Парсифаль (1982)

Если бы Рихард Вагнер увидел, что сотворил с его «Парсифалем» Ханс-Юрген Зиберберг, его, наверное, «хватил бы удар», как говорили в годы жизни великого композитора. Ведь опера эта так много значила для автора, что он даже мысли не допускал о внесении каких-либо изменений и дополнений в изначальный замысел, запретив постановку своего последнего опуса вне пределов собственного театра в Байройте. Великая мистерия, которой Вагнер закончил свой творческий путь, не подлежала каким-либо интерпретациям, прочтениям и новациям.

К несчастью для композитора, его потомки не стали церемониться с его наследием, и к столетию премьеры «Парсифаля» решили перенести оперу на большой экран. Взявшийся за это неблагодарное дело Ханс-Юрген Зиберберг не принадлежал к людям, с особым пиететом относящимся к классике. А потому, в отличие, например, от итальянских мастеров Кармино Галлоне или Марио Ланфранки (не говоря уже о Франко Дзеффирелли) или француза Жана-Пьера Поннеля, он не стал особо церемониться с наследием Вагнера и решительно уравнял собственное имя с именем гения.

В результате экранный «Парсифаль» получился творением в первую очередь Зиберберга, в котором музыка является всего лишь одним из изобразительных средств, которыми художник (режиссер) доносит до зрителя свои идеи. Сам же Вагнер при этом оказался низведен до автора саундтрека. Собственно, даже решение режиссера пригласить на главные роли драматических актеров говорило о многом. Партии, исполняемые за кадром оперными певцами существуют в фильме сами по себе, отдельно от драматического действия, в котором главное место отведено вовсе не Парсифалю и даже не ведущему повествование Гурнеманцу, а ведьме Кундри, роль которой Зиберберг отдал своей любимой актрисе (и супруге) Эдит Клевер.

Именно на Кундри, на истории ее предательства и раскаяния держится весь нерв фильма. Актриса фактически превращает картину в собственный бенефис, оставляя прочим действующим лицам всего лишь подыгрывать ее гениальному исполнению. Гениальному — без всяких кавычек. Эдит Клевер в образе Кундри действительно пробирает до мурашек, заставляя сопереживать своей героине, делая ее образ едва ли не героическим и поистине вагнерианским. Особенно, если подходить к эстетике Вагнера с точки зрения Ницше, сформулированной в «Рождении трагедии из духа музыки». Другое дело, насколько такая трактовка образа соответствовала идеям самого композитора, который в конце жизни повернулся от языческой символики в сторону христианства, тогда как Зиберберг и его жена упорно и решительно возвращали его назад, к валькириям и Вотану.

Впрочем, Клевер-Кундри — это еще цветочки по сравнению с самим Парсифалем, которого Зиберберг изобразил андрогинным созданием, предстающим перед зрителем то в образе женоподобного юноши, то в виде мужеподобной девушки. Подобная апелляция к древним мифам и современному психоанализу Вагнеру уж точно бы по вкусу не пришлась. Можно приводить множество версий того, почему режиссер увидел героя мистерии именно так, но с эпической героикой музыки подобная трактовка находится в таком мощном диссонансе, что вызывает изрядное недоумение и некий интуитивный вывод, который бьет все искусствоведческие версии — «чтобы было!»

А вот некий «имперский» подтекст, которым режиссер, похоже, так и не переболел со времени съемок в 1977-м году масштабного портрета Третьего Рейха и его фюрера, композитор, возможно бы и одобрил. Во всяком случае, намеки на то, что Вагнер был любимым композитором фюрера в «Парсифале» Зиберберга имеются недвусмысленные, из-за чего в современной России он явно бы не получил прокатного удостоверения. Один имперский флаг со свастикой на первом месте в галерее Монсальвата чего стоит! Причем, именно Монсальвата, а не обители Клингзора. Там-то все попроще — арт-хэппенинг на тему Босха с садо-мазохистскими образами в «саду цветов» выглядит довольно очевидным решением. Особенно на фоне «инфернальных» декораций, среди которых разворачивается действие. А вот намеки на связь нацизма и наследия Вагнера — удар ниже пояса. Уж кто-кто, а великий композитор в этом виноват меньше всего, и педалировать этот факт в год его столетнего юбилея — занятие сомнительное. Впрочем, после работы над «Гитлером» Зиберберг, видимо, просто не смог удержаться.

В целом, оценивать работу немецкого режиссера довольно сложно. Если смотреть ее как постановку оперы Вагнера — то она вызывает большие вопросы и очень много сомнений. А вот как авторское кино «Парсифаль» впечатляет. Великолепные декорации, роскошная игра Эдит Клевер, интересные операторские находки (тот же уже упомянутый «сад Клингзора»), оригинальная трактовка хрестоматийных образов, с которой хочется то спорить, то соглашаться… Четыре часа с Зибербергом пролетают гораздо быстрее, чем обычная театральная постановка. А то, что при этом режиссер немножко задвинул за спину композитора — так ведь он кино снимал, а не оперу ставил. И там, где меломаны скорее огорчатся, любителям кино найдется чему порадоваться.