Ритуал (1969)

Мы знаем, что древнегреческий театр заменил древнейший религиозный ритуал поклонения Дионису. Первоначально религиозный ритуал есть сильное переживание вместе с богом, приводящее к священному исступлению, а затем к катарсису, то есть разрядке катектической энергии по Зигмунду Фрейду.

В ходе ритуала человек выходит за рамки своего Я. Даже если физически он не меняется, символически ему необходимо преобразиться. Перевоплощение есть могущество, вольный переход между силами природы. Дионис — бог превращений. Поэтому актёры надевают маски животных, в которых они символически преображаются и сливаются с божественными силами природы, становятся богоодержимыми. Вино нужно для введения себя в изменённое состояние, как замена мистического неистовства, когда-то раньше вспыхивающего без помощи стимуляторов.

У вакхического ритуала есть обратная, убийственная сторона: он требует человеческого жертвоприношения, первоначальная экстатическая радость переходит в жажду смерти. Трагическое переплетение Эроса и Танатоса. Древние вакханки в приступе ели сырое мясо растерзанных ими животных и пили их кровь. Вино смешивается с кровью.

У Еврипида в «Вакханках» кровавой жертвой становится аскетичный царь-богоборец Пенфей, пытавшийся остановить введение весёлого и развратного культа Диониса. Причём поведение Пенфея может трактоваться по Фрейду как сопротивление собственным подавленным желаниям.

Действующих лиц в фильме Бергмана немного: трое обвиняемых актёров, их судья и священник судьи (которого сыграл режиссёр). Подлинное же лицо только одно — сам Автор, личность которого «размазана» по разным маскам. Известно, что Бергман страдал множеством психоневрозов, которых он называл своими демонами. Как раз ими и изображены действующие лица-маски. Каждый из них выражает желания и комплексы Автора: похоть, мизантропия, ипохондрия.

Члены актёрской труппы предстают людьми неуравновешенными и больными, но даже в этом качестве они чувствуют своё превосходство над судьёй. Один из них раздражёно заявляет: «Я сам себе бог. Со всеми ангелами и демонами». Они изображены людьми свободными, не ограниченными никакими нормами, в них кипят животные силы (актёр позволяет себе ударить судью, на что тот лишь восхищается его мужеством), тогда как судья изображается сухой, забитой, дрожащей тварью. Притом, мучается он теми же желаниями, что и актёры, но не реализует их, а пытается удержать в подавленном состоянии.

Можно подумать, что Автор отождествляет себя только с представителями искусства, которых он, несомненно, ставит в положение духовного превосходства над ресентиментальными бюрократами. Оценка есть неотъемлемая часть всякого творчества, и в этом фильме судья олицетворяет не только представителя власти, не только критика внешнего, но также и внутреннего. Деконструкция личности Автора идёт одновременно в двух направлениях — расщепление и сгущение. Если актёры являют тёмную, оборотную сторону личности, то судья — вывернутое наизнанку нутро этой стороны. Они закольцованы и кусают друг друга за хвост.

Чтобы завершить вакхический ритуал необходимо выпить своё отражение и принести богу актёрства в жертву то, что ограничивает; тогда дионисийское начало победит закрепощённого «мелкого буржуа», внутренние демоны отбросят внешнюю благопристойность. Как писал Вяч. Иванов, Дионис — бог страдающий и умирающий. Но умирает он, чтобы возродиться вновь, с новыми силами и новой болью. Дионис — бог воскресающий!

Я вернулся к повторному просмотру «Ритуала» после «Венеры в мехах» Полански. Несмотря на камерность и беспрецедентную интимность обоих работ, глубинность Ритуала явно даст фору Полански. Чтобы погрузиться в энергетику ритуального океана, требуется задержать дыхание и потерять рассудок на час с четвертью.

Фильм сложен, многослоен и многозначен, и несет в себе необъяснимую агрессивность, причины которой кроются в демонах Бергмана. Собственно, чтобы понять демоническую сущность фильма, достаточно сравнить первоначальный сценарий и тот сгусток нервной энергии, который оказался на экране. Этот фильм снят демонами, лишь оператор (Cвен Нюквист) оставался неприкосновенным, фиксируя танец сущностей Бергмана на целлулоид кинопленки.

