Частные пороки, общественные добродетели (1976)

Ничто не вечно, никто не вечен, империи тем более. Сколь бы влиятельной, гонористой и норовистой была империя, будь это в века древние или же совсем недавно, те, кто стоял у её истоков, кто её пестовал в ступе собственных величия и значимости, порой чрезвычайно гиперболизированных, годами, а порой и веками, рано или поздно станут свидетелями неизбежного её падения, распада, разложения в это самое землистое ничто, ставшее братской могилой для нареченных уже никем, но ранее бывших всем. Власть пожирает изнутри, власть приводит к концу, к эшафоту — война или революция, переворот или хаос, но как бы не бахвалилась та или иная империя, но век ее недолог и весьма трагичен. Беспрекословная истина, неизбывный урок истории, так и не усвоенный до конца современными власть имущими и в пропасть идущими.

За тридцать с лишним лет до того, как Гаврила Принцип совершил роковый выстрел в австро-венгерского эрцгерцога Фердинанда, на родине достопочтенной особы голубых кровей давно уж творились разброд да шатания. Мелкие придворные скандальчики, светские сплетни и слухи были, конечно же, делом обыденным; всяко интересно, чем просто пустопорожнее праздношатание из огня да в полымя. Однако в 1882 году империя была потрясена сразу двумя громкими политическими событиями, увенчанными флером очевидной политической имморальности, но такова любая борьба за власть: или ты оттрахаешь, или тебя, причём в нашем случае секс и власть зарифмовали друг друга, как и в финале этих историй смерть и власть. Империя пошатнулась на своих подгнивающих коленцах, но жить ей оставалось по меркам истории сущие дни.

Для венгерского режиссёра Миклоша Янчо история о сексуальном заговоре в недрах бывшей Австро-Венгрии, имевшая место быть, но к семидесятым годам успевшая успешно обрасти тучей нелепиц и околесиц вокруг да около правд и полуправд, стала удобным трамплином для куда как более универсального авторского высказывания о тлене любого имперского сознания, развращенного собственным всевластием и всестрастием. Вероятно, самый скандальный фильм в карьере венгерского режиссёра Янчо, «Частные пороки, общественные добродетели» 1976 года на первых порах кажется эдакой легковесной, нарочито вычищенной от признаков ярко выраженной авторской серьезности и глубокомысленности, исторической зарисовкой скучного бытия императорского отпрыска Рудольфа. Беспристрастно фиксируя его жизненную рефлексию, Миклош Янчо буквально парой режиссёрских мазков даёт понять кто и что из себя представляет будущий заговорщик против короны: типический объект сладострастных утех, пьяный от секса, власти и собственного, признаться честно, мнимого, искусственного, наносного величия. В нём, криво скукоживаясь, отражается и былое величие его отца, более самодурствующегося, чем самокопающегося.

Оказывается, впрочем, достаточно лёгких штрихов, чтобы далее фильм стал таять в собственной бессодержательности и бессюжетности, напоенных кислым вином перверсивного эротизма, мускусной похоти, волглого маньеризма. Очевидно, что даже название ленты прямо отсылает к бестиариям маркиза Де Сада, считавшего в духе привычных для него буржуазных парадоксов, что пороки и добродетели суть тождественны друг другу. Порок может быть единственной добродетелью, колыбелью и утешением, спасением и наслаждением там, за шёлковым туманом будуаров, философия которых сводится к гегелевскому принципу Рабов и Господ. И добродетель может стать самым большим пороком, препятствием на пути к саду земных наслаждений. Однако в «Частных пороках, общественных добродетелях» Янчо приоритеты расставлены иначе; как таковых рабов, униженных и унижаемых постфактум своей внутренней природы, в фильме нет. Господа сами становятся рабами таких же господ, но не во имя тотальной муки, а во имя страсти, похоти, потакания своим желаниям плоти. Власть сама себя бичует и линчует, не понимая что это не множественный оргазм, а багровый огонь агонии, предвестие их падения ниц, в кровавый хаос распада. Чередуя акт за актом, нагнетая удушливую атмосферу кошмарной оргии, Янчо низводит понятие власти до уровня тотальной свободы во всем, оборачивающейся так или иначе ничтожностью.

Режиссёр при этом с самого начала разделяет пороки и добродетели на сугубо частные, те что им демонстрируются с порнографистским смаком во властных замках, пышных в своей барочной куртуазности, и общественные, которые, впрочем, Миклошем Янчо затенены, вынесены за скобки изощренного генитального нарратива фильма. Янчо, неприкрыто показывая все нижепоясные прелести верхов a la naturelle, о насущных делах низов не думает по сути специально. Доколе власть насилует сама себя анально, орально, втроём, группой и с участием нетрадиционных лиц, народ некогда великой империи находится в вечной спячке своей ненужной добродетели; не зреет в умах обычных Лайошев и Томиславов привычный славянский бунт, увы, это сон разума, породивший с их молчаливого согласия императора и его клику, его выродков и их проституток. И с их же молчаливого согласия все будет рушиться, и лишь тогда эта пустая добродетель сама станет пороком, и оргия будет продолжаться. Оргия тлеющей империи, на костях которой совокупляются друг с другом её сыновья и дочери.

