Дневник сельского священника (1951)

Одинокий священник, который приходит в небольшое поселение, где к нему относятся с пренебрежением и враждебностью. Сомнения в вере и правильности своего пути и выбора. Страшная болезнь, которая прогрессирует каждый день. Люди, окончательно потерявшиеся в своей жизни. Как наставить их на путь истинный и излечить душевные раны, если ты сам глубоко несчастен?

Все это про шедевр Робера Брессона. Режиссер, которого очень сильно любил Андрей Арсеньевич Тарковский. И даже называл 'Дневник сельского священника' одним из любимых фильмов. Для меня это уже вторая просмотренная картина этого режиссёра. Но уже можно сказать, какие темы важны для него. Жизнь, вера, надежда, сострадание, милосердие и смерть. Наверно, одни из самых важных элементов нашей жизни. Даже спустя более пятидесяти лет с момента выхода кинополотно ни капли не утратило своей силы. Способное вызывать колоссальные эмоции и чувство эстетического наслаждения.

И, несмотря на всю мрачность картины, после финала остается чувство облегченности и возвышенности. Ведь автору и актерам удалось затронуть самые глубокие струны твоей души. А ты стал после просмотра чуточку лучше. И можешь быть рад, что созерцал столь великое полотно.

Не нужно прибегать к метафизике, чтобы догадаться об истоках страданий молодого священника: постоянные боли в животе, отказ от мяса и овощей, аскетично-убийственная диета, состоящая исключительно из смоченных в вине кусочков хлеба – зритель уже физиологически вовлечен в муки безымянного кюре. Как будто два расхожих выражения «не хлебом единым жив человек» и «в здоровом теле – здоровый дух» вступают в противоборство, и победителем может выйти как мученик, так и упитанный духовный наставник. Однако после первого кадра с кюре крупным планом вопрос разрешается сам собой: его исхудалое, бледное лицо, с большими кроткими глазами, подсказывают, что пища для размышлений будет исключительно духовной, а путь – мученический.

Молодому кюре предстоит руководить своим первым приходом. Какой бы он шаг ни совершал в дальнейшем, он будет опрометчивым. Прихожан у него ничтожно мало, местным он не нравится, о нем быстро распространяется дурная молва. Едва заняв свою новую должность, он подписывает себе приговор, вмешавшись в семейную драму графа, который изменяет больной жене с домашней учительницей своей дочери.

В такой враждебный обстановке священник, замкнутый и робкий по своей природе, поверяет свои мысли дневнику. Эти записи звучат его голосом на протяжении всего фильма – герой-рассказчик / комментатор является не редким повествовательным приемом в фильмах Брессона, однако лишь в дальнейшем он станет по-настоящему лаконичным. В этом случае, напротив, Брессон позволяет священнику, как на исповеди, выговориться. Уже на подступах к минимализму режиссер снял в эмоциональном плане, вероятно, свой самый «избыточный» фильм. Чего стоит замутненный кадр с искривленным и раскидистым деревом, к которому подходит кюре в черной пелерине, чтобы приклониться головой – это мог бы быть кадр из эпохи немецкого экспрессионизма, с такой же темной и тревожной аурой.

Священник одинок, в унылой тишине не находит сил для молитвы и нуждается в поддержке. В лице своего наставника кюре из Торси он обретает эту поддержку. Помимо познаний в богословии опытный кюре обладает практическим подходом и житейской мудростью, которой щедро делится «с мальчиком-хористом». Уже в своем первом наставлении кюре требует от священника быть хозяином, заставить людей уважать его и наводить порядок.

«Как же я хочу быть таким же здоровым, уравновешенным», – скажет молодой кюре до встречи со своим наставником. И в этом чувствуется его оторванность от земли, тоска по внутреннему равновесию, как будто жизнь его еле держится в теле; он утратил пищеварение и, следовательно, с трудом «переваривает» этот мир. Именно кюре из Торси стоит твердо на земле грешной – и, судя по его комплекции, обладает прекрасным аппетитом.

Талант молодого кюре улавливать душевные движения другого человека делает его прирожденным священником. Сюжет дает повод для надежды, что идеалистичный священник в итоге выдержит все удары судьбы и обретет авторитет в глазах наставников и местных жителей. Но его экзистенциальная борьба столь же симптоматична, как и признаки роковой болезни – и подводит к последней черте. В заключительном кадре Брессон лаконично и не без уважения к человеческому достоинству поставил крест, словно на страже к таинству смерти. «Чудо. Как можно одарить тем, чего нет у тебя самого? Чудо пустых рук», – подумает кюре, склонившись над открытым гробом графини.

Молодой священник начинает своё служение во имя Господа в закостенелой деревушке, жители которой не имеют особого желания изменять собственные жизни в лучшую с точки зрения духовности сторону. Ко всему прочему юный слуга божий крайне не заботится о личном самочувствии, питаясь как подобает Священным Писаниям мало и не часто, и вечно ощущая необъяснимое недомогание то ли от физической слабости, то ли от душевных терзаний.

Провинциальные люди вьют из него нитки, ещё более усугубляя нервно-усталый вид главного героя, превращая его в некое подобие ходячего полумертвеца, который к тому же всё более погружается в мысленные дебаты с самим собой, используя для раскадровки ума красное вино и хлеб. Вечно откупоренная бутылка на рабочем столе местного святителя мудрости приводит жителей в замешательство, рождая волну слухов о ясном злоупотреблении им нескончаемого количества виноградного увеселительного напитка. Что же здесь правда? И о чём говорит герой наедине с собой, записывая наблюдения за всем происходящим в провинции в личный дневник?..

Режиссёр данной картины Робер Брессон представил многогранно-таинственную историю, которая поднимает массу поистине значимых проблем. Роль духовного развития в жизни отдельно взятого человека, значение духовного наставника в процессе поиска своего места в этом сложном мире, профессиональная индивидуальность и компетентность этого самого наставника и многие другие темы составляют содержание рассматриваемой киноленты. Постановщику удалось завуалировать личную оценку повествовательных элементов работы посредством незатихающего диалога главного героя со своим рукописным отражением, которое составляет значительную часть сюжета представленной истории.

