Запретная комната (2015)

Принимайте ванну осторожно. Не дай бог там заснёте, такое привидится… если не утонете.

Канадского хулигана-сюрреалиста и фаната немого кино Гая Мэддина и раньше манила ирреальность воспоминаний и сновидений («Клеймо на мозге», «Сказки госпиталя Гимли»), но в случае «Запретной комнаты» он вообще махнул на несколько уровней вглубь, выйдя за пределы любой логики. Сальноватая околоучебная вводная часть о наставлении похабного старикана в применении ванн внезапно перемещает зрителя в иное пространство бедствующей подлодки СС со взрывоопасным салом на борту и поломанными двигателями. Пока моряки-подводники готовятся отдать концы из-за нехватки воздуха и безвыходности ситуации, откуда ни возьмись из чулана является обычный дровосек (хорошо хоть не железный), и рассказывает им свою историю о том, как спасал от банды лесных оборотней единственную женщину на селе Марго, которой в свою очередь снится сон о вампире Осванге и мужике, зациклившемся на пятых точках… и так по воле авторов продолжается бесконечно, больше всего напоминая союз Милорада Павича и Луиса Бунюэля, подвергнутый осмеянию в пародийной манере либо братьями Цукерами а-ля скетчи «Кентукийской солянки», либо, что ещё ближе по стилистике, Астроном 6 и их безбашенным «Монтажёром», который также косил под техниколорные ужастики класса B. Беззаветно следуя наглости «Золотого века», в агонизирующей стилистике расшатанного испепеляющегося кадра и ядрёных цветов из пантона RGB (изумительная химия операторской работы и монтажа) Гай Мэддин и Эван Джонсон создают что-то вроде неиссякаемого портала рассказов и ветвящихся линий, очевидно ведущих в никуда, и рассказчиков, плодящих эти до колик в животе идиотские истории, пока у наблюдателя чердачелло не съедет. Но в какой-то момент громоздкая сюрная махина начинает в считанные минуты сворачиваться в обратную сторону, приводя уже вконец одуревшего зрителя к тому, с чего начали — то ли к разбитому корыту, то ли к обдрыстанной ванне.

Если изначально не воспринимать всё происходящее буквально (чем частенько невольно сопровождается первый просмотр), то можно заметить, что замысел «Комнаты» может вполне лежать и на поверхности, где-то внутри вас самих, интерпретируя действо как глубоко погруженный в сон неспокойный разум, рождающий сколько угодно чудищ и странностей. Сны это дело такое, множество уровней, скачут без спросу из одного на другой, а тут ещё очевидно сумятицу вносят извне, изредка тормоша «пациента», из-за чего периодически этапы шатает взад-вперёд, от которых прорастают новые фантазии, добавляя ещё большей неразберихи.

Любой новый фильм Мэддина — всегда событие в мире кино, и «Запретная комната» отнюдь не стала исключением. Единственный сдерживающий от восторгов фактор — это его маниакальная продолжительность в 2 часа. Подобная потоковая игра всё же требует кое-какой сдержанности, а авторы так заигрываются, что в какой-то момент уже начинаешь чувствовать себя Алексом из «Заводного апельсина», не осознавшим всей тяжести эксперимента, хоть и, признаться, давно так не голосил в истерике.

8 из 10

Двенадцатая полнометражная работа канадского режиссера Гая Мэддина вновь закрепляет за ним реноме одного из ведущих мэтров авангардного кино. Первый за долгое время цветной фильм Мэддина, как и обычно, стилизован под немое кино начала 20 вв, что добавляет картине почти ностальгическое обаяние.

Картина имеющая объективное начало объективно не поддаётся логическому объяснению, к чему, впрочем, Мэддин никогда и не стремился: мы погружаемся в «прекрасный разбитый мозг» дровосека, оказывающийся на дне океана в подлодке, в которой заканчивается кислород. Позже нас телепортируют в стаю волков, где отважный герой пытается спасти прекрасную волчицу Марго. Она, в свою очередь, знакомит нас с воспоминанием о загадочном мужчине в кафе, одержимым женскими прелестями. А связующим звеном этих событий станет пожилой человек, рассказывающий нам о полезных свойствах горячих ванн.

Это лишь верхушка айсберга. Мэддин один из режиссеров, пишущих кинокамерой; полотно сотканное из мириады комнат, причудливых образов, мифов и символов без времени и места. Откровенно говоря, всё это больше напоминает галлюцинацию или сон Бунюэля, по мере вторжения в который границы рационально-объективного размываются до бесконечности. Фильм можно считать квинтэссенцией всех экспериментов Гая прошлого; фантазия автора истосковавшись по работе с цветом, использует всю палитру возможностей, что выводит визуальную сторону картины на совершенно новый уровень, медленно погружая зрителей в эстетический транс.