Ничто не вечно, никто не вечен, империи тем более. Сколь бы влиятельной, гонористой и норовистой была империя, будь это в века древние или же совсем недавно, те, кто стоял у её истоков, кто её пестовал в ступе собственных величия и значимости, порой чрезвычайно гиперболизированных, годами, а порой и веками, рано или поздно станут свидетелями неизбежного её падения, распада, разложения в это самое землистое ничто, ставшее братской могилой для нареченных уже никем, но ранее бывших всем. Власть пожирает изнутри, власть приводит к концу, к эшафоту — война или революция, переворот или хаос, но как бы не бахвалилась та или иная империя, но век ее недолог и весьма трагичен. Беспрекословная истина, неизбывный урок истории, так и не усвоенный до конца современными власть имущими и в пропасть идущими.

За тридцать с лишним лет до того, как Гаврила Принцип совершил роковый выстрел в австро-венгерского эрцгерцога Фердинанда, на родине достопочтенной особы голубых кровей давно уж творились разброд да шатания. Мелкие придворные скандальчики, светские сплетни и слухи были, конечно же, делом обыденным; всяко интересно, чем просто пустопорожнее праздношатание из огня да в полымя. Однако в 1882 году империя была потрясена сразу двумя громкими политическими событиями, увенчанными флером очевидной политической имморальности, но такова любая борьба за власть: или ты оттрахаешь, или тебя, причём в нашем случае секс и власть зарифмовали друг друга, как и в финале этих историй смерть и власть. Империя пошатнулась на своих подгнивающих коленцах, но жить ей оставалось по меркам истории сущие дни.

Для венгерского режиссёра Миклоша Янчо история о сексуальном заговоре в недрах бывшей Австро-Венгрии, имевшая место быть, но к семидесятым годам успевшая успешно обрасти тучей нелепиц и околесиц вокруг да около правд и полуправд, стала удобным трамплином для куда как более универсального авторского высказывания о тлене любого имперского сознания, развращенного собственным всевластием и всестрастием. Вероятно, самый скандальный фильм в карьере венгерского режиссёра Янчо, «Частные пороки, общественные добродетели» 1976 года на первых порах кажется эдакой легковесной, нарочито вычищенной от признаков ярко выраженной авторской серьезности и глубокомысленности, исторической зарисовкой скучного бытия императорского отпрыска Рудольфа. Беспристрастно фиксируя его жизненную рефлексию, Миклош Янчо буквально парой режиссёрских мазков даёт понять кто и что из себя представляет будущий заговорщик против короны: типический объект сладострастных утех, пьяный от секса, власти и собственного, признаться честно, мнимого, искусственного, наносного величия. В нём, криво скукоживаясь, отражается и былое величие его отца, более самодурствующегося, чем самокопающегося.

Оказывается, впрочем, достаточно лёгких штрихов, чтобы далее фильм стал таять в собственной бессодержательности и бессюжетности, напоенных кислым вином перверсивного эротизма, мускусной похоти, волглого маньеризма. Очевидно, что даже название ленты прямо отсылает к бестиариям маркиза Де Сада, считавшего в духе привычных для него буржуазных парадоксов, что пороки и добродетели суть тождественны друг другу. Порок может быть единственной добродетелью, колыбелью и утешением, спасением и наслаждением там, за шёлковым туманом будуаров, философия которых сводится к гегелевскому принципу Рабов и Господ. И добродетель может стать самым большим пороком, препятствием на пути к саду земных наслаждений. Однако в «Частных пороках, общественных добродетелях» Янчо приоритеты расставлены иначе; как таковых рабов, униженных и унижаемых постфактум своей внутренней природы, в фильме нет. Господа сами становятся рабами таких же господ, но не во имя тотальной муки, а во имя страсти, похоти, потакания своим желаниям плоти. Власть сама себя бичует и линчует, не понимая что это не множественный оргазм, а багровый огонь агонии, предвестие их падения ниц, в кровавый хаос распада. Чередуя акт за актом, нагнетая удушливую атмосферу кошмарной оргии, Янчо низводит понятие власти до уровня тотальной свободы во всем, оборачивающейся так или иначе ничтожностью.