Таким образом, 'Дневник сельского священника' является воистину широкоугольным кинематографическим произведением, действующим внешне крайне скупо, однако очень глубоко раскрывающим проблематику духовных исканий живого человека, трепещущего найти истину в повседневной жизни, которая в свою очередь выступает лишь плацдармом для будущей Вечной Жизни. Но готовы ли мы к ней?

Третья лента Брессона — быть может, самое эмоционально тяжелое кино из всего, что этот режиссер снял за всю свою карьеру. Вдохновленный прозой Достоевского роман Жоржа Бернаноса беспощадно показывает апории веры, опровергая мнение о том, что духовная жизнь христианина — это что-то застывшее. Священник из Амбрикура в исполнении непрофессионала Клода Лейдю — это воплощенная хрупкость духовности, сталкивающаяся с безжалостным миром, юношеская восторженность бывшего семинариста, еще не знающая цинизма. В то же время это и максимализм, не ведающий берегов и отдающий фанатизмом. Не зря более опытный священник наставляет главного героя весьма уместными замечаниями в том числе и по поводу здоровья, которым тот не дорожит.

Взявшись самозабвенно бороться за чужие души, священник из Амбрикура, так как его показывает Брессон, быстро сгорает. И несмотря на то, что плоды его пастырской деятельности есть, и они весьма ощутимы, сам он не имеет того, чему учит, хотя и верит в это. «Дневник сельского священника», как и «Дамы Булонского леса», еще чрезвычайно перегружены многословными диалогами, в нем нет еще той хлесткой брессоновской тактильной лаконичности, которые отличают «Приговоренного к смерти…», «Карманника» и «Мушетт». В этом смысле перед нами — добротное психологическое кино с погружением в экзистенциальные глубины: при этом Брессон, как и Бернанос, не боится неудобных вопросов в отношении веры, неверия, сомнения, отчаяния (в этой связи нельзя не заметить родственную связь «Дневника…» с бергмановским «Причастием»).

Доблестно вместе с героем, бросаясь в схватку с человеческим отчаянием, Брессон выстраивает мощнейшие в своей эмоциональности эпизоды бесед священника из Амбрикура с графиней и ее дочерью. Герой «Дневника…», как и быковский Сотников, чем дальше, тем больше погружается в пучину телесной немощи, но дух его все больше укрепляется на крестном пути недоказуемой веры: он доказывает, спорит, опровергает, борется за чужую душу, вкладывая в это все свои силы. «Дневник сельского священника», вероятно, как и роман Бернаноса (не скажу точно, не читал), вызывает у зрителя ощущение таких разверзающихся бездн, такой глубины, полностью постичь которую он не в состоянии: диалоги, речь, теологические дуэли бомбардируют зрителя неумолимо с каждым новым эпизодом утомляя его, как и главного героя.

Понять и усвоить все это с первого, да и с второго просмотра решительно невозможно. При всех сомнениях и душевных страданиях героя, постановщик снял фильм не об утрате веры и даже не об отчаянии, разъедающем душу всякого выгоревшего и разочаровавшегося в Боге христианина (это не «Причастие»). «Дневник сельского священника» — о том, что страдание, как физическое, так и духовное (как тщательно Брессон показывает, что его герой не может молиться, как понуждает себя на это и как мучается от невозможности себя заставить!), — это тот спасительный крест, на котором распинаются все сомнения, грехи и страсти верующего. По этой причине именно изображение креста с закадровым комментарием о последних часах главного героя и завершают фильм — это предел брессоновской художественной аскезы и вместе с тем ее полное символическое выражение.

Христианское кино не первостепенно должно быть о жизни и личности Христа или содержать религиозные сюжеты, но оно преподносит моральные ценности. Безусловно, нравственность в одной прочной связке с религией, но и человеку непросвещенному при упоминании слова мораль понятно, о чём идёт речь.

Так фильм Робера Брессона «Дневник сельского священника» постижим вне зависимости от веры или неверия. Дело священника — чёткий и надёжный контроль своего отношения к действительности и фантазиям, но если контроль не срабатывает, то рабочий механизм ломается, грозя уничтожить личность. Согласитесь, что сие утверждение можно отнести ко многим сферам нашей жизни? Для кого-то из нас надёжным прибежищем является молитва, для кого-то семья, любимое хобби и пр.

Испытания, которые выпадают на удел молодого сельского священника часть каждодневной дисциплины. Кюре из Амбрикура исполняет свой долг в борьбе за души окрестных жителей. Однако, прихожане не горят желанием что-то менять в своей жизни, и священника преследует ощущение скудности собственных возможностей по сравнению с честолюбивыми замыслами. Подавленное чувство разгорается ярким пламенем, бессонница и болезнь не знают жалости, кажется, что герой вот-вот разорвется на куски от сотрясающей боли.

Актёр, утверждённый на главную роль, Клод Лейдю некоторое время жил в монастыре, подобная позиция к рабочему подходу меняет рисунок роли. Лейдю в кадре ведёт себя смиренно и проявляет нравственное мужество, но его герой не поднимает дух, а признает свою вину, не будучи виноватым, возможно, жаждет для себя получить прощение и свободу.

Фильм снят по одноименному роману Жоржа Бернаноса, но грозящие разорвать на куски личностные терзания, напоминают переживания по Кафке. Кюре ведёт записи и его голос из дневников шевелится в глубине, во мраке коридоров и твердит что-то о жизненной катастрофе.

Всё вокруг — грубо, чёрно-белые тона, полное отсутствие красок и духовная неряшливость. Среди этого скользит уставший растерянный взгляд, что теряется в сомнениях. Живой звук и многочисленные натуральные съемки (своим аскетичным подходом Робера Брессон и отличается) придают ощущение соучастия для зрителя. Картина величайшего французского режиссёра взывает к лучшей стороне человека, если она у него есть.

Нравственные и эстетические ограничения в судьбе священника отсеивают посредственность, но закаляют ли они дух того, кто благоговейно должен исповедовать свою веру? И в чём найти опору нам, не укрепленным в своей духовности?

Робер Брессон не стал для меня тем самым первым классиком, с которым я начал свое знакомство. Постепенно ознакамливаясь с такими режиссерами как Пьер Паоло Пазолини и Франсуа Трюффо, вдруг, где-то на периферии возник Брессон. К просмотру данного произведения меня сподвигла моя необъятная любознательность к религиозным сюжетам, и, сказать по-правде, эта история оставила неизгладимое впечатление.

