Король Лир (1971)

Когда в 1964 году в Москве проходили гастроли Лондонского Королевского Шекспировского театра, на устах у всех был только один его спектакль — «Король Лир» в постановке Питера Брука. Его называли потрясающим, новаторским, эталонным, но до наших дней память об этой легендарной постановке могла сохраниться только в фотографиях и театроведческих трудах, если бы не ее полнометражная экранизация, балансирующая на грани телеспектакля и полноценного художественного полотна и в полной мере передающая дух трагедии Шекспира.

Режиссер рассказывает знаменитую историю короля, преданного собственными дочерьми, предельно скупым и жестким языком, избегая ярких красок, эффектных поз и жестов, любой внешней красивости, а к символике, причем символике подчеркнуто христианской, обращаясь только в сцене бури. Кажется, что его фильм состоит исключительно из крупных планов суровых обветренных лиц людей, привыкших жить в холодной пустынной стране, кутаясь в звериные шкуры и кожу, обрезая волосы острым охотничьим ножом и скрывая свои эмоции почти до конца. Они прерывают свою и чужую жизнь не при помощи яда или кинжала, а разбивая головы о камни. Именно таким в финале становится наивный, постоянно улыбающийся, «светлый» мальчик Эдгар. Таков Кент, для которого провести ночь в колодках под снегопадом — не невыносимая пытка, а просто очередная повинность. Таков Шут, отчаянно горланящий свои песенки для того, чтобы хоть как-то заглушить страх перед разбушевавшейся стихией. Такова даже Корделия, чье чеканное «Ничего, милорд» — уже не тихий ропот, а вполне осознанный протест, и именно она, одна-единственная, в отличие от подчеркнуто ведомой Реганы, изначально побаивающейся отца, и властной Гонерильи, буквально раздавленной его проклятьями, смотрит разгневанному Лиру прямо в глаза.

В конце концов, таков и сам Лир. Великий Пол Скоффилд, которому за семь лет до выхода фильма театральная Москва аплодировала стоя. Седой старик, сутулящийся под невероятно тяжелой медвежьей шубой, говорящий низким хриплым голосом и оттого сам напоминающий медведя, доживающего свой век, не понимающий и не принимающий ничего, что идет в разрез с его собственным мнением. Немного погодя, приехав к Гонерилье, он, как большой ребенок, колотит палкой по столу, и этой же палкой обрушивает удары на ее слугу. Спустя еще какое-то время его хриплый голос срывается на фальцет, и только этим актер обозначает подступающее безумие. И, наконец, единственное, что он позволяет себе в финале над телом последней, любимой и любящей дочери — протяжный нечеловеческий крик, скорее напоминающий волчий вой. Не более. Дальше — просто разговор, не с Корделией, и не со стоящими рядом с ним Эдгаром и Кентом, а скорее с самим собой.

А еще в «Короле Лире» Питера Брука нет никакого музыкального сопровождения. Только монументальная тишина, в которую грубо и неожиданно вторгаются звук захлопывающейся железной двери, свист пронизывающего ветра, лязг оружия и резкие голоса людей. Тишина, которую не решаешься лишний раз нарушить случайным вздохом или кашлем. Тишина в высшей степени трагическая. И в высшей степени гениальная.