Режиссёр при этом с самого начала разделяет пороки и добродетели на сугубо частные, те что им демонстрируются с порнографистским смаком во властных замках, пышных в своей барочной куртуазности, и общественные, которые, впрочем, Миклошем Янчо затенены, вынесены за скобки изощренного генитального нарратива фильма. Янчо, неприкрыто показывая все нижепоясные прелести верхов a la naturelle, о насущных делах низов не думает по сути специально. Доколе власть насилует сама себя анально, орально, втроём, группой и с участием нетрадиционных лиц, народ некогда великой империи находится в вечной спячке своей ненужной добродетели; не зреет в умах обычных Лайошев и Томиславов привычный славянский бунт, увы, это сон разума, породивший с их молчаливого согласия императора и его клику, его выродков и их проституток. И с их же молчаливого согласия все будет рушиться, и лишь тогда эта пустая добродетель сама станет пороком, и оргия будет продолжаться. Оргия тлеющей империи, на костях которой совокупляются друг с другом её сыновья и дочери.

Австро-Венгрия, 1882-й год. После неудачной попытки организовать заговор против консервативной власти императора Франца-Иосифа его сын, наследный принц Рудольф, с целью «лоббирования» либеральных послаблений в империи решил спровоцировать грандиозный политический скандал. Заручившись поддержкой двух своих любовников — сводной сестры и брата, эрцгерцог рискнул использовать ещё одну попытку.

Согласно разработанному плану, заговорщики пригласили в свою резиденцию, замок Майерлинг, всю «золотую молодёжь империи» — представителей самых почитаемых семейств в государстве. Напоив гостей дурманящим зельем, революционеры организовали массовую оргию: гости, перестав себя контролировать, охотно пустились во все тяжкие — предались свальному греху и массовому блуду. Все прелюбодеяния фотографировались, чтобы впоследствии этот компромат попал к императору, ярому блюстителю нравственности.

Но в итоге разнузданные похождения светских либертианцев были самым жестоким образом подавлены: зачинщики первого в истории человечества сексуального восстания стали очередной жертвой властных интриг. Рудольф и его возлюбленная Мария Вечера были убиты императорскими опричниками. Но убийство представили как суицид, ставший результатом личной трагедии кронпринца, который, якобы, не мог жениться на гермафродите, и потому любовники покончили с собой.

Такой вывод следует из версии венгерского режиссёра Миклоша Янчо, снявшего это изысканное эротическое кино в конце лета 1975 года в небольшом замке, расположенном в сотне километрах от Загреба. Вслед за «Сало» Пазолини и «Зверем» Боровчика, «Частным порокам, публичным добродетелям», классифицированным как «разнузданное порно», суждено было стать третьим громким скандалом киносезона. А в Италии Янчо даже попытались привлечь к суду за порнографию.

В отличие Рудольфа, рискнувшего устроить эротическую провокацию национального масштаба (которой через 80 лет предстоит вылиться в мировую сексуальную революцию), Янчо попытался представить это деяние как псевдоисторическую трагедию в опереточном антураже. Но он не был бы одним из главных европейских эстетов, если бы пренебрег своими художественными принципами. На этот раз Янчо отказался от излюбленных сверхдлинных планов, но не изменил хореографическому стилю, органично вписав его в изображение.

Режиссёр буквально упивается обнажёнными телами, и в результате мировое кино обогащается, может быть, самым изысканным по красоте «оргиастическим пиршеством». Задействованные статисты настолько входят в раж, что начинает казаться, будто смотришь «Камасутру» или «Калигулу», проект которого ещё едва просматривался Гуччоне и Брассом в отдаленной перспективе. Массовая обнажёнка сделала фильм Янчо одним из рекордсменов по числу голых тел в кадре.

Коллективные нудистские хороводы и игрища исподволь сменяются рискованными провокативными сценами: императорского генерала насилует не просто невеста Рудольфа, а гермафродит, с которым затем сын императора сам страстно занимается любовью. Задачка с двумя неизвестными: как классифицировать половой акт с лицом, у которого верхняя часть тела женская, а нижняя — мужская?

И тут больше всего поражает отвага и раскрепощенность главных исполнителей — 29-летнего венгра Лайоша Балажовича и 20-летней британки Терезы Энн Савой. Первый в роли кронпринца, как отпетый натурист, едва ли не половину фильма дефилирует голышом, а вторая в образе Марии Вечоры, не уступая ему в смелости, даже парочку раз демонстрирует лишний причиндал баронессы, вызвавший неоднозначную реакцию у пуритан и цензоров. На их фоне как-то совсем теряется Илона Сталлер, незабвенная Чиччолина, в будущем — самый эротичный депутат итальянского парламента, задействованный тут лишь в массовке.

Вслед за двумя другими выходцами из «Красной зоны» — югославом Душаном Макавеевым и поляком Валерианом Боровчиком — венгр Янчо также отважно вторгся на территорию, где грань между изысканно-красивым и уголовно-наказуемым оказалась максимально размыта. Воспользовавшись предоставленной свободой, дети коммунистических режимов наделали немало шороху в Западной Европе. В результате вторжения диссидентов с Востока сексуальные скандалы следовали один за другим.

Другое дело, что, пережив непродолжительный ренессанс в 1970-х, эротика довольно быстро перестала быть инструментом художественного высказывания больших мастеров, стремительно деградировав до типового порно и поточной потребительской индустрии видео для взрослых.