Являясь абсолютно классическим киношедевром, «Дневник сельского священника» ставит перед собой задачу предстать перед зрителем истинно авторским откровением. Сюжет фильма раскрывается стремительно, и погружает нас во внутренний мир высокодуховного человека, к которому окружающие его люди относятся с пренебрежением. Брессон рисует крупными мазками, понятными всем, как «отче наш» историю о пренебрежении к религии. Это фильм о смерти духовности и морали, о том, что жизнь как борьба с трудностями и болью оправдывает средства. «Дневник» как послание к человеку о том, что любовь и духовная чистота спасут этот мир, кино это прекрасно всем, начиная от актеров, и заканчивая видеорядом.

Чистая как небо и живописная работа мастера Брессона не оставит равнодушным зрителя, знакомого с религиозной эстетикой, высокоморальными сюжетами, воспитанного на правильных и здоровых фильмах. Браво, маэстро.

Любовь — чувство поистине необъяснимое. Отчего мы любим то или иное, мы подчас не способны трезво оценить. Так, я не смогу, наверное, внятно объяснить, почему именно «Дневник сельского священника» Брессона от 1950 г. стал моим самым любимым фильмом, настолько любимым, что я долго не решалась о нем написать.

Пожалуй, «Дневник…» — главный фильм Робера Брессона, и не потому, что самый известный, — нет, в нем сосредоточены и исследованы все темы, которые являются главными в творчестве этого замечательного режиссера. Скромность, аскетичность стиля, намеренное избегание громких сцен и сложных сюжетных коллизий — вот то, с чего начинался классический Брессон, и именно в «Дневнике…» он впервые «заговорил» свои уникальным, ныне узнаваемым, языком.

Сюжет «Дневника…» прост и тем, без сомнения, гениален. За основу Брессон взял небольшую одноименную книгу и вырезал из нее почти все диалоги, из провинциальной драмы превратив историю в масштабную трагедию множества человеческих судеб.

Главный герой, молодой безымянный священник (с поразительно глубоким взглядом, поразившем меня), закончив обучение, приезжает в небольшое поселение, чтобы сменить на месте старого священника. Открывшаяся герою скромная французская провинция — как и все провинции мира, стоит заметить — является средоточением всего грубого, низкого, пошлого и глупого; то, что скрыто за яркими вывесками и огнями больших городов, в селе, где все знают друг друга, плетут интриги, помнят обиды до гробовой доски и не оставляют надежд сжить недруга со свету, — в нем бесстыдно проявляется, являя человеческую склонность к ничтожной, мелочной, пошлейшей жизни. Молодого священника (чем-то похожего на князя Мышкина, поскольку Брессон был большим поклонником Достоевского) гнетет низость человеческих переживаний. Его новый друг, тоже священник, говорит ему, что стоит смириться с грубостью человеческой натуры: как ни взывай к божественному в человеке, к его любви к прекрасному, чистому, к его творческому чутью, — все окажется безуспешным, ибо скотская жизнь представляется местным легче — и правильнее, — нежели жизнь духа, обращенного к непознанной вечности.

Молодой священник не принимает этого совета, искренне веря, что человека из его мещанских драм и низких интересов может вырвать искренняя любовь и забота о нем, как о Личности. И некоторые добрые души, которые кажутся в этом месте существами не от мира сего, отвечают взаимностью на бескорыстную любовь этого чужого им, в сущности, человека. Большинство же не понимает желания священника помочь им; само стремление этого человека проникнуть в их сердца, хоть бы и затем, чтобы принести в них заветную любовь, встречается ими с агрессией; они не ищут ничьей любви, им не нужна ни божеская истина, ни человеческая правда, и даже самое бескорыстное и светлое чувство отступает перед намерением человека совершить подлость, низость, преступление. Любовь бессильна, хоть и деятельна; любовь не обращает сердца, а их отпугивает; любовь говорит об истине, но слова ее принимаются за ложь.

Стремясь бесконечно отдавать себя другим людям, уже и не пытаясь найти у них понимание, главный герой постепенно приходит к полному опустошению, за которым его ждет только мучительная смерть. Бессмысленность его миссии на земле, невозможность обратить людей одной лишь искренностью к добру и уважению, — все это истачивает и без того больной организм молодого человека. Он страдает головными болями, бессонницей; из-за больного желудка он не может употреблять в пищу ничего, кроме вина и хлеба (и тут вспоминаются слова Христа о его «плоти и крови»). Чем страшнее и заметнее мучения несчастного человека, тем с большим непониманием на него смотрят окружающее: уже не таясь, его в глаза называют «больным» и «пьянчугой», стремятся кольнуть побольнее, словно нарочно растравляя его раны. Так и ждешь от окружения главного героя слов: «Яви нам чудо — лишь тогда мы уверуем, что ты можешь говорить с нами и взывать к своей истине».

Конечно, это очень тяжелый фильм. Всю первую половину испытывая недоумение, я затем, помню, проплакала все оставшееся время до финала ленты, даже не понимая, отчего это — от ужаса, жалости или восхищения.

И, конечно, фильм уникален. Не потому, что он глубок, красив и печален. Просто повторить его невозможно — во многом из-за того, что лучшая часть его даже не поддается полному описанию.

Пожалуй, все работы Брессона, несмотря на кажущуюся простоту, обладают столь ярко выраженной глубиной содержания, что ни излишняя холодность повествования, ни кажущийся порой излишне напыщенным драматизм не могут ни в коей мере того изменить. И Дневник сельского священника, разумеется, никоим образом не оказывается выделенным из общей стилистики — всё та же тема одиночества вкупе с умением помогать всем вокруг, кроме себя самого, всё та же гнетущая неуверенность человека, которого так и не смогли убедить в том, что можно быть уверенным в самом факте существования завтрашнего дня, всё то же тягостное восприятие собственных внутренних и внешних благ сквозь призму невыносимого внутреннего страдания, всё то же невзросление личности, пустопорожнее и набившее самому Брессону оскомину, которое отличает даже тех порой, кому в силу их должности это попросту противопоказано.

Брессон прав — именно поколение поздних сороковых прошлого века, хоть и не заставшее войны в полной мере, но привыкшее жить, скажем прямо, во внутреннем ожидании какого бы то ни было подвоха от окружающей действительности, чаще всего и не желающее замечать что-либо, за исключением этих самых подвохов, определяло то, каким вырастет и следующее поколение — то самое, поздних пятидесятых, со сжатыми кулачками прям с рождения, которым все что-то должны, все им почему-то чем-то обязаны и, да, именно то поколение, которое умело и умеет лишь отвечать злом — и на зло, и на благо.

