Бури над Монбланом (1930)

Немецкие «горные» фильмы выглядят однозначной антитезой французской «школе воды», хотя и в чем-то с ней связаны. Конечно, не тем, что у французов вода изображается в жидком, а у немцев — газообразном состоянии. Речь идет о стихиях, которые так или иначе покоряются и осваиваются человеком.

Река или море — это привычная среда обитания человека. Это изображение людей, живущих у текущей или приходящей с приливом воды как своеобразных автохтонов. Они неотделимы от мира, в котором существуют, составляя локальное человечество внутри человечества как такового. И это не просто специфическая этнография, это именно свой собственный этос, позволяющий отличать водных аборигенов от жителей большого мира.

Конечно, люди живут и рядом с горами, но все же не на них самих. Горы покоряются, но остаются такими же безлюдными после того, как очередная экспедиция горделиво водружает на них свои флаги и отползает к подножию. Неизбежно фильмы о горах — это фильмы о протагонистах, а не народе гор. В первой половине 20 века горы выглядят крайне заманчивыми, многие из них во всем мире еще не знают человека вообще, поэтому стихия гор сохраняет в себе романтические контуры сверхстихии, рядом с которой человек выглядит лишь крайне скромным элементом мира. Ряд сцен в начале фильма буквально заставляет вспомнить о Каспаре Давиде Фридрихе, его картинах, где пропорция человеческого и природного крайне отклоняется в сторону второго ее элемента.

Однако горы все же сдаются, постепенно, но верно. Это не просто само стремление человека взобраться на их вершины. Это скорее сам технологический прогресс: радио, для которого нет преград; самолет, для которого преграда гораздо выше самих гор; наука, которая придумала, как приручить горы, например, сделать их помощниками в метеорологических целях. Оказывается, воздушный океан — это еще один путь в горы, хотя дело не столько в нем, а в понятном для 20 века процессе сворачивания пространства, которое из почти бесконечного становится почти прирученным, а впоследствии даже незамечаемым. Так, и домик метеоролога на вершине не просто знак благополучного, почти бюргерского уюта, но сам символ отмены сакральности горного топоса, который хоть и содержит в себе страшную силу снежной лавины, готовой в любой момент покатиться вниз неудержимой массой, однако уже не является местом обитания холодных божеств и ледяных духов. Показательно, что жанрово фильм является, по сути, мелодрамой, в которой и страстями душевными и отменной физической формой блистает Риффеншталь, сделавшая себе имя как актриса как раз на таких лентах. А что может быть дальше от первичного мифа, чем мелодрама, которая имеет истоки скорее в фольклорных сюжетах и тем самым изначально обмирщена. В результате, горный мир — это не пространство Испытания, которое необходимо для культурного героя, дабы утвердить незыблемые контуры Космоса. Это именно временная преграда между чувствами героев, экзотическая и фотогенически безупречная, но принципиально преодолимая. Так, трагизм уступает драматизму, а фатальность схватки с природой замещается перипетиями развития чувств. Впрочем, фильм не становится от этого банальным, его фактура слишком впечатляюща и слишком хорошо и точно снята, чтобы увидеть в нем лишь неглубокую мелодраму с экзотическими декорациями.

7 из 10