Не знаю много ли существует фильмов, где режиссер распадается на три актера и сталкивает свою троицу с сухарем государственности, окуная ее в чашу с красным вином. Коллекционировать трактовки «ритуала» можно до бесконечности.

Мне представляется любопытным лобовое столкновение людей искусства со всеми присущими им грехами и причудами с чиновником, который водружен государством для надзора за балансом системы. Не буду углубляться в дурной запах чиновника, обусловленный особенностями метаболизма этой профессии. Кто как не следователь/судья Абрамсон является вечным актером, являясь несвободным исполнителем безымянной воли (исполняю и издаю приказы). Он обречен на вечный спектакль и одну роль стопервого плана, где даже слова не подлежат изменению (формы протоколов и допросов едины).

Желчь, не поместившаяся в «Стыд» Бергмана, с комфортом разместилась в этом небольшом, но мощном фильме. И вряд ли уже кто-то будет смеяться над «нежной» шуткой, когда Тея представляется судье как Клаудио Монтеверди. Это очень напоминает мне одного моего знакомого чиновника, который купил жене сумку биркин, не зная о существовании Джейн Биркин, я уж не говорю о Генсбуре.

Гениальный фильм, показывающий вечный страх власти перед искусством, которое она не в силах контролировать, прежде всего, потому что не в силах понять, ведь «в разрезанном черепе бородача были лишь прорези для глаз» и неуемный аппетит.

Ужасающая пустота души судьи Абрамсона выступает предсмертным потом на его вонючем теле в тот момент, когда он осознает, что есть люди, которые начинают и заканчивают спектакль, пишут сценарий и сами определяют как сыграть мизансцену (а что так можно было?).

Все прегрешения и слабости Фишера, Винкельмана и Теи кажутся ерундой перед трупом судьи Абрамсона (он же доктор трупа системы), который опасается, что скоро умрет, тогда как давно уже мертв.

Закончить хочу цитатой Теи: «Психиатр утверждает, что нельзя отгораживаться от действительности так, как это делаю я. Я спросила его тогда, что такое действительность представления большинства о процессе жизни? Или, может, существуют различные действительности, и любая из них столь же реальна, как и всякая другая. Надо выбрать оптимальный вариант жизни, — сказал он… Я возразила. Я вовсе не чувствую себя несчастной, а он в ответ пожал плечами и выписал рецепт.»

Смотрите. Живите. Будьте свободными.

На мой взгляд описание фильма, не совсем соответствует действительному. Предварительное следствие происходило по обвинению в не уплате налогов. Это во первых. Во вторых — я не согласен с рецензией Сергея Кудрявцева (хотя он и профессиональный критик). В третьих — вообще-то этот «ритуал» не был ритуалом всепобеждающего искусства.

Как сказал один украинский олигарх — жизнь это супермаркет, можешь брать все — только на выходе стоит касса, и за все надо платить. Этот фильм об этой кассе и о кассирах, которые стоят в конце. Товар — Душа этого судьи. Показаны последние дни этого человека. Который зная о своей близкой кончине, приходит в церковь не исповедываться, а просто поговорить. Пытаясь оправдаться перед богом, за свои поступки, за свою никчемную жизнь. Вызвать жалость у Бога (в лице священника), договорится с ним за райскую жизнь после своей смерти. Можно обмануть священника, но не Бога. И священник это понял, и в момент разговора отвернулся от судьи. Понял и Бог, это хорошо показано статуей святого, его реакция на монолог, выражение лица этой статуи. Он свой выбор сделал. Сделал и судья, когда на следующий день во время допроса с радостью соблазняется красивой актрисой. Выбор сделан. Пора оплатить чек. И три слуги дьявола во время ритуала забирают душу судьи в ад. И последний кадр фильм — улыбка Ингрид Тулин, в маске бога. Потрясающий кадр библейской вавилонской блудницы.

Три помещения, 5 актеров. 16 дней съемок — итог

10 из 10