Доведенная до пика безумия инфернальная вселенная Гая Мэддина должна найти своего зрителя в числе поклонников таких мастеров, как Линч, Ходоровски, ранний Полански. И конечно же стоит принять участие в данном спиритическом сеансе хотя бы ради того, чтобы насладиться самыми прекрасными заглавными титрами в истории.

9 из 10

«Запретная комната» дебют Гая Мэддина, любопытное погружение в сферу необъяснимого и таинственного, у подготовленного зрителя любящего всматриваться в бездну, приятно удивит насыщенностью цветов. У человека, привыкшего к простой структуре повествования вызовет явное недоумение от того, что перед ним мужчина средних лет размышляет о значимости приёма ванн. Через пару мгновений его внимание будет перенесено внутрь подводной лодки, где группа людей оказывается без кислорода, а дальше непонятное, будто мне знакомое сумасшествие по типу Монти Пайтона только с приветом «Кабинету доктора Калигари» и всей нетленной классике на меня нахлынуло, причём с уклоном в лирику. И здесь же возникает вопрос, — возможно ли оценить такое объективно? А, нужно ли его вообще оценивать как фильм?

Само собой, разумеется, можно, тут сразу тебе даётся представление всего того самого излюбленного подвида сюрреализма, того, который мы полюбили у Гаспара Ноэ, Линча (если брать современников). Либо провести параллели со стилем Бунюэля, Мурнау (лично у меня они всплыли), или хотя бы взять изношенные фотографии, на которые так похоже немое кино, — фильм без звука выглядит ещё натуральнее. Вглядываясь во весь мистический спиритизм, происходящий на экране (по-другому и не назовёшь), моментально складывается ощущение, вот-вот загорится плёнка, и огонь авторской фантазии канадского режиссёра авангарда, тебя сожжёт изнутри, музыка (феерична) заполняет всё остальное.

В какой-то миг, осознаёшь насколько оно поразительно, прекрасно, и пускай отдаёт духом старины. На сегодня, оно является источником и путеводной звездой для нового течения в кинематографе, которое естественно многие увидят у себя дома (прокатчики ясно кто). Станьте свидетелями извержения вулкана, видящего сны о всём том, что может представить человеческое воображение, не имеющее границ, коих не было у «Шоссе в никуда» и которых никогда не будет для творчества и проявления неординарных способностей. У создателей «Запретной Комнаты» они имеются, причём довольно амбициозные!

Отдельного внимания заслуживают эпизод об интересной одержимости, где играет музыка Sparks.

Неопределенное время неопределенного века у самой границы неопределенной местности. Черствая черная корка вселенских льдов, в которые оказалась крепко законсервирована некая подводная лодка, груженная бесценным таинственным товаром, который из членов экипажа мало кто видел, не говоря уже о том, в чем именно его предназначение. Анабиоз тысячелетий под зорким оком миллиона красных солнц и миллиарда слепых лун. Миры, погруженные в вечное безумие, бесконечную кому, беспрестанный кошмар без начала и конца, который лишь усугубится, когда на корабле буквально из ниоткуда появится зловещий дровосек по имени Чезаре. Путник тьмы.

Обращение знаменитого канадского киноавангардиста к цветному изображению в его новой картине «Запретная комната» 2015 года, успевшей быть представленной в рамках Сандэнса, нынешнего Берлинале и почти одновременно на Стамбульском международном кинофестивале независимого кино, вовсе не означает, что тотальный монохром, искусно стилизованный под старину, окончательно исчерпал себя в творчестве Гая Мэддина, ныне предпочитающего работать в сотрудничестве(пока не вышедший на экраны долгожданный фильм «Сеансы спиритизма» явно будет воплощением чистого черно-белого авангарда, суммируя его в единый каталог от Мэддина); «Запретная комната» — продукт совместного галлюциногенного брожения самого Мэддина и его протеже Эвана Джонсона. В случае с «Запретной комнатой» уместно говорить о том, что Мэддин в этой картине решил пересоздать сам себя, доведя прошлые опыты синематического экспериментаторства с формой и содержанием до тотального абсолютизма, сняв при этом сугубо межжанровый, нарочито эксплицитный и расходящийся волнами глубинного сюрреализма фильм-лабиринт, в котором сюжет как таковой скорее полностью отсутствует или присутствует на периферии многослойного, сотканного из абсурдистского небытия и всеобщей развоплощенности, художественного пространства.

