах. Блеск почти без нищеты, стайки людей резво флуктуируют по раззолоченным апартаментам, а эстетика дорогого дурновкусия уверенно подбирается к уровню леопардовых лосин и малиновых пиджаков. Кажется, даже дедушка Фитцджеральд покинул бы эту вечеринку, не продержавшись и десяти минут, ведь правит бал не ожидаемый гедонизм, а скорее показная игра в него: люди (люди ли?) кругом синхронно корчат из себя элиту, по большому счету не представляя, зачем им эта самая элитарность вообще сдалась. Атрибутика высшего общества змеится мишурой из деланных смешков и бесконечных историй, которые слушают только из вежливости. Что поделать, это были лихие 80-е, они развлекались, как могли.

Но когда из режиссерских рукавов вот-вот должны посыпаться разномастные тузы, внезапно выясняется, что кроме выверенного до мелочей гротеска де Пальма ничего и не заготовил. Нет, все эти карикатурные планы «снизу вверх» а ля кривое зеркало, фонтанирующие слюной богачи и потенциальные девушки Бонда в тонких чулках служат весьма добротным фундаментом авторскому сарказму, но ведь нам всегда хочется разнообразия. Тут-то и приходится пожалеть, что из кубиков с буквами «п», «а», «л», «ь», «м» нельзя составить, например, слово «Коэны»: тонкости и детализации ощутимо недостает, а с некоторого момента у автора заметно сбивается юмористический прицел. По принципу слепых пулеметных очередей насмешкам подвергается абсолютно все без разбору: евреи, правосудие, негры, глобализация, арабы, журналистика, евреи — по-своему весело, но больше походит на художественную истерику с псевдосатирическими конвульсиями. Под конец же «Костер тщеславий» вовсе вынужден беспомощно укатить по рельсам простейшей драмы с обязательной речью от демона резюмирующих монологов Моргана Фримена, который по привычке хотел рассказать всем, что такое хорошо и что такое плохо, но ненароком отчеканил некролог всей ранее созданной атмосфере.

Впрочем, каким бы однобоким ни было исполнение, донести мысль режиссеру вполне удается. «Костер тщеславий» в конечном счете повествует о нашей расширяющейся товарно-денежной вселенной, и основа всему здесь — ее величество Ложь. Эта предприимчивая дама сама себе капитал, сама себе прибавочная стоимость, а жалкие пролетарии правды будут ждать революции по меньшей мере вечность. Нет спасенья: Шерман и прочие золотые мальчики с Уолл-стрит делают деньги на неосведомленности оппонентов о ценовой конъюнктуре; журналисты делают имя на событии, которого не было; политики делают карьеру, решая выдуманные пару часов назад проблемы. Обыватели же бегут не от свободы, как полагали когда-то неофрейдисты, а от истины, легко трансформируя расизм в черный расизм. Дежурный хэппи-энд с этой точки смотрится куда менее хэппи, мораль эффектно делится на ноль, а картонный материал для персонажей видится лучшим решением. Поэтому, если и следовало вручить кому-то целых пять золотых малин, то скорее не создателям фильма, а всему нашему миру, который давно состоит не из атомов с молекулами, но из обмана, притворства и, конечно, гордыни. И никакой костер тут не поможет.

Одним из самых привлекательных для рядового зрителя образов в американском кино конца восьмидесятых — начала девяностых годов становится «властелин мира» с накрахмаленным воротничком, протирающий брюки в офисе на Уолл-стрит. Мужчинам он нравится за решительность, деловитость и благородную брутальность, облаченную в дорогой костюм. Женщинам же потому, что успешен, ворочает большими деньгами, знает, чего хочет, умеет этого добиваться, да и собой недурен. Многие качества, при этом, и теми и теми упускаются или попросту не замечаются, что, разумеется, здорово искажает картину восприятия. Однако, как водится, если в обществе бытует какое-нибудь заблуждение, рано или поздно кто-нибудь это заметит, да с удовольствием над этим похихикает. Да еще и громко. Иногда еще и так, чтобы другие услышали. И тоже похихикали.

