Покой (1976)

Пожалуй, перед нами первый шедевр пана Кшиштофа.

Тут все прекрасно.

И Ежи Штур, такой милый и угодливый, пытающийся сгладить, смолчать, примирить… И его женщины — такие разные и при этом всем, такие приземленные. И паны руководители — такие далекие от процесса, вроде все понимающие, но при этом не желающие в полной мере уважать своих подчиненных… Ну и конечно же обычные рабочие… Они в этом фильме такие естественные и такие примитивные, даже не стремящиеся вникнуть в ситуацию, понять положение вещей.

Следить за этими персонажами одно удовольствие. Слишком уж реалистичны персонажи, слишком просты конфликты. Потому и их развитие получается прекрасным. Кесьлевски достаточно лишь показать взгляд, выхватить эмоцию. Остальное все становится понятным зрителю.

В такой комбинации на третий план уходит темы протеста, а начинается истинно гуманитарная, библейская линия в творчестве этого гения. Именно в этой ленте можно проследить истоки тех конфликтов, которые потом будут куда более масштабно развиты в «Трех цветах: Белый» и «Случае», да и «Декалоге».

Это один из немногих, если не единственный фильм пана Кшиштофа в котором все завязывается на обаянии, солировании одного из актеров. Ежи в этой ленте неистово замечателен. При всей серьезности темы он не оставляет свою ироничность, переводя многие значимые моменты в фарс. Позже Кесьлевски уже не будет позволять себе подобных эскапад.

Но тем и прекрасен «Покой». Это «Конформист» без Альберто Моравиа. Полотно, где вместо политики выступает социальный реализм, вместо трагедии — сарказм, а вместо смертей — черный юмор

10 из 10

Один из первых игровых опытов Кесьлевского заманчиво считать «полочным» фильмом, важным именно в контексте его запрета на несколько лет. В самом деле, тюрьма с ее порядками, стройка с ее «откатами», наконец, забастовка, впервые показанная в польском кино — всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы после отмены запрета лента, можно сказать, прогремела своей актуальностью. И это без учета сцены труда заключенных на стройке, которую цензуру все же категорически не пропустила.

Однако по прошествии времени в этом фильме самыми важными видятся совсем не остросоциальные и политические контексты, что признает и сам режиссер, говоря, что главным для него было просто показать человека, которому нужно от жизни совсем малое: помыкавшись три года в тюрьме по неназываемой причине, в одном из эпизодов он озвучивает программу максимум своего бытия. Ничего необычайного в ней нет. Наоборот, это самое обыкновенное, типовое, бытовое, как сами здания, которые возводятся на «стройках социализма», счастье с женой, детьми и телевизором. В общем, тот самый покой. Но не тут-то было. Не то, чтобы свет, даже покой в данном случае совершенно недоступен.

Главный герой в замечательном исполнении Ежи Штура (а это его самый настоящий бенефис, Кесьлевский признался, что весь фильм сделан под этого актера, с которым его связало многолетнее творческое сотрудничество, а «Покой» — один из первых его примеров), который еще молод и не успел превратиться в полноватого то ли простачка, то ли трикстера, каковым мы его часто видим в более поздних лентах, — человек без свойств. У него нет никаких особых примет, речь здесь идет о приметах духовных. Просто после трех лет тюрьмы возникает иллюзия надежды, а дождь, льющий за ее стенами, выступает тут в качестве типичной хорошей приметы, что теперь все наладится, ведь свобода не заключение, на свободе все обязательно должно быть хорошо.

Но оказывается, что это именно иллюзия. Суровый околодокументальный стиль Кесьлевского основан на метаморфозе даже самых светлых моментов, превращении их в еще один знак какой-то сквозящей сквозь героев безнадежности, которую они не хотят видеть и признавать до последнего так же, как хочется видеть бумажный снег на свадьбе настоящим снегом. Но ни киношный дождь, ни бумажный снег не помогают. Фильм Кесьлевского сближается с экзистенциальной проблематикой. Главному герою очень хочется, чтобы все было хорошо. Так, он вынужденно лавирует между своими товарищами и прорабом, пытаясь поступить так, чтобы остались довольны обе стороны. Но финал фильма демонстрирует обреченность подобной тактики. Бунта за запеченной ножкой индюшки недостаточно, он происходит на глазах начальства, но не рабочих, поэтому герой не возвышается до роли протагониста, который возглавляет восстание, а в буквальном смысле снижается до жалкой доли аутсайдера, втаптывается в грязь теми, кто до последнего ждал от него выбора. Таким образом, герой потерян для обеих сторон, остается разве что домашняя, но и в нее верится как-то с трудом.

Я бы назвал этот фильм инверсией фильма Казана «В порту». Это тоже кинематограф выбора (что, кстати, немного портит картину в силу того, что антагонизм противоборствующих сторон морально чересчур однозначен), но если американский фильм удостоверяет великую американскую идею, что система в целом в порядке, хотя надо активно противостоять тем силам, которые ее пытаются присвоить, то фильм польский как-то даже не подспудно, а весьма открыто указывает на бесперспективность восточно-европейской модели, потому что сам уровень человеческих отношений демонстрирует, что такое отчужденность, нарастающая параллельно деформации экономических идей. Знаменательно, что ключевым символом в фильме становится именно стройка, на которой со временем становится все больше и больше проблем и которая превращается в какое-то условное строительство Вавилонской башни, что, как мы помним из ветхозаветной истории, так и не успело завершиться.