Повесть о плавучей траве (1934)

Творчество Ясудзиро Одзу, в своё время приоткрывшее миру дверь в душу Японии, при наличии оригинальных черт и самобытности, всё же не избежало некоторых перемен под влиянием времени. Речь идёт не только о неизбежном принятии режиссёром звука и цвета, хотя эти фундаментальные технические категории, в случае Одзу, скорее, вторичны. Как сторонний наблюдатель жизни соотечественников, Одзу мягко внедрялся в их повседневность и фиксировал любые, даже неочевидные изменения в обществе.

Его фильм «Повесть о плавучей траве», вышедший в 1934 году, для самого режиссёра стал, своего рода, переходом в мир японской семьи, который впоследствии превратится в излюбленную тему. Канонический сюжет о людях у Одзу обрастает мощной символикой, когда он обращается к национальной эстетике и извлекает оттуда ukikusa – водоросли, встречающиеся на поверхности водоёмов, спонтанно дрейфующие в воде исключительно за счёт течения и ветра, не имеющие корней, с помощью которых можно прикрепиться к земле. Ukikusa являет собой наглядную метафору мимолётного, неопределённого существования.

Именно такими предстают участники труппы театра кабуки, оказавшиеся в провинциальном японском городке. Работа ведётся ни шатко ни валко, зрителей мало. Пока остальные пытаются убить время, руководитель театра Кихачи Ичикава растягивает его в местной идзакая (трактире), которой управляет его бывшая жена по имени Оцунэ. После двадцати лет расставанья их встреча как глоток свежего воздуха, а тут ещё выясняется, что общий сын Шинкичи уже возмужал и растёт достойным человеком. Эту радость нарушает нынешняя возлюбленная Ичикава – актриса Отака, которой вовсе не по душе прошлое своего благоверного.

Известно, что в фильмографии Одзу встречаются самоотсылки и повторения, не говоря уже о схожести общих тем. В случае «Повести о плавучей траве», вышедшей в 1934 году, режиссёр пошёл ещё дальше, сняв 25 лет спустя фильм под названием «Плавучие травы», фактически ремейк. Причины для этого у режиссёра были сугубо творческие, и не последнюю роль здесь имело влияние национальной киностудии «Daiei Film», в те годы активно продвигавшей японский кинематограф за пределами страны Однако Одзу не был бы собой, если бы пошёл на поводу у коммерсантов от кино, и, отказавшись от предложения сделать что-то в духе дзидайгэки, перезагрузил самого себя.

Истинным ценителям Одзу наверняка понравятся обе версии, однако необходимо признать, что более поздние вставки – это лишь дополнения к той магии, которая укоренилась в безмолвном варианте. И, хотя здесь нет особенной наглядной символики – красочных рекламных баннеров, шествия актёров по засушливым улицам в сопровождении детей и прочих визуальных изысков, именно «Повесть о плавучей траве» с какой-то необыкновенной силой раскрывают изюминку японской культуры – моно но аварэ («печальное очарование вещей»). Этот принцип воплощается как в лице Ичикава, так и в лице его коллег. Ичикава болезненно переживает чувство прошлого, своего личного прошлого, которое, однако, становится всеобщим после разговоров о распаде труппы. Все вместе и каждый в отдельности, так или иначе, осознают свою зависимость от власти обстоятельств и, как водится, хрупкость всего, с чем они связаны. Сам Ичикава, узнав, что сын даже не догадывается о том, кто его отец и считает своего отца умершим, произносит наедине с бывшей женой страшную по своей сути фразу: «Пусть продолжает думать, что его отец мёртв» – не столько от равнодушия, сколько от осознания собственной ничтожности.

Но, как справедливо отмечено критиками Одзу, этот режиссёр не из тех, кому по нраву как излишняя сентиментальность, так и высокий драматизм момента. Поэтому взаимодействие Шинкичи со своим отцом сбалансировано. Пожалуй, лучшая сцена фильма – их совместная рыбалка, и кадры с синхронным забрасыванием удочек. Когда разговор становится уже более откровенным, Одзу делает ставку на беспроигрышное средство в виде житейского юмора: кошелёк Ичикава неожиданно выскальзывает и теряется в быстром течении. Неприятную ситуацию тут же скрашивает шутливо-философское замечание сына, уверенного в пустоте уплывшего кошелька: «Раз не тонет, значит, без монет». Но папаша настроен куда менее оптимистично: «А вдруг он набит купюрами?». И совсем уж на вес золота – ответ сына: «А откуда у тебя купюры?». В этих простых, на первый взгляд, словах и кроется фирменный стиль японского режиссёра.

Возвышенная меланхоличность персонажей «Повести о плавучей траве», словно идущих из ниоткуда в никуда, просты и, одновременно с этим, бесконечно притягательны. Универсальный гуманизм, характерный для всех фильмов Одзу – созерцание мира в его непосредственности, на пересечении тёмного и светлого. И, вероятно, это и есть та самая свобода творчества, когда снова и снова хочется погружаться в тот дивный новый мир японского режиссёра, который вовсе и не новый, всякий раз опасаясь упустить нечто важное.