Если начинать пытаться осмыслить все происходящее в «Запретной комнате», то можно просто сойти с ума. Первоначально заданная режиссером траектория сюжета с вмерзшей во льдах субмариной, населенной призраками, полулюдьми и недолюдьми, химерами и кимерами, фантасмагорическими видениями и фантастическими кошмарами, чарующей условностью и очарованной гиперреальностью, наводненной чуть ли не всей мифологией Лавкрафта, куда занесла нелегкая дровосека из еще более странной реальности, вскоре теряется в бесплотном тумане. Герои, лишенные черт собственной настоящести, — больше мифы и символы, чем реальные люди(впрочем, они и не интересовали никогда Мэддина) — все больше погружаются в бездны — но не темного океана, зовущего на погибель, а собственного нездорового подсознания, поступательно постигая свои страхи, перебарывая или же наоборот — усиливая их. И каждая новая монтажная фраза в «Запретной комнате» несет не только новый сюжетный твист, обесценивающий предыдущий, но и новую форму синематического диалога со зрителем, который поступательно погружается в состояние гипнотическое или даже коматозное. От сдержанной аскетичности умеренно реалистического кино — к бессловесным акцентам Великого Немого, от пестроцветья давящего своей чрезмерной образностью авангарда — к сложным метафизическим конструкциям философского и умозрительного плана. От яркой натуралистичности — к зловещей тишине, к тьме, к полностью смещенным акцентам всего существующего кино. «Запретная комната», имея очевидное начало, не имеет тем не менее как такового явного финала, сплетаясь в паутину изощренного авторского эксперимента над всем, что делает кино именно кином. Здесь форма и содержание, сосуществуя друг в друге, лишены даже прямого намека на пластичность; даже они размыты в пространстве множественных сюжетных ходов и кинематографических приемов, претендующих если не на всобщую революционность, то на определенную новационность точно. Прибегнув к методике фонтриеровской Догмы с ее щадящей цифрой, Мэддин постарался довести до фетишистского перфекционизма владение ней, приоткрыв таким образом двери в иную реальность, в которой лишь он, Мэддин, есть тем единственным Демиургом, Богом. В «Запретной комнате» все подчинено зрелой и отточенной авторской мысли, которая существует вне сюжета и вне зримого кинематографа.

Мэддин никогда и не стремился стать вторым Бунюэлем, Ходоровски или Линчем, создавая во всех своих картинах собственную вселенную авангарда, написанную на ином, куда как более пространном и престранном киноязыке, чем у вышеречисленных мастеров, и «Запретная комната» однозначно возвышается над всем, откровенно успевшем опопсеть современном киноавангардом и сюрреализмом. «Запретная комната» — это то, каким бы был Годар, сидя он постоянно на амфетаминах и прочих таблетках радости; не кино, а что-то ближе к спиритическому сеансу, к пробуждению из небытия мертвых и несуществующих, которые для Мэддина важнее живых, простых и доступных. Главными же точками опоры в «Запретной комнате» становятся как изыскания Жана Жене, так и переосмысленные на новой почве мотивы Кодзи Вакамацу, Сюдзи Тераямы, Пазолини и Василия Розанова, ведь так или иначе, но «Запретную комнату» можно трактовать и как кошмар «поколения потерянных», который не закончится никогда, покуда не придет к неизбежному финалу наш мир, сотканный из шелка деменций и парчи инфлуэнций. Мэддин снял очень апокалиптическое, камерно-клаустрофобическое и синематически-гастрономическое кино о подземном Чистилище, откуда не будет возврата.

Было отсмотрено в рамках Берлинале-2015

Неопределенное время неопределенного века у самой границы неопределенной местности. Черствая черная корка вселенских льдов, в которые оказалась крепко законсервирована некая подводная лодка, груженная бесценным таинственным товаром, который из членов экипажа мало кто видел, не говоря уже о том, в чем именно его предназначение. Анабиоз тысячелетий под зорким оком миллиона красных солнц и миллиарда слепых лун. Миры, погруженные в вечное безумие, бесконечную кому, беспрестанный кошмар без начала и конца, который лишь усугубится, когда на корабле буквально из ниоткуда появится зловещий дровосек по имени Чезаре. Путник тьмы.

