Жизнь Ханако Кирюин (1982)

Восемнадцатый-сороковой годы прошлого века. Кризис в Японии, война с Китаем, ощущаемая близость краха. Проданный бедной семьёй главе клана якудза мальчик не выдерживает перемен и сбегает. Зато остаётся его сестра. По всем законам подобных мест, она не плачет, не боится и не просит. Картина Хидео Гося — путь самурая и путь дочери самурая, Мацуэ Кирюин. «Любимого» героя Гося — человека противоречивого, страстного, великого в своих слабостях и уязвимого в своей барственной, самодурствующей, юродствующей яркости. Героини, Мацуэ, с виду сестры традиционных японских женщин-жертв, женщин-мучениц, по сути же, полностью противоположной: в основе её самопожертвования волевое, осознанное смирение. Готовность к поступку там, где это необходимо, и к компромиссу там, где этого требует сердце. И, конечно, путь заглавной героини, Ханако. Случайной, как подарок, родной, кровной дочери героя, чьё имя пишется в кандзи-литерации «цветок». Девушки, которой отец сумел передать не то духовное, что даётся волей, а то собственное слабое и телесное, что каждому соединённому одной кровью приходится преодолевать или не преодолевать в одиночку.

Фильм-экранизация романа Томико Мияо охватывает небольшой отрезок жизни одной криминальной семьи, одного отделения клана, пестующего убийц и проституток, семьи под властью Масагуро по прозвищу Онимаса, демона с татуировкой демона на спине. Отрезок нового времени, быть может, самый тяжёлый для страны, во всяком случае, заставивший забыть более давние раны. Но большая история шумит где-то на заднем плане, иногда настигая того или иного героя, как настиг сыпной тиф жену героя Уту, его серую кардинальшу, железную леди с неизменной сигаретой в руке, потаённую страдалицу. Более живой, динамичный, наполненный действующими фигурами до краёв, фильм внезапно заставляет вспомнить классику, ленты Нарусэ — их сосредоточенность на единичных драмах, жизненных путях, на лицах, глазах героев, в которых — тайны, внутренние движения и перемены. Кажется, что сцены, даже боёв, сжаты рамками, чему иногда в помощь и особенности японского жилища, пусть даже такого просторного, как у героя.

Однако в случае с Гося эта ограниченность и затемнение ещё и черта «нуарности», намеренно и тонко внедрённой им и его современниками-новаторами в стилистику «самурайских» фильмов и фильмов якудза-эйга. Как у Нарусэ, у Гося в значимых сценах, ещё и цветных, видны эти вибрации воздуха, колебания красок, природных складок пространства; но у Гося, скорее не последователя, но впитывающего зрителя американского жанрового кино, всё же стиль и язык — свой. Он играет с движением, он неподражаемо сочетает реалистичную жесткость и жестокость боевых сцен с театральной условностью. Знатоки увидят оммажи «Крёстному отцу», хотя бы в сцене с покалеченной собакой, возможно — другим известным боевикам; но западное в этом фильме скорее представляет предательский пистолет, нагло вмешивающийся в честную битву старинных мечей. Режиссер умещает в квадраты кадров низменную суету, порой естественную, порой мерзкую чуть более естественной, — и тут же создаёт мизансцены, странные, картинные, полуреальные. Такие, как в самом начале — с откинутой головой и красными губами мёртвой девушки. Он выбирает на роль героя Тацуо Накадаи, актёра, чей тип, чья осанка, мимика, самоподача заставляют вспомнить именно героев американских боевиков; но дочери героя — традиционные японские красавицы, с ласковой лунной мягкостью Мацуэ и капризной солнечной яркостью Ханако.

Парадоксальным образом фильм «Жизнь Ханако Кирюин» — фильм, в котором почти нет Ханако Кирюин, и фильм, в котором главным оказывается не жизнь, а смерть. Цепочки вроде бы случайных событий, моментов, продиктованных спонтанными, сердечными движениями, оказываются ступенями, закономерно приводящими к финалу. Перед лицом грозящей смерти все получают свои титулы и занимают заслуженные места. Эксцентричный человек, считавший себя не бандитом, а самураем, ценится за прямоту и честь, а Ханако оказывается более близкой отцу, чем казалось, близкой даже в предательстве.

