Медузы (2007)

Кое-что в израильском фильме «Медузы» начинаешь понимать уже с первого кадра, когда в диалоге молчание становится более говорящим и красноречивым, чем слова. Начало фильма — это расставание мужчины и женщины, которым нечего сказать друг другу.

Недосказанность или слишком поздно сказанные слова, недосказанность и «останься!», брошенное вслед, брошенное слишком поздно — эти скупые и тихие средства сразу же оплетают действие тканью драматичности. Зритель, с самого начала настроенный на определенный лад и тон, становится своеобразным инструментом в сетях «Медуз».

Мне сразу же понравилось, как три сюжетные линии перетекают одна в другую, и этой плавности способствует тип съемки, связывающий почти видимой нитью всех персонажей; совершающий камерой плавные броски, будто передавая эстафету.

Мне нравится, как камера снимает мелочи — гусеницу, ползущую по старой потрескавшейся побеленной стене и девушку, сидящую на кровати и разглядывающую эту гусеницу.

Мне нравится неспешность, с которой происходят события, и вместе с тем сжатость рассказа, уместившего множество происшествий.

И мне нравится картинка изумрудных оттенков, которая накладывает на фильм отпечаток грусти — не светлой, не тяжелой, а той, что принимаешь неизбежной частью жизни, естественной ее составляющей.

Чем плох фильм «Медузы»? Ему не хватает всеохватности, масштабности мысли, совершенства (от красивого фильма, сумевшего тронуть, ждешь совершенства). Его прикосновение слишком легко, так легко, что может не оставить отпечатка, он не поражает, не заставляет падать в обморок, но у него не отнимешь холодного очарования, мягкого очарования человеческой драмы, рассказанной поэтическим, магическим языком.

Это не эпическое полотно, завязанное на трех женских судьбах, это пастернаковское «достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд». Это мокрый фильм, напитанный невыплаканностью — символизмом протекшего потолка, добротой случайной милостыни, этот фильм — морская сказка о суше, поэзия долгого взгляда, рыжих волос и лица вышедшей на берег маленькой и молчаливой русалки со спасательным кругом на животе.

Этот фильм, конечно, наивен. Наивность его в нарочитой и чрезмерной киношности, клишированности взаимоотношений между персонажами, в хорошем конце, дающем слишком много надежды — и намеренный ее избыток в ущерб реалистичности так приятен взору, истосковавшемуся по взрослым сказкам. Но поднимаемые здесь темы в излишнем оптимизме не упрекнешь: одиночество, незащищенность перед миром, хрупкость жизни, самоубийство, нереализованность, недопонимание между детьми и родителями, равнодушие.

Три героини фильма — это не медузы, не куски прозрачного желе, плавающие в толще воды свободно и бессмысленно, а русалки, выкинутые на берег. Их ноги еще так слабы и не приспособлены к твердой поступи, их мысли до сих пор среди бездонной неприкаянности морской глубины, а им уже приходится разбиваться о земные рифы. Как вечность проглядывает в человеческом страдании, так неслучайно перед вечным морем оказываются в конце все герои страдающие и страдание преодолевшие. Три истории ведут к почти философским прозрениям, почти — потому что прозрения их по-детски чисты и очевидны.

Сочетание волшебства и будничности — одна из притягательных особенностей «Медуз». Особенность эта не дает скрытой безнадежности выйти за пределы небольших эпизодов и распространиться на ощущение фильма в целом. Безнадежности также не дает прорваться художественная безупречность, с которой исполнены партии особенно трагичные.

«Медузы» — фильм чрезмерно литературный, насквозь книжный. Его создатели — супруги Этгар Керет и Шира Геффен — по профессии писатели, а Керет вообще чуть ли не самый известный и заслуженный израильский автор последних десятилетий, «гуманист и озорной абсурдист», как пишет о нем один из критиков Лос-Анджелес Таймс. И большой минус «Медуз» — отсутствие ярких кинематографических находок при поэтической завершенности каждого кадра и обилии метафор. Но не всякому подобный недостаток покажется существенным препятствием для просмотра.

«Корабль внутри бутылки никогда не утонет,

и пыль на него не садится.

Он дружелюбен к любому смотрящему на него.

Плывет по поверхности стекла.

Нет таких маленьких людей,

Которые смогли бы на него подняться.

Он не знает, куда направляется.

Ветер извне не развеет его паруса.

У него нет парусов…

Есть у него основание, обшивка, а под ним… медузы».

(С)

9 из 10