Обращение знаменитого канадского киноавангардиста к цветному изображению в его новой картине «Запретная комната» 2015 года, успевшей быть представленной в рамках Сандэнса, нынешнего Берлинале и почти одновременно на Стамбульском международном кинофестивале независимого кино, вовсе не означает, что тотальный монохром, искусно стилизованный под старину, окончательно исчерпал себя в творчестве Гая Мэддина, ныне предпочитающего работать в сотрудничестве(пока не вышедший на экраны долгожданный фильм «Сеансы спиритизма» явно будет воплощением чистого черно-белого авангарда, суммируя его в единый каталог от Мэддина); «Запретная комната» — продукт совместного галлюциногенного брожения самого Мэддина и его протеже Эвана Джонсона. В случае с «Запретной комнатой» уместно говорить о том, что Мэддин в этой картине решил пересоздать сам себя, доведя прошлые опыты синематического экспериментаторства с формой и содержанием до тотального абсолютизма, сняв при этом сугубо межжанровый, нарочито эксплицитный и расходящийся волнами глубинного сюрреализма фильм-лабиринт, в котором сюжет как таковой скорее полностью отсутствует или присутствует на периферии многослойного, сотканного из абсурдистского небытия и всеобщей развоплощенности, художественного пространства.

Если начинать пытаться осмыслить все происходящее в «Запретной комнате», то можно просто сойти с ума. Первоначально заданная режиссером траектория сюжета с вмерзшей во льдах субмариной, населенной призраками, полулюдьми и недолюдьми, химерами и кимерами, фантасмагорическими видениями и фантастическими кошмарами, чарующей условностью и очарованной гиперреальностью, наводненной чуть ли не всей мифологией Лавкрафта, куда занесла нелегкая дровосека из еще более странной реальности, вскоре теряется в бесплотном тумане. Герои, лишенные черт собственной настоящести, — больше мифы и символы, чем реальные люди(впрочем, они и не интересовали никогда Мэддина) — все больше погружаются в бездны — но не темного океана, зовущего на погибель, а собственного нездорового подсознания, поступательно постигая свои страхи, перебарывая или же наоборот — усиливая их. И каждая новая монтажная фраза в «Запретной комнате» несет не только новый сюжетный твист, обесценивающий предыдущий, но и новую форму синематического диалога со зрителем, который поступательно погружается в состояние гипнотическое или даже коматозное. От сдержанной аскетичности умеренно реалистического кино — к бессловесным акцентам Великого Немого, от пестроцветья давящего своей чрезмерной образностью авангарда — к сложным метафизическим конструкциям философского и умозрительного плана. От яркой натуралистичности — к зловещей тишине, к тьме, к полностью смещенным акцентам всего существующего кино. «Запретная комната», имея очевидное начало, не имеет тем не менее как такового явного финала, сплетаясь в паутину изощренного авторского эксперимента над всем, что делает кино именно кином. Здесь форма и содержание, сосуществуя друг в друге, лишены даже прямого намека на пластичность; даже они размыты в пространстве множественных сюжетных ходов и кинематографических приемов, претендующих если не на всобщую революционность, то на определенную новационность точно. Прибегнув к методике фонтриеровской Догмы с ее щадящей цифрой, Мэддин постарался довести до фетишистского перфекционизма владение ней, приоткрыв таким образом двери в иную реальность, в которой лишь он, Мэддин, есть тем единственным Демиургом, Богом. В «Запретной комнате» все подчинено зрелой и отточенной авторской мысли, которая существует вне сюжета и вне зримого кинематографа.

Мэддин никогда и не стремился стать вторым Бунюэлем, Ходоровски или Линчем, создавая во всех своих картинах собственную вселенную авангарда, написанную на ином, куда как более пространном и престранном киноязыке, чем у вышеречисленных мастеров, и «Запретная комната» однозначно возвышается над всем, откровенно успевшем опопсеть современном киноавангардом и сюрреализмом. «Запретная комната» — это то, каким бы был Годар, сидя он постоянно на амфетаминах и прочих таблетках радости; не кино, а что-то ближе к спиритическому сеансу, к пробуждению из небытия мертвых и несуществующих, которые для Мэддина важнее живых, простых и доступных. Главными же точками опоры в «Запретной комнате» становятся как изыскания Жана Жене, так и переосмысленные на новой почве мотивы Кодзи Вакамацу, Сюдзи Тераямы, Пазолини и Василия Розанова, ведь так или иначе, но «Запретную комнату» можно трактовать и как кошмар «поколения потерянных», который не закончится никогда, покуда не придет к неизбежному финалу наш мир, сотканный из шелка деменций и парчи инфлуэнций. Мэддин снял очень апокалиптическое, камерно-клаустрофобическое и синематически-гастрономическое кино о подземном Чистилище, откуда не будет возврата.

10 из 10