Реквием (1983)

Весной 1985-го года Советский Союз готовился пышно отметить 40-летие Победы. Тогда еще никто не подозревал, что только-только въехавший в Кремль новый Генеральный секретарь ЦК КПСС станет могильщиком огромной страны, а решения объявившего о «перестройке» апрельского пленума воспринимались как очередная малопонятная простому народу кампания. И уж тем более все эти пертурбации во власти не могли отразиться на подготовке к знаменательной дате, где среди прочих мероприятий подразумевалось, что каждая из советских республик должна подготовить к началу года фильм о Великой Отечественной войне. Разумеется, это касалось и будущих стран Балтии. И, разумеется, задание партии и правительства необходимо было выполнять. В Латвии не стали особо по этому поводу заморачиваться, сняв приятную глазу начальства фронтовую мелодраму «Свидание на Млечном пути» с харизматичной Инарой Слуцкой в главной роли. В Литве выход нашли оригинальный — просто предоставили мощности местной студии Алексею Симонову, который снял пронзительный и мощный «Отряд», ставший в ряд с лучшими советскими фильмами о войне. Ну, а в Эстонии простых путей не искали. «Таллиннфильм» вообще отличалась среди прочих советских студий приверженностью к авангарду, усложненному киноязыку и необычным решениям. Конечно, особенно ярко это проявилось в мультипликации, но и художественные фильмы там снимали по большей части — «не для всех».

Вот и с приуроченной к празднику эстонской картиной получилось так, что ведомство известного своей позицией «держать и не пущать» Филиппа Ермаша не знало, что с ней делать. И на полку положить нельзя (госзаказ все-таки!), и народу показывать не хочется (тут начальство-то в кино этом понять ничего не может, куда уж там — народу!). А все потому, что снимавший картину молодой да ранний Олав Неуланд туману (в прямом и переносном смысле) напустил столько, что не только героям в нем заблудиться суждено было, но и цензорам. В конце концов, «Реквием» в союзный прокат выпустили, но число сеансов даже в Москве можно было по пальцам одной руки пересчитать, что уж про остальную страну говорить! Критика же, еще не освобожденная едва начавшейся перестройкой, и вовсе про картину промолчала. А может тоже… ничего в камерно-сюрреалистической истории не поняла.

Вообще-то, события о которых идет речь в «Реквиеме» имеют под собой некоторое документальное обоснование. О том, как пользуясь помощью эстонских фермеров, сбитые советские летчики смогли скрыться от преследования немцев и перебраться через линию фронта можно прочитать в воспоминаниях пилота дальнего бомбардировщика Энделя Пусэпа, одного из участников первого налета на Берлин в 41-м году, а позднее командира экипажа, доставившего Иосифа Сталина на Тегеранскую конференцию. Так что, эстонский летчик Красной Армии, прячущийся со своим напарником на хуторе зажиточного крестьянина — не выдумка авторов. Но это единственное, что связывает картину с реальностью. Все остальное — даже не плод воображения. Скорее размытые символические образы, выражающие абстрактно-пацифистскую мысль, в которой противоборствующие силы важны не сами по себе (не как конкретные нацистские или советские войска), а как некий объединенный Молох, пожирающий Микрокосм, в котором царят мир, покой и упорядоченность.

Не случайно, главный герой «Реквиема» — органист, остро чувствующий, как вокруг него рвутся струны окружающей его реальности, на смену которой приходит хаос какофонии. Не случайно и его оппонент, капитан Виктор Вене, в прежней, мирной жизни — музыкант. Правда, непонятно, как представитель такой мирной профессии с началом войны превратился не просто в солдата, а в военного летчика, но такие банальные детали Неуланда совершенно не интересовали. Гораздо важнее, что в своей новой жизни Вене — «Человек Боя», который почти перестал слышать эти тонкие струны мироздания. И его убежденность в собственной правоте резко контрастирует с рефлексией Яана Прийя, в чей мирный дом вместе с незваными гостями пришла война.

Где-то между Прийем и Вене — третий центральный персонаж «Реквиема», немецкий военный врач Эвелин Эверс. Она носит военную форму, но является представителем сугубо мирной профессии. Она спасает человека (напарника Виктора), но оказывается заложником. Она разрывается между чувственной женственностью и привнесенными извне догмами (обнаженная фигура на фоне вечернего озера резко контрастирует с застегнутым на все пуговицы мундиром). И, в отличие от Прийя и Вене — она способна меняться. Эвелин (и маленькая дочь органиста Мари) — олицетворение того, что в наступившем в результате войны хаосе остается надежда. Надежда на то, что Виктор вспомнит еще о своей мирной профессии, на то, что мир восстановит свои струны, на то, что реквием, звучащий в душе старого органиста не останется последним аккордом мирной жизни.

Разумеется, при том символизме, что был заложен Неуландом в свою картину, саундтрек становился для нее едва ли не главным инструментом для реализации режиссерского замысла. А потому композитора Свена Грюнберга можно назвать полноценным соавтором фильма. Культовый для всего Союза начала 80-х годов музыкант и сам сыграл здесь небольшую роль одного из сыновей старого органиста, а написанный им «Реквием» в кульминационный момент пробирает до костей, поднимая ленту до тех высот, которых изначально она, возможно, и не достигала. Все-таки символизм Неуланда оставался несколько умозрительным, отвлеченно-философским и холодно-рассудительным — бесконечные «платоновские» диалоги между протагонистами способны были утомить даже самого спокойного зрителя. И только талант Грюнберга позволил ему достичь нужного результата. Пусть и не без помощи излишне пафосного финала, который выглядит своеобразной уступкой требованиям времени и необходимостью расставить «правильные» с идеологической точки зрения акценты.

Но даже это «крещендо» не сделало «Реквием» более понятным и доступным для советской аудитории, оставив фильм за пределами внимания как публики времен «позднего застоя», так и «эпохи перестройки», когда интерес вызывали куда более «диссидентские» работы, чем «ни рыба, ни мясо» Олава Неуланда. Но это вовсе не повод забывать про фильм сегодня, когда призыв режиссеру к миру и гармонии обретает новую актуальность.