Лучше не стало — и не могло стать, и в этом Брессон прав, чего уж отрицать очевидное — зацикленные на собственной паранойе и неустанном желании найти хоть и минимальный, но вред для себя взрослые упрямо воспитывали детей в ощущении собственной неполноценности, попутно обвиняя их в том, что это ощущение собственной неполноценности их не устраивает. Да, ровно так, как и у позднего Бергмана — родитель страдал, и ребёнок должен страдать, родитель мстил, и ребёнок должен мстить, далее аналогию можно и не продолжать. Дети вырастали — и продолжали жить ровно так, как их научили — с гнётом вины, привязанностью к материальным ценностям, излишним чувством ответственности и, да — необоснованной, абсолютно животной злобой.

И каково находиться во всей этой клоаке тому, кому, в общем-то, реальность в такой форме вообще не нужна — да разумеется, что не слишком приятно. Однако же и распускаться, опускаясь до уровня постоянных жалоб — тоже удел тех, в ком потом эти жалобы обращаются во всю ту же бескомпромиссную злобу.

Брессон не показывает выхода из этого замкнутого круга, потому как, при подобном восприятии реальности, этого выхода попросту нет. Что не говорит о том, что сама реальность в чём-либо повинна — ведь зависит всё только лишь от того, кто на неё влияет, то есть от самого человека.

Брессон показывает самые распространённые заблуждения — наставничество вкупе с отсутствием веры, равнодушие вкупе с кипой семейных обид, злость вкупе с манипулированием окружающими, обесценивание окружающих в угоду собственному имиджу, самооправдание силой собственного недуга, и, да, разумеется, самое важное — нежелание видеть что-то за пределами собственных разочарований.

Но Брессон не такой уж и циник, одну подсказку он всё же оставляет для тех, кому такое видение действительности не по нраву — даже когда всё кажется беспросветным, всегда найдётся тот, кто захочет помочь бескорыстно. И сразу же предостерегает — но найдётся и тот, кто в подобного рода помощь заложит настолько злой умысел, что даже от самого желания помочь ничего не останется. И всё зависит только лишь от человека — по какому пути он пойдёт. Разумеется, чаще выбирают второй. Разумеется — потому лишь, что меркантильность и поныне является определяющим для большинства мерилом.

Но, несмотря на очевидно грустный финал, ощущение после себя работа оставляет очень и очень светлое. Будто пыль прям внутри черепной коробки смахнули очень и очень бережно.

Когда-то давно, в далекой-далекой галактике в кино ходили не ради того, чтобы пожевать попкорн, поржать и пощупать в темном зале филейные части своей возлюбленной, но для получения своеобразного опыта, ощущения, со-знания чего-то выходящего за рамки опытной, эмпирической очевидности… проще говоря(sic!) трансцендентного. С этой точки зрения, кинематограф предоставлял чрезвычайно удобные средства и возможности для его выражения. Действительно — с помощью киноленты режиссер способен не только преодолевать сколь угодно великие расстояния и временные промежутки, но и таким образом управлять вниманием зрителя, чтобы тот наконец увидел то, что ему никак не удается разглядеть сквозь толщу обыденности. Результативнее всего, на мой взгляд, в мировом кинематографе эту возможность использовал французский режиссер Робер Брессон.

Прежде, чем разбираться с фильмом — необходимо выяснить одну вещь. Что выражает собой кино? И если это все-таки символ, ступень, указатель, то на что именно он указывает. Как мне кажется, в современном кинематографа всегда лишь на… самое себя и точка! Но, казалось бы не так давно, все было совсем иначе. Оглядываясь назад, поражаешься обилию идей, взглядов, попыток экспериментов над новым способом изображения чего-то великого и грандиозного! Неореализм Росселини, психологизм Антониони, сюрреализм Бунюэля… Каждый из них по-настоящему гениально умел отразить в фильме идею — отчаяния, сострадания, добра, истины, любви, смерти и т. д. Но, на мой взгляд, Брессон самый великий из всех, потому что решился замахнуться на выражение самого высочайшего и недостижимого — Бога.

Если всякий фильм — выражение жизненного опыта, то кино Брессона — выражение опыта религиозного, практически полностью утраченного на сегодня. Больше всего меня приводит в замешательство (и несколько страшит) тот факт, что Брессон совсем не впадает в мистическое, эзотерическое и «чудесное» изображение обоженной действительности. Скорее наоборот, реальность у Брессона — холодна, отчуждена, жестока и бесчеловечна. Герой фильма беспрестанно ищет в ней Бога, а находит лишь… одиночество, страдания, непонимание, смерть. Но все это-ничто в сравнении с ужасом от вопроса, который задаешь сам себе — «А если Его… нет».

Друзья, рассматривая объективно свои эмоции должен сказать вам, что есть фильмы которые меня пугают, но такого абсолютного, кристально-чистого страха перед пустотой бытия, который рождается при просмотре последних кадров «Дневника…» я не испытывал никогда. Мысль, отраженная Брессоном в этом двухчасовом фильме, показалась мне настолько необъятной, хаотической и… безумной, что я… поскорее сбежал от нее! Эта самая простейшая и самая глубочайшая дилемма жизни, с которой мы (русские) связаны тысячелетней историей, неумолимо вознесется крестом над всей вашей скоротечной жизнью, вопрошая о чем-то самом важном, что беспощадно и бессмысленно потеряно в современности… Возможно, что навсегда. Не так просто описать этот страх, потому что он не имеет объективной привязки во внешнем мире, а уходит корнями в вечность. Он один для всех, но у каждого свой.

Брессон — первый из режиссеров, кто стал акцентировать внимание на самых глубинных и потаенных уголках нашей души. Для этого он изобрел совершенно новаторский метод съемки. Вы не найдете в кадре ни одной лишней детали — все минимизировано до предела — любой жест, движение, мимика (практически отсутствующая), положения вещей и даже тени. Поначалу абсолютно непривычно видеть перед собой «пустой» кадр, но постепенно магическим образом он начинает заполняться причем посредством нашего собственного сознания. Зритель — это уже не раб, вынужденный «хавать» предложенное, но наблюдатель, соучастник и, в конечном счете, творец, расписывающий чистое полотно своими чувствами.

