Детский сад (1983)

До сих пор не нахожу объяснения, как поэту-шестидесятнику Евтушенко удалось снять этот необыкновенный фильм. А ведь он, этот фильм, дошёл до проката и, даже задвинутый в дальний край, оказался досягаем для взгляда, ещё непривычного к будущим откровениям перестроечных открытий, оставив незабываемое ощущение надорванной струны, приходящее с рифмами поэм и словами людей, окрашенных цветами музыкальных звуков.

Поэт в режиссёрском кресле — это неизбежные «возвышенности», аллегории и символы, сложенные из взаимных отрицаний и житейской мудрости обыкновенных слов, это выложенный зарисовками мир тыла в лицах далёкой войны, полный мужества и страданий, подвигов безвестно пропавших героев и разгула торжествующего ворья.

Затянувшееся путешествие мальчика Жени из Москвы до сибирской станции Зима вмещает в себя сюжеты о разных людях, по своему, переживающих нелёгкие времена. Тут случайные встречи и быстрые знакомства, внезапная близость и скорый разрыв, мирные прохожие и недобрые друзья. Как водится: «Кому война, а кому — мать родна» — малолетний пацан с отчеством снимает железную стружку, а бесстыжий карманник обирает несчастных старух.

На всё это Сергей Гусак — внимательный взгляд мальчишеских глаз, музыкальный слух скрипача, вбирающий суматошный галдёж базара и печальную радость свадебных торжеств, тело, падающее от удара под рёбра и сердце, замирающее от страха, что скоро испустишь дух.

У Евтушенко всё предельно просто, его кино — это очевидный набор добра и зла, которые ходят рука об руку, одним спасением души, а другим — вечной погибелью. Это непреходящие споры о долге и совести, о морали и нравственности, которые делят судьбу на жизнь или смерть и театральные сцены гульбища под надрывный гитарный аккорд. Всё это — боль, боль, застрявшая в памяти криками молодых вдов, голодной испариной ослабшего тела и кровью пальцев, вместе со скрипкой втоптанных в снег.

Нет в этой картине партии и всевозможных партийных идей. Нет трибунных завываний и грозных направляющих директив, борцов за выполнение обязательств и всех этих лозунговых воротил. Есть те самые война и мир, сведённые в усадьбе Толстова знаковым диалогом двух достойных солдат, двух отцов, двух людей, когда один сохраняет жизнь, а другой — честь, оставляя своим детям шанс сыграть вместе, когда-нибудь, в другой раз.

Многое смывает типизация персонажей и стремительно меняющийся поток мизансцен, в которых один актёр может, а другой не успевает выстрелить и попасть в цель. Клаус Мария Брандауэр выстрадал искупление военных грехов, не выходя из комнаты, а Караченцов рвёт жилы, но всё равно выглядит рисованным паханом. Но это мгновения. Фильм делают маленькие роли, вонзающиеся в эпизоды резким словом, робкой улыбкой или опущенной головой, своей приземлённой правдой открывая герою мудрость горького опыта и счастье первой любви.

Очевидные вещи оказываются незабываемы, как сердечность и искренность простых людей, вспомнившиеся мне, когда в восемьдесят пятом, по удивительному стечению обстоятельств, я, проездом, оказался на той самой станции с хриплым названием Зима, куда добрался-таки московский паренёк Женя, по дороге расставшийся с детством, утратив наивность, но двигаясь дальше, на свет…