Последний вальс (2017)

Рецензия цвета травы на Комаровском кладбище

Документальный фильм может быть музыкой, если его сочиняет композитор. Ритм «Последнего вальса» Олега Каравайчука отбивает стук колёс уходящего поезда, стук молотка по гвоздям в гробовой доске, и даже стук пальцев, печатающих на клавиатуре рецензию, потому что сердце после просмотра продолжает биться в такт этому вальсу.

Режиссёр Юлия Бобкова считает автором произведения не себя, а композитора: её имя в титрах следует за именем автора идеи. Он сочинил «Последний вальс» (и фильм, и музыку к нему), а она его сыграла по нотам. Выдержала размер, не сфальшивила, учла все примечания в партитуре. Юлию можно назвать дирижёром, который руководит оркестром — съёмочной группой, исполняющей «Последний вальс».

Это фильм Каравайчука, но не о Каравайчуке, он в нём один из музыкантов оркестра. Но всё-таки он играет сольную партию. Каравайчук рассказывает о Комарово, но камера и внимание фокусируются на рассказчике: он в фокусе, даже когда едва выглядывает из-за голов слушателей на концерте, сидящих на переднем плане. Один из них, задавая композитору вопросы, склоняется к нему, возможно, чтобы лучше расслышать, но это выглядит как поклон. Зрители же в основном смотрят на Каравайчука снизу вверх, потому что в таком ракурсе его снимает Сергей Ландо. Фильм снят в жанре монолога, и слушатели Каравайчука внимают не только его музыке, но и его словам. Это в равной степени фильм-портрет и фильм-пейзаж. В нём Комарово показано глазами Каравайчука, и зритель познаёт их в симбиозе.

«Последний вальс» эстетически созвучен фильму «Берлин: Симфония большого города», первому и одному из самых выдающихся в ряде городских симфоний, концертов, вальсов. Но вальс Каравайчука в соавторстве с Бобковой произведение не города, а посёлка Комарово. «Последний вальс» и «Вальс Комарово» — два разных музыкальных произведения, но при этом единое кинопроизведение; фильм «Последний вальс» звучит шумами Комарово. Не гудками автомобилей и гулом говорящих по телефонам людей, а стуком дождя по карнизам дач, ветром в крыльях взлетающих птиц и шлёпаньем босых стоп по берегу Финского залива. Это близко к поэтической документалистике, зародившейся в двадцатых годах прошлого века. Здесь дождь, выступавший главным героем одноимённого фильма Маннуса Франкена и Йориса Ивенса, играет роль одного из музыкантов мирового оркестра. И если Берлин в фильме Вальтера Руттманна исполняет симфонию, то Комарово играет себе реквием.

Зрители и слушатели фильма оказались не на концерте, а на похоронах, и оркестр заиграл не ещё один вальс Каравайчука, а его последний вальс. Смерть композитора повлияла на тональность произведения: оно стало минорным монологом о смерти, и его эпиграф — «Для этого фильма он сыграл вальс, который оказался последним» — выглядит эпитафией. Рассказ начинается словами, с первых нот задающими эту тонику: «Грустное очень настроение, помирать надо». Это фильм не о Комарово, а о знаменитом Комаровском кладбище, на котором похоронен и Олег Каравайчук. Этим кладбищем стал теперь весь посёлок.

Олег Каравайчук говорит о Комарово, о гениальных людях, которые здесь жили, в прошедшем времени. Всё хорошее осталось в прошлом, и архивное видео 2002 года, на котором Каравайчук ещё улыбается, — чёрно-белое. Этот дачный посёлок был когда-то подарен талантливым людям, занимающимся наукой и творчеством, Сталиным. Каравайчук не хочет говорить о КГБ, но начинает разговор о разрушении Комарово: «Стали наезжать новожилы», и в этом почему-то снова слышится фамилия вождя.

Каравайчук рассказывает, каким Комарово было раньше, а оператор показывает, что с ним стало теперь. Там, где сын Шостаковича катался на велосипеде, знак предупреждает: «Проезда нет! Опасно!» По тропочкам, которыми люди ходили к заливу, проезжают автомобили. Оператор показывает указатель с перечёркнутым словом «Комарово», и в контексте фильма он обозначает не выезд из посёлка, а то, что Комарово уже не существует.