Говорить о Брессоне можно неделями, но, обнаружится, что ты ничего и не сказал. А вот молчание (что и доказывают его картины) куда более информативнее и выразительнее, чем самая ярая, пламенная и неистовая речь…

Вера ушла, и мрак постепенно заполняет душу. На пороге маячат тени, они уже совсем близко… Бессилие и одиночество… Затягивающий омут тоски… безысходность. И нет теперь даже той преграды, которую раньше приходилось преодолевать, чтобы ощутить Его присутствие. Ты один несешь свой крест — небеса пусты. Трепетная незащищенность и удивительная глубина этого взгляда, отражающего в себе все оттенки чувств, говорит больше, чем монотонный закадровый голос, с беспощадной и неумолимой честностью обнажающий всю боль и отчаяние телесной немощи. Боже, Боже, зачем Ты оставил меня…

Это состояние богооставленности, многократно засвидетельствованное христианским опытом, может быть впервые так буквально и откровенно показано кинематографом. Но исповедь, записанная на страницах тетради и как бы открытая для всех, однако удивительным образом оказывается утаенной от поверхностного взгляда. «Дневник сельского священника» может казаться маловыразительным и образно бедным в своей лаконичности, но именно к такой «аскетической» манере изложения и стремится режиссер, убирая из литературного первоисточника все «лишнее», внешнее, яркое, приглушая пестроту жизненного многообразия и как бы превращая в фон все то, что не имеет прямого отношения к внутренней работе человеческой души, которая и является по сути основным содержанием брессоновских картин. Благодаря такой манере изложения на первый план выступает духовная жизнь человека, трансцендентная природа его стремлений и надежд. Подобным способом подачи сюжета Робер Брессон создает своеобразный кинематографический аналог обратной перспективы, вырабатывает стиль, который можно назвать «иконичным».

Экранизируя одноименное произведение Жоржа Бернаноса, режиссер пытается максимально точно следовать «духу» книги, главная сюжетная линия которой достаточно проста. Молодой кюре, искренне желающий посвятить себя Богу и людям, приезжает в вверенный ему бедный церковный приход с искренним желанием достойно начать свое первое пасторское служение. Но встречает по отношению к себе лишь холод и отчуждение. Вскоре выясняется, что он смертельно болен… И перед глазами зрителя разворачивается невидимая, но тяжелая и мучительная борьба воли и веры человеческой с непрерывными ударами судьбы, людскими наветами и искушениями духа, на фоне которых отчетливо начинает проступать другая внутренняя реальность, может быть, более значимая, чем внешние события фильма. Ведь символический ряд картины выстроен по принципу Литургии или крестного хода, и кюре из Амбрикура в течение всего повествования буквально повторяет этапы пути Христа на Голгофу. Понимание такой зависимости, неслучайности страданий, такой «обреченности вечной агонии» приходит к священнику постепенно, через осознание высшей предопределенности своего мученического пути. Эта евангельская тема пришедшей в мир красоты, неузнанной и попранной, но умалившей себя до конца, пронизывает весь фильм, в котором вечному образу князя Мышкина даруется «благодать», а желание помогать людям приносит свои плоды. И действительность этого дара духовного исцеления очень явственно показана в центральной сцене разговора кюре и графини, где зритель становится свидетелем того, как постепенно раскрываются двери той внутренней темницы, куда отчаявшаяся женщина как бы затворилась от Бога и людей наедине со своим безвременно умершим сыном. Именно такую скрытую духовную борьбу и стремится передать режиссер. И ему действительно удается показать тайну возрождения человеческой души.

Духовная нищета, в которой с такой беспощадностью к себе признается кюре, то внешнее, кажущееся бессилие и физическая немощь, дающие основание окружающим людям обвинять его в слабости характера, между тем скрывают настоящую внутреннюю силу. Он «из той породы, что умеет не сдаваться», — говорит про него один из героев картины. Этот несгибаемый внутренний стержень, характерный для многих героев брессоновских фильмов, непреклонность и верность избранному пути, вместе с предельной уязвимостью, чистотой и открытостью души создает удивительный образ истинной, в страданиях и сомнениях рожденной праведности в нашем больном и искаженном мире. Впечатляют та воля и дерзновение, с которыми молодой священник вновь и вновь, несмотря на давление обстоятельств и времени, пытается жить так, как было заповедано Богом, забывая о себе и всецело, вплоть до последней минуты своей жизни, отдавая себя людям. И сам этот отчаянный порыв, усилия и муки на пути к тому, что он считает истинным и единственно важным в этом мире, едва ли не значительнее и сильнее действуют на человеческие сердца, чем уже состоявшаяся святость, порой непонятная и далекая. Он как горящая свеча, поставленная на виду у всех, — от нее можно отвернуться, но не заметить ее невозможно. И герои фильма тянутся к нему, порой ненавидя и сопротивляясь, подобно дочери графа или ученице Серафите. Но где-то в глубине они знают, что его внутреннее тепло способно растопить их замерзшие, истосковавшиеся по любви души…

Но как все-таки страшно умирать — этот страх не уходит до самого конца, здесь, в этой пыльной мансарде чужого дома, в одиночестве, на старых лоскутьях бедной кровати. Тоска не отпускает, последний пустой листок, теперь уже бесполезный, падает на пол, а мрак застилает глаза… И как прекрасна жизнь, как хороши рассветы с пением птиц за окном, как благословенна молодость, риск и сильный веселый ветер, бьющий в лицо при быстрой езде. Каким стало вдруг все свежим и чистым… Господи, да будет на все Твоя воля.

Всмотритесь в лицо Клода Лейдю — оно перманентно более освещено, нежели другие части его тела и статично. Получается очень интересная аналогия с живой иконой. Нехитрыми техническими уловками достигается эффект одухотворенности, которая будет сопровождать героя на протяжении всего фильма. И совсем тут не важно, что Лейдю ранее не снимался в кино. Важна та атмосфера, которую он создает.

