Порнографы: Введение в антропологию (1966)

Кинокамера тычет в коллективный стыд, пока человек предается плотским утехам и японская патриархальная культура корчится в своей мизогинии. Исследовательский интерес Имамуры к сексуальности, или как режиссер однажды сам выразился, к взаимосвязи между нижней частью тела и нижним слоем общества, по своей природе социально-проблематичный. Его фильмы крутятся вокруг бедности, преступности, табу, вокруг языческого фольклора и религии, породившие самобытное мышление. Все это исследуется режиссером с особым, доходящим до черной сатиры рвением. Для этого он сооружает свой киноязык: необычные ракурсы, флешбэки, врывающиеся в повествование как злые предзнаменования и шрамы на психике (в фильме буквально присутствует шрам на ноге падчерицы главного героя), излюбленные стоп-кадры и монтажный ритм не отрефлексированной героями экзистенциальной возни. Порнографы – это все равно, что анатомический/порнографический театр Имамуры с распростертым голым телом общества, в котором копошатся противоречия и страсти.

Фильм снят в духе предыдущих работ режиссера «Женщина-насекомое» и «Красная жажда убийства» и является сатирой на потребительское общество, которому надо как-то справляться со своей сексуальной нуждой. В центре сюжета господин Агата, кормилец семьи, которая состоит из вдовы по имени Хару и двоих ее детей. Агата не совсем чист на руку: из фильма следует, что он отбывает условный срок за фальсификацию избирательных бюллетеней. Оказавшись на свободе, Агата находит себе занятие не менее криминальное, но ко всему прочему неблагодарное. Вместе со своей маленькой съемочной командой он трудится денно и нощно, снимая по два-три порнофильма в сутки. Надо признать, что его труды не напрасны: фильмы пользуются спросом и среди клиентов по всей видимости есть и крупные бизнесмены. Помимо этого, порнограф приторговывает народными средствами для мужской силы и сводит клиентов с проститутками, подбирая их строго в соответствии (ну почти) с пожеланиями клиентов.

Порнографы непросто снимают секс – они размышляют над природой половых отношений. Агата не устает повторять, что работа у него честная. И даже вдова Хару убеждена, что за его грязным делом скрываются благие намерения. Агата понял, как работает механизм общества: если его низ не задействован, соки жизни иссякают, организм атрофируется. Именно эту потребность он и обслуживает, не испытывая по этому поводу угрызений совести. В одной сцене, где порнографы втроем парятся в бане и обсуждают пикантные подробности касательно одного из своих проектов, кто-то из них делится своими мыслями насчет табу на инцест. Он утверждает, что «мы все хотим перестать быть людьми и стать животными. Мы хотим стать свободными». Агату такой аморальный уклон не нравится. Он идеалист и считает, что это неправильное отношение к демократии. За фильм он не раз употребит слово демократия, обнаруживая таким образом «моральный компас». Однако этот компас довольно своеобразный и на нем есть серьезная трещина.

Табу и преемственность греха

Одним из мотивов, которым режиссер любит пользоваться и который он вплетает в свои фильмы в диалоге с потусторонним (бессознательным), является народный синтоизм. Овдовевшая Хару хранит верность своему умершему мужу. Как принято верить в стране восходящего солнца, дух усопшего продолжает жить в своем доме или рядом с близкими. В данном случае он живет в карпе, которого часто показывают крупным планом и который своим прыжком предвещает и насылает на Хару беду. После смерти супруга Хару дает себе обет больше не вступать в отношения с другими мужчинами – ей это не удается. Вина за такую измену подтачивает ее изнутри. Мужа не получается умилостивить: синтоистские жрецы сообщают ей, что его душа не может из-за нее попасть в рай. Карп пристально следит за событиями в ее жизни и не покидает вероломную супругу: даже когда психическое здоровье Хару совсем пошатнется, роковая рыба будет перевезена в ее больничную палату. Карт пребывает в соперничестве с Агату. Весьма мертвый человек потусторонне выпучивает свои рыбьи глаза и мешает делам вполне живого и предприимчивого порнографа.

Анимистические верования сгущаются в зловещую фантасмагорию, претендующую на мир живых; чувство вины, стыд, родовое проклятье в виде инцеста и изнасилования – эту отвратительную смесь Имамура замешивает в своих фильмах со знанием алхимика и ехидного сатирика. Вспомнить лишь главную героиню в «Женщине-насекомом», у которой инцестуозные отношения с отцом предопределяют ее судьбу и аморальное мироощущение. В итоге она втягивает и свою родную дочь в этот порочный круговорот.

Темные комнаты памяти Имамура открывает охотно, чтобы посветить во внутренности боли и заодно выхватить призраков. Фильм перебивается флешбэками из детства Агату: престарелый отец-священник гонится за молоденькой девушкой (не совсем понятно, сводная ли она ему сестра, или мачеха), тот же старик, запирающий ее на замок – это сцены, за которыми наблюдает маленький Агата. Тревожные фрагменты из детства порнографа разбросаны по всему фильму, постепенно складываясь в историю удушливой связи мальчика со взрослой женщиной. Воспоминания о ванной, где мальчик пытается вырваться из объятий мачехи, пока она прижимает его к себе и целует в шею, и он в итоге сдается, откинувшись на нее, выжигают в нем стыд и по всей видимости являются очередным образчиком Эдипова комплекса; плотоядная улыбка женщины параллельно с приоткрытым ртом мальчика, хватающего воздух (рифмуется с движением рта карпа в других кадрах).

В другом флешбэке он сидит в своей комнате, накрывшись целиком пледом, качается взад и вперед, обтирается, пребывая в иступленной молитве. За этим занятием его застает мачеха, срывает с него плед и с презрением на него смотрит. Тени, падающие от решетки окна на подростка Агату, подчеркивают его подавленное и застыженное состояние. В следующем кадре он уже преклоняется в храме перед статуей Будды.