Дом — черный (1963)

Я помню эту женщину. Помню, как она приехала к нам, в Бабабаги. Сначала с теми болтливыми людьми из благотворительной организации, потом, три месяца спустя, — с пятью неизвестными мужчинами и камерой. Были ли мы против? Нет. Нам нравились её стихи, и мы чувствовали, что она понимает нас. Стеснялись ли мы? Не особенно. Мы уже устали стесняться чего бы то ни было. Каждый день те из нас, кому не посчастливилось потерять зрение, видели в зеркале отражение своих провалившихся внутрь черепа носов, обезображенных, незакрывающихся век, сплошь покрытых язвами плеч, превратившихся в беспомощные деревяшки рук с отрезанными за ненадобностью пальцами… Нет, мы уже не стыдились себя. В нашем забытом Аллахом лепрозории, среди десятков изувеченных проказой мужчин, женщин, стариков и детей, стыду не было места.

Я помню, как её звали. Форуг. Ей ещё не исполнилось и тридцати, однако она уже была автором великого множества стихов и читала их нам все эти двенадцать дней. Более всего нас поразило в ней ощущение внутренней свободы, которое буквально волнами исходило от её облика. Она совсем не напоминала обычную иранскую женщину. Одежда, осанка, взгляд — всё в ней было смело и наперекор общепринятому. Она не боялась показать окружающим, что не собирается подчиняться тем законам, которые делали из неё рабыню. Именно это нас в ней и привлекало. Нас, вечных рабов собственной разваливающейся на части плоти. Юная и прекрасная женщина не побрезговала протянуть руку полуживым мертвецам и дать нам — пусть всего на несколько дней — ключ от мира простых людей, в который мы уже не надеялись заглянуть. Этим ключом была её поэзия.

Почти две недели мы жили. На несколько дней отупляющее, бессмысленное существование уступило место яркой, удивительной жизни, когда она и её помощники превратили нас в героев своего фильма. Да, мы всё так же ковыляли на негнущихся ногах из угла в угол, стремясь хоть как-то убить время между процедурами, соскабливали с себя куски кожи, собирали с земли собственные волосы, жгли на себе язвы… Мы занимались своими пустыми делами, которые заменяли нам обыденность, — но теперь мы чувствовали, что в них есть смысл, ведь рядом была она, и её камера, и её стихи, и её бархатный голос. Мы знали, что она искренна в своей доброте, потому что каждый из нас ощущал некое родство с ней.

Действительно, мы с ней были во многом похожи. Мы оказались изгоями реального мира, она — духовного. И общество одинаково боялось нас: прокажённых — из-за их уродства, смелой поэтессы — из-за её своевольного и свободолюбивого нрава. Она и сама чувствовала это родство. Когда-то у неё отняли ребёнка. Уезжая из нашего лагеря, она забрала с собой одного из местных детей, которого, как мы потом узнали, вскоре усыновила. Его родители не возражали — наоборот, были счастливы. Она могла подарить их сыну то, что они и не мечтали ему дать, — полноценную жизнь. Все мы возносили хвалу Аллаху за это чудесный визит и молились о благополучии той, которая скрасила наше медленное угасание.

Но Аллах всегда был глух к нашим мольбам. Через несколько лет мы услышали от врачей, что она погибла. Чтобы не столкнуться на полном ходу со школьным автобусом, она направила свою машину в каменную стену. Форуг не стало. И мы рыдали — все, у кого ещё могли течь слёзы. И мы выли — все, у кого ещё остался голос. И мы скорбели — все, кто ещё сохранил остатки разума. В тот день мы будто потеряли собственную мать. Эта женщина заново подарила нам поднебесный мир: она дала нам увидеть, услышать, почувствовать, что каждый день нашего пребывания в нём наполнен смыслом. Благодаря ей мы поняли, что наши руки — это руки, какими бы изувеченными они ни были; наши лица — это лица, сколь отталкивающе они бы ни выглядели; наши жизни — это жизни, пусть даже все люди считают нас ходячими трупами, а наш дом — Чистилищем. С её помощью мы научились радоваться новому дню просто потому, что всё ещё можем ему радоваться. Мы вспомнили, каково это — улыбаться другим, не мечтая о смерти. Мы осознали, что сами определяем цену своему существованию. И если мы решили, что наша жизнь имеет смысл, — значит так и есть.

Да, наш дом чёрен, и в нём темно. Однако в октябре 1962-го года Форуг Фаррохзад, величайшая иранская поэтесса и самая независимая женщина на Земле, осветила его лучами своей яркой, открытой души, и её свет мы пронесли сквозь сумерки нашего бытия и забрали с собой в царство вечного мрака. То был свет жизненной силы, духовной свободы и истинного человеколюбия.

Спасибо за этот свет.