Технически все уловки Робера Брессона также просты, как и «одухотворенность» Лейдю. Что и говорить, если большую часть фильма составляет начитка на камеру теста «Дневника», написанного Жоржем Бернаносом. Таким образом, как бы озвучиваются все мысли и внутренние терзания священника. Получается очень просто и незатейливо. Но при этом, режиссер ни разу не позволяет форме получить приоритет над содержанием. Все внимание посвящено сути.

Важно, что перед зрителем не будет происходить ничего особенного. Тем удивительнее то, что при отсутствии событийности картина окажется очень глубокой, будто проникающей в самую суть вещей. Проникающей в самую суть постоянной борьбы между духовным и человеческим, которой и славится христианство.

Помните, как у Бернаноса: «У меня приход как приход, ничего особенного. Все приходы на одно лицо. Теперешние, естественно, приходы. Я сказал вчера об этом норанфонтскому кюре: добро и зло здесь в равновесии, но только центр их тяжести лежит низко, очень низко. Или, если предпочитаете, добро и зло наслаиваются одно на другое, не перемешиваясь, как жидкости разной плотности».

Таким образом, перед нами пример кинематографического минимализма, который обусловлен прежде всего религиозной подоплекой сюжета. Впоследствии Мельвилль снял очень похожую картину как по стилистике, так и по сути. Но кино-рассказ про священника Леона-Морена оказывается более понятным и экспрессивным. Брессон же предлагает зрителю обратиться к глубинам своей интуиции, создавая преимущественно контуры.

7 из 10

Настоящего священника никогда не любят, запомни это. И хочешь, я скажу тебе еще одну вещь? Церкви наплевать на то, любят вас или нет, мой милый (из романа).

Получив образование в иезуитском коллеже в Париже, Жорж Бернанос — автор оригинального романа — являлся искренне верующим человеком, любящим Бога истово и безраздельно. Пройдя горнило войны и будучи реалистом, он решительно покончил с традицией эстетизации религии в литературе. Безымянный герой «Дневника» не произносит патетичных речей, не заламывает руки перед алтарем, не стесняется своего низкого происхождения. Не делая ничего плохого, он становится мишенью для насмешек детей и неприязни взрослых, часть которых считает его демократичным бунтарем, а другая часть — простым пьяницей. Отношение паствы отлично передается следующей цитатой из книги:

… нельзя сказать, что эти люди ненавидят вашу простоту, но они от нее защищаются, она для них что-то вроде огня, о который они обжигаются. Вы разгуливаете по белу свету со своей смиренной улыбкой, молящей о милосердии, а в кулаке несете факел, принимая его, очевидно, за пастырский посох. В девяти случаях из десяти они его вырвут у вас и затопчут. Но достаточно им ослабить внимание хоть на минуту, вы понимаете?..

Роман великолепно написан и читается на одном дыхании, но если бы меня попросили решить, уступает ли экранизация оригиналу, я бы затруднилась дать ответ. Брессон оставил форму повествования в виде дневника, а также сохранил большинство деталей вплоть до диалогов, сведя искажение к минимуму. К сожалению, тонкость и изящность письменной речи до определенной степени упростилась, но содержание не пострадало — и это главное.

Клод Лейдю в главной роли — скорее активный католик, нежели профессиональный актер, что соответствовало замыслу режиссера. Он выглядит настолько истощенным и болезненным, словно действительно пару месяцев сидел исключительно на хлебе и вине. Отчего-то мне было сложно прочувствовать Клода в роли священника, но всё же надо признать, что он блестяще справился с задачей. Не уступали ему и другие актеры — среди них опять же нет ни одного профессионала, и тем не менее (благодаря или вопреки?) роли отыграны шикарно.

Ощущение уныния, наполняющее книгу, с первых же кадров передает и фильм, получившийся на удивление кафкианским, но сквозь безысходность, обреченность, безнадежность (совершенно изумительно переданные как содержательно, так и визуально — ни одной картине, пожалуй, так не идет монохром, как «Дневнику») порой пробивается лучик надежды. Он остается со зрителем до самого конца, несмотря ни на что, и это поистине поразительно, а причиной тому — гений Брессона, ничуть не уступающий гению Бернаноса.

Откровенная картина, уносящая на самое дно человеческой души. На то дно, которого многие так боятся, и так усердно убеждая себя и других в его отсутствии.

Главный герой фильма не имеет имени, он просто кюри. Он человек, живущий на самом дне своей души, смотрящий из своей глубины, бездны на мир. Он видит и ощущает его не так как другие. Он живет в той самой глубине, где чувства восприятия невероятно тонки, как струны, к которым малейшее прикосновение вызывает содрогание, звук.

Этот человек, впечатлительный и ранимый, только вышедший из семинарии, словно с одной планеты попадает на другую, не ведая, что они совершенно разные.

Он попадает в общество людей с одной целью и желанием, ему хочется служить им, помогать, спасать. Его желание искренни и чисты. Но всё, что герой получает в ответ, это презрение. Его принимают за глупого и неопытного священника, к тому же за пьяницу. Кюри находит, что он совсем не знает людей, что он абсолютно их не понимает, что заблуждался по отношению ним, он приходит в отчаяние, и более всего ему хочется понимания.

Но за всей его хрупкостью и физической слабостью, всё же, кроется сильная личность.

Это фильм метафора. Этот ищущий чего то человек живет в каждом из нас. Он окружен людьми, обстоятельствами, которые его сдавливают, уничтожают, клевещут на него. Но почему? Возможно они просто видят его свет в своём мраке, и он слепит их. Они видят силу в этих глазах, они слышат его крик о том, что они сдавливают у себя. Они — живущие на поверхности, о поверхностном заботятся, хоть и понимая в глубине души, что ответ кроется глубже.

Эта картина для каждого воспримется по-своему. Я думаю, в этом и кроется её суть, предназначение, для погружения в себя. Кого то это пугает, отталкивает, кто то живет в поисках этого. Безусловно, это не то, что приносит наслаждение, удовольствие. Это приносит лишь отчаяние. Каждый, коснувшийся дна души, находит там лишь боль и отчаяние. Но разве стоит этого пугаться? Ведь, как известно, оптимизм- это судорога умирающего.

10 из 10

Что остаётся, когда не остаётся тебе ни-че-го? Когда существование — это мятущиеся страсти, разрывающие изнутри настолько, что физическая оболочка просто их не выдерживает? Когда смиренность и покой — это совершенно недостижимое благо, которое несопоставимо с бурной человеческой сущностью? Когда покой тождественен смерти, а человеческая жизнь — жгут, спираль, пружина страстей, готовая в любую секунду разжаться и вытолкнуть наружу всё порочное и скрываемое, как чёртика из табакерки?