Беспомощные и детские строчки её последнего письма так легко срифмовать с тем совершенно растерянно детским выражением глаз, которое бывало у её опасного отца в моменты жажды, обиды или порывистой радости. Онимаса — харизматичный двигатель фильма, Мацуэ — опора и противодействие одновременно. Но тот подсолнух, золотой, залитый радостным небесным ультрамарином, что возникает, как символ, в самом начале фильма — знак любви, бескорыстной, солнечной, цветок, Ханако. Не политика, не история мести, битв и потерь, даже не история становления души, — история верной, детской, трогательной, эгоистичной любви отца к дочери и дочери к отцу вдруг выходит в самой последней, булавочной точке, на первый план. Жизнь Ханако Кирюин, жизнь не значительная, не сбывшаяся, но значившая, судьбоносная, всему вопреки. Очередной японский парадокс, очередной странный адрес предпочтения и жалости. Однако, в конце концов, выжившие, сильные и правые не слишком нуждаются в том, чтобы их имена кому-то напоминали. В поддержке памяти нуждаются слабые, с их давно бесполезными мольбами о помощи, уносимыми бурной рекой продолжающейся жизни.

Восемнадцатый-сороковой годы прошлого века. Кризис в Японии, война с Китаем, близость краха, витающая в воздухе. Проданный бедной семьёй одному из глав якудза мальчик не выдерживает перемен и сбегает, зато его сестра, которую зоркий глаз нового отца вычислил безошибочно, остаётся. По всем законам подобных мест, она не плачет, не верит, не боится и не просит. Картина Хидео Гося — путь самурая и путь дочери самурая, Мацуэ Кирюин. «Любимого» героя Гося, с детства и не понаслышке знавшего и бойцов якудза, и игроков, и обитателей квартала развлечений, — человека противоречивого, страстного, великого в своих слабостях и уязвимого в своей барственной, самодурствующей, юродствующей яркости. Героини, с виду сестры традиционных японских женщин-жертв, женщин-мучениц, по сути же, полностью противоположной: в основе её самопожертвования волевое, осознанное смирение и готовность к поступку там, где это необходимо, и к компромиссу там, где этого требует сердце, — смена смыслов почти незаметная, но она есть. И, конечно, заглавной героини, случайной, как подарок, родной, кровной дочери героя, чьё имя пишется в кандзи-литерации «цветок»; девушки, которой отец сумел передать не то духовное, что даётся волей, а то собственное слабое и телесное, что каждому из соединённых одной кровью приходится преодолевать или не преодолевать в одиночку.

Фильм-экранизация романа Томико Мияо охватывает небольшой отрезок жизни одной криминальной семьи, одного отделения клана, пестующего убийц и проституток, под властью Масагуро Кирюина по прозвищу Онимаса, демона с татуировкой демона на спине, отрезок нового времени, быть может, самый тяжёлый для страны, во всяком случае, заставивший забыть более давние раны и ссадины на карте земли и в душах. Но большая история шумит где-то на заднем плане, иногда настигая того или иного героя, как настиг сыпной тиф жену героя Уту, его серую кардинальшу, его первую леди с неизменной сигаретой в руке, его потаённую страдалицу, верную потерянной страсти. Более живой, динамичный, наполненный действующими фигурами до краёв, фильм внезапно заставляет вспомнить классику, ленты Нарусэ — их сосредоточенность на единичных драмах, жизненных путях, на лицах, глазах героев, в которых — их тайны, их сокровенное, их внутренние движения и перемены. Кажется, что сцены, даже боёв, сжаты рамками, чему иногда в помощь и особенности японского жилища, пусть даже такого просторного, как у героя; однако в случае с Гося эта ограниченность и затемнение ещё и черта «нуарности», намеренно и тонко внедрённой им и его современниками-новаторами в стилистику фильмов якудза эйга. Как у Нарусэ, у Гося в значимых сценах, сочно цветных, видны эти вибрации воздуха, колебания красок, природных складок пространства; но у Гося, скорее не последователя, но впитывающего зрителя американского жанрового кино, всё же стиль и язык — свой. Он играет с движением, он неподражаемо сочетает реалистичную жесткость и жестокость боевых сцен с театральной условностью; знатоки увидят оммажи «Крёстному отцу», хотя бы в сцене с покалеченной собакой, возможно другим известным боевикам; но западное в этом фильме скорее символизирует предательский пистолет, нагло вмешивающийся в честную битву старинных мечей. Он умещает в квадраты кадров низменную суету, порой естественную, порой мерзкую чуть более естественной, — и тут же создаёт мизансцены, странные, картинные, полуреальные, как в начале с откинутой головой и красными, как смертельная рана, губами мёртвой девушки или в середине фильма с бредящей женщиной с такими же красными губами гейши и с сямисэном в руках. Он выбирает на роль героя Тацуо Накадая, актёра, чей тип, чья осанка, мимика, самоподача заставляют вспомнить именно героев американских боевиков; но дочери героя всё те же прежние японские красавицы, с ласковой лунной мягкостью Мацуэ и капризной солнечной яркостью Ханако.