Теперь людям больше нравится шелест купюр, чем шелест листвы. Они уходят от природы; срубают любимую ель композитора и строят каменные джунгли. Он рассказывает об этом, опираясь на пень, оставшийся от той ели. Он ждёт урагана, посланного «свыше или снизу» — оттуда, куда улетают души, или из-под земли, где лежат тела. Этот ураган должен всё снести с музыкальным сопровождением «Полёта валькирии» Рихарда Вагнера. И Каравайчук начинает напевать, будто в надежде, что это случится сейчас. И на экране всё рушится: камера, подчиняясь стихии музыки, стремительными горизонтальными панорамами разгоняет ветер, а её наклоном роняются столбы и заборы с объявлениями «спилим деревья» и вывесками «SALE».

Каравайчук направляется дальше по «лабиринту тюрьмы», построенному заборами чужих участков, а оператор направляет камеру на колючую проволоку — и на другие камеры, снимающие здесь вовсе не кино, не актёров, а прохожих, будто они заключённые под строгим надзором. Это не только «функционально-архитектурная» тюрьма, но и «тюрьма внутри самого человечества». Может быть, не только внутри человечества, но и внутри человека; тело как «темница души». Оно сковывает, вынуждает зарабатывать на концертах, без которых Каравайчук оставил бы в пять раз больше сочинений после смерти. До бесконечности больше — если бы тело не было смертно и не нуждалось в физической пище. Он и так ест мало, а энергию берёт не от реальности, а от вымысла. Для него чудо — играть, не дыша, потому что «и дышать-то не надо». А для жизни дыхание необходимо.

Олег Николаевич будто всегда стремился к смерти — если не к физической, то к метафорической, к смерти как к отделению души от тела. В монологе на Смоленском кладбище он говорит, что здесь его дом. Он родился рядом, бегал здесь в детстве. Вопреки тому, что в этой земле лежат мёртвые, для него здесь «всё живое», именно потому, что вернулось к земле, к живой природе, стало частью мирового оркестра. И вальсы лучше всего писать на кладбище, когда от человека не осталось ничего физического и он сама душа.

Комаровское кладбище — достопримечательность. Андрей Аствацатуров в романе «Осень в карманах» вспоминает, что в детстве, проводя каникулы на даче, обычно звал на это кладбище бабушку, потому что прогуляться в Комарово было больше некуда. Теперь всё Комарово выглядит как одно такое кладбище, где Каравайчук и писал свои вальсы. Здесь лежат валуны — «величайший могильный знак». Дома стоят за кладбищенскими решётками. Лопаты строителей, копающих купленные новожилами участки, выглядят так же, как те, которыми закапывали гроб Каравайчука, а молоток стучит в такт Вагнеру, не строя, а ломая Комарово.

В конце фильма звучат три вальса, три альтернативных концовки. Под один из них, последний, душа Каравайчука покидает землю, и с высоты этого полёта виден крест, образованный сгибами крыши его дома. Это могила на большом Комаровском кладбище. «Грандиозный fin» Олега Каравайчука и Комарово.

8 из 10

Чудесный фильм о влиянии человека на среду, а среды обитания — на человека. Проекция нашего мира, в котором рациональное, индивидуальное, товарно-денежное и сиюминутно-комфортное убивает творческое, непреходящее, то, что должно бы стать вечным. Почему художники, оказывающиеся в деформированной среде, не могут более творить, либо их творчество также подвергается деформации? Деформации, которая, отражаясь в душах слушателей и зрителей, приводит к дальнейшей деформации окружающей их среды. Выходит снежная лавина, всё расширяющаяся воронка, цепная реакция пошлости, приводящей к опошлению и, в конечном итоге, дегуманизации общества.

Избитый вопрос: что оставишь ты миру? Дачу на Рублёвке, которая через цать лет обесценится, обветшает, будет снесена или нечто, что и цать лет спустя будет трогать сердца людей, заставлять их сопереживать, думать, и, в конечном счёте, творить, превращая их творчество в сотворчество с тобой, чья плоть уже не ходит по этой земле?

Каждый день жизни ты либо посвящаешь делу своей жизни, либо этот день оказывается выброшенным тобою в мусорное ведро.

Важная черта «Последнего вальса» — россыпь волшебных совпадений и знаков, встроенных в картину не автором или героями, но Богом в чистом виде. Как дополнительный знак: это кино стоит смотреть!