Что остаётся, когда не остаётся ничего? Ни вкуса жизни, ни её цвета, ни точки опоры? Когда ты, человек, противен миру и себе подобным?

Персонажи «Дневника», несмотря на свои характеры, имена и биографии, в сущности, достаточно архетипичны. Да, в фильме есть сюжет, есть история, довольно тесно привязанная к конкретным реалиям, но всё же все эти люди… они все повторяют друг друга — и в то же время уникальны. Каждый из них имеет свой характер, свою линию поведения, свои принципы, идеалы и цели — и эти люди иногда повторяют слова другого, отличного от них человека, когда возникает необходимость встать на его место (сыграть его роль?). Это не пустота времени Метерлинка, это, скорее, полу-реалистическая притча Ибсена. Одновременно реальная и мифологемная.

Что остаётся, когда не остаётся ничего?

Вера? Но вера утрачена: и не только вера в Бога, в Его милость, в Его справедливость, но банальное — в любовь, самоотверженность, ценность человеческой жизни. Именно этого боятся жители городка, а не условной святости аскетичного чудаковатого кюре: если их жизнь так ценна для этого мироздания, то почему Он заставил их жить так? Что должно искупить их страдания? Что есть в их мире, ради чего они тут существуют? В мире, где отец не любит своих детей, жена — мужа своего, а дети — всех разом? Где ты умрёшь, и останется о тебе в память дай бог могильная плита?

Любовь? Любовь — основа христианства: любовь и вера в чудо. И не только они, но они — первостепенные. Злой человек не может быть любящим; если он любит, то он не зол — каким бы омерзительным и недостойным он себя не считал. Любовь — это принятие и уважение; именно этого и нет в мире. Все люди одновременно несчастны — и страдающие от своей неразделенной, перегоревшей, неистраченной любви — к сыну ли, к своему делу или же к свободе. У них, этих людей, нет возможности реализовать свою любовь, разделить её с кем-то, они не верят, что их примут, и не хотят принимать других — и вот это куда страшней, чем отсутствие веры в Бога. Одновременно с этим у них нет честности — а честности нет потому, что одержимы страстями; и из-за них (будь то гордыня, страх, зависть, что угодно) они не могут честно признаться в своих страданиях — ни себе, ни кому-либо ещё. Особенно кюре, который выступает тут как опухоль, как болячка на теле общества (больного, но в своей болезни — почти что здорового). Как живая совесть, которая настолько честна и бескомпромиссна, что кажется инфернальной и почти что дьявольской. И именно так воспринимается его желание покаяния и покоя — не как обретение Божьей благодати, но как путь к дьяволу. Потому что такая честность в этом мире не может созидать — она уничтожает. Как уничтожила и его самого — пожалуй, самого страстного, самого сомневающегося, самого запутавшегося, но вместе с тем — самого чистого человека этого мира.

Несмотря на то, что «Дневник сельского священника» посвящен не только лишь одной религиозной тематике, это одно из лучших кинопроизведений о кризисе христианства, что когда-либо создавалось на земле. Пожалуй, в этом он практически сродни «Гамлету», где также стоял проклятый вопрос, можно ли придти к Богу, неся на себе такую ношу страстей и страданий…

Робер Брессон — это имя уже давно стало легендой. Его творения считаются одной из вершин кинематографического мастерства. Ленты Брессона повлияли на творческую формулировку многих других гениев, в списке которых значится, например, Андрей Тарковский.

«Дневник сельского священника» — третья его полнометражная работа, в которой отражается то взаимодействие этики и эстетики, которое будет проявляться во всех остальных лентах маэстро. Здесь и философские темы, и новаторские способы повествования, и аскетическая манера съемок, одним словом, все то, что в совокупности составляет «Брессоновский кинематограф».

Жизнь, Смерть, Бог — вот эти три темы, составляющие своеобразный «Бермудский треугольник», в котором пропала не одна человеческая душа, занимал ум Брессона. Подобной одержимостью поисков смысла бытия в то время мог похвастаться разве что Ингмар Бергман.

Но если последний проводил поиски смысла жизни индивида на фоне трепетного ожидания смерти, которая непременно превратит его в «одного из…», то Брессон предпочитал несколько иной маршрут. Воплощение французского кинематографа, как однажды охарактеризовал Робера Жан-Люк Годар, пытался сперва найти место человека среди людей.

Отложив важность того, что было в жизни, в контексте того, что жизнь закончится, Брессон вычисляет координаты точки, обозначающей человека в уже упомянутом треугольнике, стороны которой порой комбинируют настолько острые углы, что немудрено «порезаться».

На первый взгляд может показаться, что метафизика Брессона не имеет под собой никакой фундаментальной основы, однако, как бы парадоксально это не звучало, отсутствие таковой и является ею. Нет никаких неоспоримых фактов, бесспорных доказательств и точных данных, есть только ты и твоя вера. Но вера должна подпитываться, иначе превратится в надежду, а надежда, в свою очередь, со временем перетечет в самообман.

Молодой священник приезжает в маленький город, в котором ему придется работать. Но буквально сразу же начинаются проблемы; жители этого города сначала не воспринимают его всерьез, а затем и вовсе делают из него изгоя. Попытки заслужить расположение этих людей становится первостепенной задачей, духовная жизнь отходит на второй план.

Переживания юного священника сказываются на его здоровье, причем как в психологическом, так и физиологическом плане. Начавшая сомневаться в собственной вере жертва безжалостных палачей, которые просто-напросто не могут принять человека, лишенного слабостей и пороков, садится на диету, состоящую из вина и хлеба, чтобы привести в порядок желудок. Но на деле все становится все хуже и хуже…

Библейские мотивы на лицо. Да и весь фильм в целом представляет собой аллегорическую притчу, в которой иносказательный смысл доминирует над буквальным. Чтобы отделить одно от другого, Брессон проигрывает действие несколько раз (в основном дважды, но иногда гораздо больше). Это делается с помощью дневника, который ведет священник.

