Сад (1983)

Ю Цун был на грани провала. По пятам уже идет британская разведка, и не успеет зайти солнце, как незадачливого германского шпиона настигнет незавидная участь его коллег. Времени хватит лишь на то, чтобы доказать своему начальнику — тому слабогрудному человечку, кто так презирает людей другой крови, — что и желтолицый может быть способен на что-то. Но как это сделать, если личная встреча невозможна? Как прокричать название места, чтобы быть услышанным на другом континенте? Телефонный справочник под рукой, но есть ли там подходящая фамилия? Фора от преследователей всего какой-то час, но что значит время там, где времени в единственном числе не существует?

Александр Кайдановский поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров уже будучи известным актером. По легенде Тарковский хотел взять в свою мастерскую только его и «ещё кого-нибудь одного, кто этого достоин». И влияние Мастера, безусловно, чувствуется в первой режиссерской, одновременно ставшей выпускной на курсах, работе Кайдановского. Александр тяготел к классической литературе — почти все его картины поставлены по произведениям классиков: Борхеса, Толстого, Камю. В качестве сценария для короткометражки «Сад» был выбран рассказ Борхеса «Сад расходящихся тропок».

Перенеся действие в Россию, Кайдановский лишает сюжет исторической подоплеки, которая изначально задумывалась у Борхеса. Впрочем, историческая псевдодостоверность, да и весь шпионский сюжет — лишь мистификация, ширма для идей, куда более важных и значимых, интересующих и увлекающих. В творчестве Борхеса много места занимают лабиринты, зеркала и миры, трактуемые как нескончаемая книга. История Ю Цуна — лишь обертка грандиозной шарады, ключ которой — время. «Сад расходящихся тропок» — это образ мира с бесчисленными временными рядами, в большинстве из которых мы не существуем. Время не едино, оно лишь паутина сходящихся, расходящихся и параллельных времен. Герой любого романа, руководствуясь обычной логикой «единственное, что происходит на самом деле, — происходящее со мной», всегда выбирает один вариант из нескольких возможных, но в «Саду расходящихся тропок» можно выбрать все сразу. Да, вечно разветвляясь, время ведет к несчастливым вариантам будущего, но если герой одинаково готов убить и умереть, то какая, по сути, разница — каков исход битвы?

Нуаровая стилистика — единственно возможный выбор для передачи атмосферы произведения, и Кайдановский делает всё очень близко к тексту — аккуратно и бережно, но, увы, даже такая трепетность и удачные художественные приемы не могут передать всю силу борхесовского слова. Ведь на экране невозможно отобразить что-то вроде «За окном были всегдашние крыши и тусклое солнце шести часов вечера», что уж говорить про многомерность миров и непреложность будущего и прошлого, сходящихся в одной точке, — каждый раз с новым исходом? В кадре правит символизм, подчеркиваемый монохромной скупостью визуальных решений, нарочито удлиненными планами и практическим бездействием персонажей. Но как бы ни старался вчерашний ученик Тарковского, невозможно отразить символом все заложенные в нем смыслы — так же, как передать в идее лабиринта все возможные исходы. Белый лист в финальном кадре станет последней попыткой выразить многомерность бытия, бесчисленность возможностей и выборов, которые еще не сделаны, а, значит, сделаны все сразу. Но как только ты напишешь что-то на листе, ты сделаешь выбор и лишишься возможности выбрать всё остальное. Не потому ли Кайдановский-режиссер, тонко чувствуя эту грань, так и не смог сравниться с Кайдановским-актером, несмотря на все авансы, выдаваемые ему современниками?

Вряд ли Александр мог предугадать свою судьбу, но точно ли случайным выглядит выбор произведения, утверждающего о бесконечности и многомерности времен? Можно ли думать и говорить о таком, ни капли не веря в это? А если нет, то кто знает: может быть в какой-то другой точке пространства и времени, по одной из расходящихся тропок сейчас бодро шагает один человек, вся недолгая жизнь которого на известной нам тропе пугающе совпадает с финальной фразой его первой режиссерской работы: «и никому не узнать, — как неизбывны моя боль и усталость».