Жёлтые слёзы (2007)

Не так далеко от пораженческого участия в войне, совсем близко к грядущему возрождению, в разгаре «нового экономического чуда» страна Япония застывает в акварелях урбанистической провинциальности цветных снов Иссина Инудо. Токио растворяется бесшумным деревенским укладом в событийной неторопливости, в неуместности социальных конфликтов, в мягкости острых углов. Фоном, едва уловимо, даётся историческая ретроспектива, но она словно существует в зарубежных киножурналах и не имеет никакого отношения к «здесь и сейчас».

Самому режиссёру было всего три года в 1963 году, поэтому подчёркнуто ностальгические «Жёлтые слёзы» не заподозришь в автобиографичности. Но доверительность обращения «от первого лица» не теряется в хитросплетёниях судеб многих персонажей, в отвлечённо-философских обобщениях. Инудо посвятил свой фильм поколению, которому ничего не осталось в наследство, кроме «надежды в сердце», надежды на светлое будущее, что давала манга. Его выразителями номинально выступили четверо шалопаев, для которых воображаемое и действительное ещё не обрело неизбежную форму конформистского симбиоза. Четыре — универсальное число в историях о взрослении и становлении идеалов с прицелом на объём видения, позволяющее осветить разнообразие вариантов, сохраняя концентрацию внимания.

Все они, по собственному заверению, «творцы». Один поёт под гитару, другой рисует под Моне, третий придумывает экзистенциалистские романы, четвёртый пишет мангу (за что зовётся мангакой). Замыслы великие, а результаты так себе. Возникает конфликт между внутренним и внешним. Певца редко посещает муза, писатель не продвигается дальше придумки сюжета, художник постоянно сомневается в своём таланте, а мангака востребован лишь в качестве мангакочного негра. Выси пестуемых мечтаний не приемлют даже временной работы, ищут вдохновения в бедности, в системных визитах в ломбард. Нега и леность — вот чем должен быть полон быт потенциальных гениев. Богема из книжек и прессы подтвердит. Лишь поиск съестного заставляет периодически работать мозг, изобретать решения. В суматохе одержимой идеи о дружеском братстве будущих властителей дум делами сердечными пренебрегают. Хотя у каждого есть своя романтическая линия, свой мигающий маячок, зовущий к земному семейному счастью. Но на такую ответственность никто из них решится. Инфантильность к тому же прописывается демонстративной асексуальностью в поведении, в сфере интересов. Самой важной женщиной для них, по-прежнему, остаётся мама. Смертельно больная мать рисовальщика комиксов волей случая объединит четырёх одиночек в сообщество творцов. Её смерть определит точку невозврата. Образ матери — живой, сострадательный, проявляющий лучшие качества в героях, но он также и метафора тоски по украденному войной детству, по золотой эпохе вечнозелёного лета, беззаботность которого они длят всеми возможными способами.

Мангака и есть альтер-эго режиссёра: тот, кто сплотит разношёрстную компанию под эгидой маленькой авантюры, тот, в чьём жилище они позже поселятся, тот, чьи слова об истинной свободе разожгут в их сердцах пожар воодушевления и в итоге помогут понять и принять самих себя в мире обманчивых надежд. Они ещё слишком молоды и за одно лето и один короткий флэшфорфард постареть до склеротического бессилия не успеют, но слёзы в заглавии неслучайны. Как в песне «…и жизнь прошла, и жизнь прошла, и ничего нет впереди». Ощущения в окрасе горьких воспоминаний и печальных сожалений сопровождают этот, в общем-то, бескровный рассказ с выводом философским и смиренческим: «жизнь никогда не обманывает человека». Камерная повесть до конца сохраняет герметичность оформления, равноритмично чередуя лирику и иронию, драму и трагедию — без показных катарсисов, с эпическим дыханием, развевающим локальную мораль до прозрачности заповедных назиданий.

«Жёлтые слёзы» сочетают в себе солнечный блик и печаль. Тот самый плач по тому самому моменту, когда весь проблемно-противоречивый мир умещается в кармане, когда ничего не важно, кроме твоей веры в самого себя…. по тому моменту, когда ты честно признаёшься себе: я бесполезен. Эти слова произносят все мечтатели. Рано или поздно. Потому что вершина не имеет значения без падения. Невозможно спастись подушкой бездействия в зале ожидания. Карман мира назойливо загонит тебя в приют одной из своих пыльных складок ещё на тридцать или сорок лет. Но настоящая жизнь так и останется между этими двумя моментами. Когда и почему они наступают и сколько длятся… Все эпитафии индивидуальны. У героев «Жёлтых слёз» жизнь случилась однажды в тысяча девятьсот шестьдесят третьем.