Сначала мы слышим закадровый голос, который, читая рукопись, рассказывает нам о том или ином событии, а затем мы видим это самое событие в визуализированном виде. Таким образом, событие отделяется от его восприятия, и зритель, который уже знает, что произошло, ищет в произошедшем некий подтекст, метафорическую суть.

Весьма утонченным образом побеждая в себе католика, Брессон переступает некую невидимую черту, вступая в зону, где до него еще никто не был. Там он с деликатностью скульптура лепит свое детище, в котором нет абсолютно ничего лишнего, и это при том, что фильм идет чуть меньше двух часов (крайне длинный хронометраж для Брессона, все остальные его фильмы длятся от 60 до 90 минут).

Врагом веры является вовсе не наука, а, как ни странно, религия, которая, являясь некой формой для более удобного восприятия неземных понятий, не просто сковывает и ограничивает, а попросту убивает веру, превращая ее в совокупность определенных ритуалов и традиций. При этом Брессон ясно дает понять, что корень все зол не в религии, а том, во что мы ее превратили.

Отсюда и крест в самом конце ленты, который вроде бы никак не связан с его содержанием, но при этом воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как логический итог. А логика заключается в том, что каждый будет трактовать данный символ по-своему, в зависимости от того, во что он верит, на что надеется, чем себя обманывает…

P.S. Хотел процитировать в рецензии что-нибудь и разрывался между стихотворением Галича «Псалом» и песней «Второе стеклянное чудо» группы «Аквариум». Так и не смог сделать выбор.

10 из 10

Посвящается Аментет

«Он же сказал: верую, Господи! и поклонился Ему» (От Иоанна, IX, 38)

Религия отведена для оправдания могущественного — того, чего не видно, не слышно и что неосязаемо. Человеку же необходимо стремление. Самое высокое из стремлений — к величию души. Оно достижимо лишь следованием идеалу единственному, непреложному — идеалу нравственному. В наше время нравственность все чаще подменяется моралью — разрущающей, расшатывающей основы чистоты, дающей право на компромиссы с собственной совестью.

«Ибо мы — Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять» (К Ефесянам, II, 10)

Святость, праведность, безукоризненность мозолят глаза. Наивность обладающего этими качествами раздражает, чистота оттеняет чужие пороки. Единственное желание окружающих — замарать то, что девственно. Нежелание принимать мирскую пищу, кроме Тела и Крови Христа они нарекут алкоголизмом; отсвечивающую заразительную для отчаявшихся веру — убийством; они будут клеветать и истекать злобой, пока неугодный не окажется лицом в грязи или глубоко под землей.

Да только возвышенная душа после этого не озлобится, но станет еще смиреннее, еще милосерднее, еще беспристрастнее и еще усерднее будет молиться. А когда отчаяние дойдет до высшей точки и впору будет завопить, он не скажет «Я разуверился», но скажет: «Господь покинул меня».

Он — ребенок, чист сердцем, блажен. Он — из «странной расы» честных людей, которая скоро совсем иссякнет. Он читает в душах, но говорит, что ничего не понимает в людях и никогда не сможет понять. Просто он неспособен понять ненависть, зависть, злобу.

«Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их» (От Иоанна, XII, 10)

Ему досталась нелегкая задача — душой отвечать за души нечестивцев. Они желают и не имеют, убивают и завидуют, враждуют и препираются, но не получают, потому что не просят; и прося не получают, потому что просят не на добро. А предлагая помощь не накличешь ничего, кроме непрязни. Широка дорога порока и легче делать вид, что никаких проблем нет и в помине.

Легко любить любящих и только чистая душа любит всех. Хочет всех обнять и слезами очистить все грехи. Но будет получать все новые удары и плевки за свои попытки. Она вынесет все… душа, но не тело. Еще одна свтятая жертва во спасение грешников ее недостойных.

«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (От Иоанна, XII, 24)

Серьезная философская картина, которая не нуждается в оценивании и комментариях.

Фильм наполнен глубоким смыслом, тяжелый для восприятия. «Дневник» не предназначен для праздного просмотра.

Фильм о жизни и смерти, о жизни хуже смерти и смерти как избавлении.

Естественно, чтобы смотреть и воспринимать такое кино, необходимо быть духовно наполненным, иметь сформировавшееся мировоззрение и быть взволнованным этой закономерностью.

Как мне кажется, сельский священник не был священником в душе, это не было его призванием. Он хотел любви, но настоящий священник не любит никогда. Он должен был заставить приход слушаться и бояться его, но сам он не разбирался в людях, не понимал человеческих душ.

Он принимал покаяния, но сам не мог очистить свою душу, поделиться всей той тяжестью, которая копилась внутри него.

Дневник стал его исповедью. Он так хотел иметь друга и товарища, с которым можно было поговорить, но его ненавидели. И только соседский священник навещал его. «Делай пока день за днем все мелкие дела. Мелкие дела, кажется, не многого стоят, но они успокаивают», — учил он.

Он боялся смерти, но желал её как избавление от этой несчастной жизни, которую он проживал день за днем, испытывая тяжесть в душе и боль физическую.

Крест как подарок за его мучения.

Как необратимое завершение всего начавшегося на земле.

Как начало вечной жизни рядом с Богом.

Это первый фильм Р. Брессона, который мне посчастливилось увидеть, но, думаю, тема жизни и смерти является темой не только этой картины, а всего его творчества.

Пересмотрев эту картину позднее, я смогу понять и сказать о ней больше.

Триумфoм «автoрскогo кинематoгрaфа» режиссера стал созданный нa оснoве одноименного рoманa католического прозаика Ж. Бернаноса «Дневник сельского священника» (Lе jоurnаl dun curе dе cаmpаgnе, 1951, Большая премия французского кино, Гран-при МКФ в Венеции, 1951), отмеченный неуклонной верностью нравственно-этической задаче и крайним аскетизмом формы.

Драму религиозного сознания, лежащую в основе и «Дневника сельского священника», Брессон снимает практически так же, как и мелодраматическую, очень буржуазную, историю…

Историю вполне конкретного священника, рассказываемую, к тому же, с его эмпатией, тем не менее, режиссер уже достаточно отвлечён, чтобы его финальный кадр — христианский крест, не связанный с каким-либо конкретным жизненным или «фильмическим» пространством — воспринимался как естественный вывод из всего происходящего в фильме. Что делает этот фильм притчей, в котором аллегорический, иносказательный смысл доминирует над буквальным.

10 из 10