От облаков к сопротивлению (1979)

Своим творчеством Даниэль Юйе и Жан-Мари Штрауб сознательно обращались исключительно к высокообразованной части публики, которая не просто могла бы понять символизм их киноязыка, но и была бы заранее к нему подготовлена. Досконально знала не только первоисточники, к которым обращались режиссеры, но и тщательно изучив построенные на их основе литературоведческие исследования, умела ориентироваться в прошлых и современных философских течениях, не говоря уже о мифологических корнях европейской культуры. Поэтому, если вы не являетесь профессиональным культурологом, философом или литературоведом, то заведомо попадете в сложную ситуацию. Потому что даже зная чуть ли не наизусть классический текст Софокла, смотреть «Антигону» в их интерпретации будет делом нелегким. Что уж говорить об экранизации Чезаре Павезе в более раннем фильме «Из мрака к сопротивлению»! Тем более, что при всем уважении к классику послевоенной итальянской литературы его творчество среди русскоязычных читателей не столь популярно. А «Диалоги с Леуко», легшие в основу первой части картины так и вообще на русский язык не переводились.

Но даже если бы вы знали их наизусть, как в случае с «Антигоной», это делу помогло бы слабо. Ведь «Диалоги…» эти — ничто иное, как собрание философско-мифологических эссе в подражание древнегреческим философам, которыми Павезе увлекся в конце жизни. Перевести их на язык кино — все равно что сделать то же самое с диалогами Платона. Дело заведомо обреченное на провал, если, конечно, вы не снимаете научно-популярный фильм для BBC. Вот только для Юйе и Штрауба слово «популярный» явно было чем-то вроде табу. Никаких уступок массовому зрителю они никогда не делали, полностью погружаясь в атмосферу изначального текста и увлекая за собой лишь тех, кто способен был пройти по их следам.

Фактически первая часть «Из мрака к сопротивлению» представляет из себя инсценировки шести диалогов из сборника Павезе. Персонажи древнегреческих мифов ведут между собой разговор, подводя читателя к идее господства Рока, к торжеству предопределенности и Фатума, которой писатель был одержим в конце жизни (отчасти, возможно, это и стало одной из причин его самоубийства). Вина и воздаяние, причина и следствие, смысл борьбы за место под солнцем… Сами режиссеры словно отстраняются от произносимых сентенций, превращаясь исключительно в ретранслятор мыслей Павезе. И точно такими же ретрансляторами заставляют стать актеров, обезличивая их, убирая из их лицедейства любые эмоции, превращая в чтецов-декламаторов. В диалоге Эдипа и Тирезия, например, действующие лица вообще не повернутся к камере лицом. В остальных же, в полном соответствии с традициями античного театра, столь тщательно культивируемыми Юйе и Штраубом, с первой до последней минуты останутся в статичном положении, мерно читая реплики, вложенные в их уста писателем.

От зрителя же при этом требуется стать участником процесса, пропустить через себя философские идеи, соглашаться с ними или спорить, но ни в коем случае не оставаться равнодушным — иначе альтернативой станут безнадежная скука и неизбежное стремление уйти от экрана и заняться чем-нибудь другим. Режиссеры безжалостны к своей публике, предъявляя ей столь высокие требования, что вольно или невольно хочется спросить у них — а сами-то они им соответствуют? Впрочем, ответ на этот вопрос очевиден… Для Юйе и Штрауба античные мифы живы и гораздо более реальны, чем мифы современные, не говоря уже о выстроенной на них современной культуре. Поэтому и Павезе (поздний Павезе) для них видится родным и близким. Даже обращаясь во второй половине фильма к беллетристической повести писателя «Луна и костры» они все равно остаются в рамках мифа. Рассказывать историю возвращения странника-эмигранта, бежавшего от войны, в родные места режиссеры продолжают языком античного мифа, в котором правят бал Рок и Фатум.

Гераклитова истина «нельзя войти в одну реку дважды» становится квинтэссенцией финальной части картины. Впрочем, и здесь Юйе и Штрауб слово оставляют за Павезе. Актеры же просто читают текст, зачастую вообще за темным кадром. Драматические события повести остаются исключительно в произнесенных словах, но как ни странно, чем ближе финал, тем сильнее напряжение. Трагедия итальянского традиционного общества, разрушенного войной, которую описал Павезе, передается режиссерами столь бережно, что далеко не сразу понимаешь, как это было на самом деле сложно. А еще сложнее обнаружить связь между мифологическими сюжетами и современной писателю трагической историей, в которой вернувшийся домой странник обнаруживает только руины человеческих душ и пепел в сердцах.

Но боги безжалостны. Юйе и Штрауб тоже не знают сострадания. Смотреть их работы — тяжелый и неблагодарный труд, требующий максимального внимания и скрупулезного анализа. Почти такого же, какой они сами проделывают с первоисточниками — до такой степени скрупулезный, что уже не понять, где копия, а где оригинал. И не вызывали ли они во время съемок дух Чезаре Павезе. В конце концов, в мифологическом сознании возможно все.