Парадоксальным образом фильм «Жизнь Ханако Кирюин» — фильм, в котором почти нет Ханако Кирюин, и фильм, в котором главным оказывается не жизнь, а смерть. Цепочки вроде бы случайных событий, моментов, продиктованных спонтанными, сердечными движениями, оказываются ступенями, закономерно приводящими к финалу. Смерть всё расставляет по местам и возносит на подобающую высоту эксцентричного человека, считавшего себя не гангстером, действующим тайно, а самураем, идущим прямо, ценившего прямоту и честь, как он её понимал, и ценимого за прямоту и честь. В виду смерти девушка, всю жизнь отдаваемая на заклание, но и шедшая наперекор, получает титул самой лучшей дочери на свете; перед лицом смерти и Ханако, та маленькая девочка, которую её приёмная сестра носила на спине, та кокетка, что выбирала красный бант, та, что, даже предавая отца, всегда действовала как отец, — всего лишь повинуясь порывам сердца, — и она обнаружила большую близость с родным человеком, чем можно было подумать, ибо беспомощные и детские строчки её последнего письма так легко срифмовать с тем совершенно растерянно детским выражением глаз, глаз раненой собаки, которое бывало у её опасного отца в моменты жажды, обиды или порывистой радости. Онимаса — харизматичный двигатель фильма, Мацуэ — его столп, опора, друг; тот подсолнух, золотой, залитый радостным небесным ультрамарином, что возникает, как символ, в самом начале фильма — знак любви, бескорыстной, солнечной, цветок, Ханако. Не политика, не история мести, битв и потерь, даже не история становления души, — история верной, детской, трогательной, эгоистичной любви отца к дочери и дочери к отцу вдруг выходит в самой последней, булавочной точке, на первый план. Жизнь Ханако Кирюин, жизнь не значительная, не сбывшаяся, но значившая, судьбоносная, всему вопреки. Очередной японский парадокс, очередной странный адрес предпочтения и жалости. Но, в конце концов, выжившие, сильные и правые не слишком нуждаются в том, чтобы их имена кому-то напоминали. В поддержке памяти нуждаются слабые, с их давно бесполезными мольбами о помощи, уносимыми бурной рекой продолжающейся жизни.

История молодой Мацуэ, волею судьбы оказавшейся в семье Кирюин, чей глава семейства Масагуро Кирюин — босс якудза, оябун по прозвищу Онимаса. Ее родная семья нуждалась в деньгах: отец с матерью держа на шее ораву ребятишек, приняли тяжелое решение на предложение отдать- продать своего маленького сынишку семье Кирюин. При деловой встрече, Онимаса обратил внимание и на девочку Мацуэ; ради лучшей жизни, родителям пришлось согласиться отдать под покровительство обоих детей, ведь ко всему прочему, у Масагуро и его жены не было собственного ребенка.

Дом семьи Кирюин большой и уютный: полон верных людей босса, слуг, хозяек, готовок. Но и этот новый мир не сдерживает мальчонку и он сбегает в первую ночь пребывания. Жена господина, госпожа Кирюин, бывшая когда-то гейша, имевшая пылкую безумную любовь с Онимасой. Господин Онимаса, влиятелен и обеспечен; не считает себя якудза, а считает себя самураем. Тот еще, эксцентричный сукин сын в шляпе; конечно не тарантул, все же.. . Приобщая к новым реалиям Мацуэ (Онимаса считает, что жизнь научит и образование приемной дочери не особенно нужно), берет маленькую послушницу на собачьи бои (конечно жестокое зрелище для глаз и нервов девочки). Здесь же, Онимаса вступает в перепалку с соперничающим оябуном Суенаги и его наглыми людьми; что в дальнейшем имеет далеко ведущие последствия.