«Костёр тщеславий» рассказывает историю брокера Шермана МакКоя, один раз повернувшего не на том повороте, не с той женщиной в машине и вообще делающего в своей жизни совсем не то, что должно. Он выходит на улицу, позвонить любовнице из таксофона — и попадает на домашний телефон. Надевает микрофон, чтобы добиться признания — и буквально тут же микрофон обнаруживается той, признание которой было необходимо выпытать. Брайан Де Пальма раз за разом с неимоверным удовольствием делает из эдакого социального альфа-самца посмешище для всего народа, глупого шута, хотя, с другой стороны, шута не без достоинств, а честного и искреннего, простого и настоящего, иначе было бы слишком обидно. Предприимчивость, продуманность, безэмоциональность, умение держаться холодно и отстраненно — всё это не про Шермана МакКоя. И Де Пальма здесь совершенно недвусмысленно намекает, что за напускным мачизмом, важностью, за всем этим образом, что нарисовали кинофильмы и рассказали новости, во многих случаях кроется вот такое вот «счастье», которое и с полицейскими-то поговорить толком не умеет — сразу покрывается потом с ног до головы, глаза выпячивает, да бормочет что-то малопонятное.

Конечно, образ отличного парня с Уолл-стрит — не единственное, к чему происходит обращение в течение фильма с целью высмеять. «Костёр тщеславий», в общем-то, целиком только и состоит, что из иронии, сарказма да насмешек. Где-то намеренно гиперболизируя уже устоявшиеся стереотипы, как в случае с вечно-молодым-вечно-пьяным писателем-журналистом Феллоу, где-то преспокойно эксплуатируя детективные и мелодраматические элементы на благо сатиры, а где-то доводя ситуацию до полного абсурда, коим является финальная сцена в зале суда, режиссёр над чем только в своей картине не подтрунивает. Однако вот проблема: это, ни в коем случае, не легкая сатира, не многозначная и не интеллектуальная. В ней нет ничего приятного, ее не нужно расшифровывать, всё, что показано в фильме, показано прямо в лоб, а иногда и еще менее интересно. Помощник прокурора излишне суетлив, любовные и отцовские сцены излишне комичны, Бронкс излишне страшное место. Уиллис слишком волосатый, Фриман — невероятно лысый. Смеха это не вызывает, сожаления — тоже. По большому счёту, это не вызывает вообще никаких чувств.

Конечно, однозначность и прямолинейность, может, и не самые плохие вещи, если подумать, но с «Костром тщеславия» они сыграли злую шутку. Высмеять многие явления как реальной жизни, так и кинематографической, у Де Пальмы в определенном смысле, конечно, получилось. Однако вышло это всё в итоге на уровне «не стреляйте в пианиста», обозначилась сатира, чем-то напоминающая сатиру древних пьесок и шутовских постановок для развлечения крестьянского народа между работами в поле. Это даже не уровень «А король-то голый!», это что-то вроде «А король-то наш — дуралей! Ха-ха-ха!». Ну, дуралей и дуралей. Подумаешь, велика беда.

Можно бесконечно говорить о прекрасной игре актёров, интересном сюжете и повороте событий. Можно восхвалять работу режиссёра и оператора, но при всём этом, за идеальной красочной картинкой и увлекательным сюжетом, мы не замечаем самого главного, мы не видим пошлости и аморальности современного мира.

Фильм начинается такой фразой:

— Что толку человеку, который обретёт весь мир, но потеряет душу?

Вроде ничего аморального и крамольного в этой фразе нет, но в конце фильма мы слышим ту же самую фразу, но после неё мы так же слышим и дополнение к ней:

— Всему есть компенсация.

Вот оказывается в чём суть фильма, всему есть компенсация, даже самому аморальному поступку в жизни. Даже отец главного героя, олицетворение, морали и этики, который всего добился сам, благодаря правде, говорит своему сыну:

— Если правда тебе не поможет, тогда соври!

Вот они истинные ценности, вот та двойная мораль западного общества, которая ненавязчиво порабощает наш разум.

Весь фильм мы видим, как на чужом горе люди зарабатывают себе репутацию и благосостояние и это воспринимается, как норма жизни, этого момента все и всегда ждут и боятся его упустить.

Что ещё можно сказать об этом фильме? Обязательно смотрите, но смотрите на него свысока, дабы не уподобляться героям ленты, что бы не погрязнуть во лжи и не попасться на удочку чуждой нашему обществу, сомнительной морали. В то время когда всюду правит закон, мы почему то забываем о самых простых благодатях, которые ещё не так давно казались для нас обычной нормой.