После битвы (2012)

Египетский фильм, снятый по итогам «Арабской весны» в разгар отечественного общественного подъема 2012 года, будет интересен нашему зрителю даже не обилием параллелей между двумя странами. Сопереживая своей родине, режиссер Юсри Насралла призывает преодолеть разобщенность египетского общества, однако ему нет необходимости провоцировать [пассивное] большинство, так как оно уже само разошлось и жаждет общения на социально-острые темы.

Менеджер среднего звена рекламного агентства столичная девушка Риим не в своей тарелке. Работа не дает привычного удовлетворения, парень бросил, да и активизм выходного дня уже не в радость. «Революция нам ничего не дает», — разочарованно бросает она на собрании феминисток и отправляется развеяться с подругой к Пирамидам, где, также и желая почувствовать причастность к египетской революции, увлекается красавцем из социальных низов, участником событий на Тахрире. Однако от легкой интрижки скоро не остается и следа, когда заинтересовавшись окружающей Махмуда реальностью у нее возникает желание реальность эту поменять, и вместе с этим меняется и она сама.

Многие египетские реалии легко узнаются: все страны третьего мира похожи. Коллеги Риим коллективно веселятся над роликом с youtube, зафиксировавшим поражение сторонников Мубарака в «битве верблюдов» на площади Тахрир — в московских офиса точно также просматривали ролики креативных декабрьских митингов или как трибуны «Олимпийского» освистывали Путина на бое Федора Емельяненко. Героиня удостаивается обвинений в пособничестве США — как, пожалуй, и любой общественный активист в России. Друзья Риим настойчиво убеждают ее бросить новых знакомых — ведь они «дикари» — и в памяти само собой всплывает высокомерное презрение свойственное отечественной либеральной интеллигенции к собственному народу.

Однако фокус внимания быстро смещается с аналогий на особенности уникальной ситуации, в которой повезло работать Юсри Насралле. Уже стало нечто само собой разумеющимся, что социально ангажированный интеллектуал обязан провоцировать большинство, уснувшее от сытости (Западная Европа) или безразличия и апатии (Россия). А египетское общество бурлит, само хочет разобраться в себе. Как признался в одном из интервью Юсри Насралла, усидчиво потративший более шести месяцев лишь на запись интервью и историй участников египетских событий, жаркие уличные дебаты во второй половине фильма ему даже не пришлось выдумывать. Он просто перенес на экран увиденное съемочной командой в расположенном вблизи египетских пирамид Назлет Эль-Саммане.

Уникальность режиссерской позиции позволило удачно сплавить главный смысловой посыл, обращенный к зрителю, с особенностями построения художественного материала.

«По-моему, самым важным событием за последние годы, еще до прихода Мубарака, стало уничтожение национального египетского самосознания. Прежде всего ты должен быть арабом, мусульманином или христианином; о тебе судят по твоей классовой принадлежности, по городу, где ты родился, по твоему клану. Разделяй и властвуй», — делился ощущение разобщенности египетского общества (еще одна параллель!) в одном из интервью Юсри Насралла. Ее-то режиссер и призывает зрителя преодолеть, для чего ставит перед собой две задачи.

Первая. Юсри Насралле важен сам факт заявления позиции различных представителей социальных низов.

Воодушевление, охватившее египетское общество, позволяет Юсри Насралле не ограничиваться на детальном вырисовывании какой-то одной конкретной проблемы, чтобы сгустком несправедливости и боли взять за живое даже толстокожего зрителя, как часто вынужденно поступают рассказывающие SimpleStory западноевропейские режиссеры. Юсри Насралла бегло затрагивает сразу гроздь злободневных проблем, за каждой из которых стоят судьбы множества людей.

И это обоснованно. Наиболее страстно о будущем революции, оценках деятельности участников событий на Тахрире и о происходящих на их глазах эволюции Египта высказываются вовсе не актеры, а как раз рядовые египтяне, которых режиссер снимает на до сих пор бурлящей главной площади Каира.

Вторая. Режиссер призывает мозаичное общество к диалогу.

Потому персонажи Риим и Махмуд, принадлежат не просто к непересекающимся слоям египетского общества — мирам, они различаются по всевозможным параметрам: даже Тахрир разделил их по разные стороны баррикад.

Однако их связь — далеко не проповедь беззубого общегуманистического диалога. Довольно быстро герои отказываются от неявно зависимого положения Махмуда, вынужденного получать благотворительные пожертвования от Риим, и сознательно выбирают подчеркнуто равноправные отношения. Объединяет их совместная борьба с центральной фигурой второй половины фильма — местным царьком Назлет Эль-Саммана, которому было хорошо и до Мубарака, и при Мубараке, и, как он рассчитывает, после. Как показывает режиссер, лишь после победы над консервативными социальными силами, что невозможно без низовой самоорганизации, можно рассчитывать на преодоление элитистских, религиозных, сексистских и многих иных предрассудков и стереотипов мышления, что выдвинуло следующей своей задачей революция после победы на Тахрире.

Параллельно этому протекает внутренняя эволюция активистки Римм.

Общество требует здесь и сейчас коренных преобразований — и режиссер далек от гандистской установки постепенно «менять себя»: ведь именно борьба, преодоление внешнего препятствия является обязательным условием для эволюции внутреннего мира. По началу Риим лишь только признает существование и боль другого человека. Придерживаясь идеологии «малых дел», первую половину ленты Риим пытается единоразовыми подачками приглушить намылившие глаза симптомы масштабнейших проблем египетского общества. Однако, только после близкого знакомства с женой Махмуда, Риим осознает проблему Махмуда как свою, вследствие чего и меняет отношение к окружающей Махмуда реальности, приходит к необходимости реальность эту поменять, что закономерно меняет и саму Риим. Однако, как проницательно подмечает Юсри Насралла, и это не было бы возможно без ряда условий: усталости во всех трех важных для Риим сферах жизни и случайности — подруге, которая словно проводник в другой мир сталкивает ее с неизведанной реальностью.

Пожалуй, показательно, что всего один отечественный кинокритик оценил фильм позитивно. Множество рецензентов предпочло снобски отделаться парой уничижительных фраз. Один даже поспешил уверить читателей, что не увидел в ленте ничего кроме «постреволюционных киноагиток советской власти» — что самое по себе довольно нелепое предположение о культурном контексте египетского режиссера, работавшего в Ливане и Германии. Вероятно, оказался чужд демократизм режиссера. А, может быть, интуиция подсказала, что настоящая Революция — это не парочка прогулок по площадям столицы с веселенькими плакатами, а длительный процесс, который лишь начинается после захвата власти. И, как минимум, ставит вопрос о столь близких к телу меньшинств преференциях и о достойной общественной роли до недавнего времени молчаливого большинства.

9 из 10