А в самой семье господина Кирюин происходит важное событие — рождение дочери, которую нарекают Ханако. Выросшие сестры идут разными жизненными дорогами. Ход вещей в жизни семьи Кирюин-Онимаса меняется, в их гнездышко судеб неожиданно врывается буря-ураган-торнадо.

Возможно не коронный, но совершенно точно — один из лучших фильмов в карьере Хидео Гося. Впитываешься фильмом сполна. Режиссер замечательно иллюстрирует, тесно переплетает драму с жанром якудза эйга. Имеет место интересным решениям и индивидуальному мастерству мышления. В музыкальном ключе: струнные в чудесном чередовании с клавишными. Впитываешься героями, образами. Великолепный Тацуя Накадай: его глаза, улыбка, смех, искренность, энергия, магнетизм; безмерно выкладывается, огромное удовольствие лицезреть его талантище. Его женщины: покорная и нежеланная Сима Ивасита, актриса внешне и внутренне необыкновенно передает на экране — утраченную молодость, ускользающую красоту; тот исчезнувший запах женщины когда-то так пленивший Онимасу — безудержно утолявший его плотские страсти. Его дети: шелковая и милая Мацуэ — Масако Нацумэ, глупенькая и вздорная Ханако — Каори Такасуги. Возвращаясь к Тацуя Накадай: в памяти и в душе моей, навсегда останется — взлом сердцевины, который после себя оставило его откровение; то самое — настежь открытое, чистое с прозрачным блеском в глазах; то, рвущееся пронзительно наружу, искрящееся гордостью, радостью, печалинкой. Мое Вам восхищение, Дорогой Тацуя Накадай!

Япония первой половины 20-го века. На улицах и в общественных местах причудливым образом соседствуют традиционные японские кимоно и европейские костюмы. Мечи уже запрещены, но ещё довольно часто достаются из ножен, особенно в криминальном мире, жизнь которого Хидео Гося каждый раз представляет с новой, неожиданной стороны.

В данном случае японский художник раскрывает внутренний мир одного дома. Дом этот принадлежит Масагоро Кирюину по прозвищу Онимаса. Он является оябуном — главой одного из отделений клана якудза, специализирующегося на проституции. История начинается с того момента, когда он удочеряет девочку из бедной семьи (скорее всего покупает) по имени Мацуэ. А в скором времени у него рождается своя дочь Ханако. Дочь и падчерица, знакомая тема. Да, именно так всё и будет, нет не будет жестоких побоев и унижений, но отцовское отношение к детям будет очень разным. Слепая, неразумная отцовская любовь, плоды своих отцовских ошибок Онимаса осознает лишь перед смертью. Два разных мира, два диаметрально противоположных характера, смирение, чуткость, отзывчивость и эгоизм, самодурство и капризность. Собственно говоря истории Ханако, как таковой, в фильме нет, поэтому выбор названия интересен. Повествование идёт от имени Мацуэ, и именно её жизнь раскрывается подробно. Хидео Гося создал, а Масако Нацумэ воплотила образ замечательной женщины, внешне покорной, несгибаемой внутренне, умеющей благодарить, довольствоваться малым и очень сильно и преданно любить. Родившись в бедной семье, выросши в семье якудза, она полюбила социалиста, мужчину из знатного рода, но посвятившего жизнь борьбе за социальную справедливость. Эпоха стремительных перемен, среди которых Мацуэ всегда оставалась собой, бережно храня душевную чистоту.

Однако стоит вернуться к Онимасе, который является центральным персонажем фильма. Тацуя Накадаи великолепно исполнил свою роль. Перед нами человек, живущий в эпицентре порока. Однако он имеет свои представления о благочестии, у него есть свои принципы, за которые он готов воевать и умереть. Человек горячий, порывистый, резкий, он раздирается страстями. Его жизнь как маятник, качает его из крайности в крайность.

Мастер японско кино создаёт пёструю палитру характеров, обычаев и взаимоотношений. Насыщенное, колоритное, очень японское кино, любителям которого я его непременно рекомендую

10 из 10