Магония (2001)

Мир поразительных миражей Инеке Смитс встречает нас скрепленной узелками-венами нитью, теряющейся в пушистой дали небес, стремящимися ввысь переливами мелодий и тенью всплывающих из морской пучины начальных титр. На пустынном песчаном берегу двое: мальчик вглядывается в облака в тщетных попытках понять, куда они спешат, а отец любит вязать узлы и рассказывать истории о дальних странах — и те, и другие разнообразные, но всегда похожие друг на друга. Он верит, что бывалые моряки гибнут на суше, как выброшенные прибоем рыбы, и оттого, лишенный водных просторов в заточении острова, где его навещает сын, не снимает рыбацкий берет и прочную веревку, обмотанную вокруг торса. Вероятно для того, чтобы когда-нибудь сплести лестницу и подняться до небес, как однажды сделал другой романтик — тот самый Мюнхгаузен. Населяющие «Магонию» персонажи делятся на тех, кто никогда не поднимает головы от земли, и тех, чьи мечты, как у безымянных отца и сына, в своей безграничной широте подобны океанам. Трогательное кино о вере в чудеса безраздельно посвящено последним.

Трудно отыскать объяснение тому факту, что заслуживающая внимания нидерландская лента, целостная и стильная вопреки сочетанию четырех историй, осталась в безвестности, а относительное признание получила лишь музыка грузинского композитора Георгия Цинцадзе. Вдвойне удивительно оттого, что претендующее на культовость «Запределье», последовавшее пятью годами позднее, во многом повторяет фабулу фильма, охватывая при этом гораздо более узкий круг тем. В стилистике «Магонии» заметно сходство с работой Тарсема Сингха, но сильнее ощущается дух славянского фольклора, столь ярко проявившийся в полуфантастичных картинах чешских и сербских постановщиков. Лента Смитс исполнена магического реализма и стирающего границы мистицизма, а место действия кажется обычной голландской клиникой лишь на первый взгляд. Когда отец с сыном попадают на сокровенный пляж, он становится отражением пришедшей из германских легенд заоблачной страны Магонии, считавшейся то ли обителью преступных моряков, то ли родиной небесных людей, в чьих образах виден намек на внеземные цивилизации. Локации выдуманных отцом историй еще более неоднозначны. Определяемые как африканская пустыня, арабский городок, в роли которого выступил старый город в Тбилиси, и приморский поселок где-то на берегу Северного моря, они кажутся вневременными, стертыми с лент координат, даже сказочными, будто режиссер находила вдохновение в мире детства. Громоздящееся этажами мусульманское местечко походит на ожившую иллюстрацию к сказкам Братьев Гримм, а в портовом баре разыгрывается новая версия «Алых парусов» Александра Грина.

Рожденные воображением мужчины легенды прямо продолжают мысль о единой сути историй и повествуют, где бы ни происходили, о надежде, о столкновении мечты с реальностью и о беспомощности маленьких людей в мире жестокости. Внимательная к деталям Смитс наделяет все новеллы общими элементами: пульс здесь проверяют, прикладывая руку к сердцу, будто хотят к нему приблизиться; любят крыши, потому что они делают ближе к небесам, страдают и радуются под воодушевляющую музыку, ведь композитор пренебрегает негласным правилом соответствия звукового фона происходящему. «Магония» неотделима от песен — даже тихий напев имеет особый символический смысл, а мелодии чисты и становятся выражением самого сокровенного. А единственными яркими пятнами среди мягкой сепии и оттенков хаки становятся алые атрибуты мечты — воздушный змей, автомобиль, перевитый узелками шарф. Каждая из историй не только логически продолжает мысль предыдущей, но и начинается в аккурат там, куда приводят изображенные ранее события. Зритель путешествует из городка в пустыню и дальше в деревушку вслед за героями этой почти фолкнеровской повести об обретении себя в разных реалиях.

Подобные притчам новеллы исследуют разные стадии жизни мечты. Немощный обладатель некогда упоительного, а ныне распугивающего птиц голоса, муэдзин Абдул Абдурдуран, герой первой истории, хочет созвать прихожан на молитву, но все закрывают уши и не даже не думают приходить, подчеркивая беспомощность человека и веры. Одиночество старика противопоставляется зарождающейся между его дочерью и учеником любви, но встретиться молодые люди могут лишь на кладбище, что символично предрекает смерть чувств. Так же как хранящиеся в клетке птицы любовных записок означают несвободу — несвободу муэдзина в предающем его теле, дочери в путах долга, а его помощника — в невозможности стать счастливым. От боли может спасти лишь экзальтация, которая становится завязкой второй истории, происходящей в пустыне, где судьба сводит пару дипломатов с живущими под палящим солнцем темнокожими отшельниками. Городской цинизм сталкивается с первобытным укладом жизни, кажущимся единственно верным, но и он не делает счастливее, что грозит привести к очередному побегу. Принесет ли это облегчение не важно, ведь для героев «Магонии» попытка сбежать от обыденности значима как факт, без учета последствий.

Последней историей — о работнице бара, много лет трепетно ожидающей возвращения любимого, которого уже нет, а может быть, никогда и не было, режиссер демонстрирует изнанку надежды. Одержимость Йосси подобна убежденности Ассоль, но в болезненнейшей из новелл идеал оборачивается недостойной многолетней веры безделицей, роковой ошибкой несчастного человека, оказавшегося недостойным даже нормальной мечты. Для всех разбитых, искалеченных романтиков автор картины находит универсальный рецепт — побег в волшебную страну Магонию, вознесение над бренностью в наделяемые сакральным смыслом небеса. И на фоне основной идеи второй из главных символов — узел — получает особое значение. Не только знака вечности и надежности, но и результата привязывания к сердцу, к памяти, завязывания узелка на счастье. И над облаками, и у земли — он никогда не будет лишним.

«Куда попадает Надежда, когда она уходит?» — с таким вопросом обращается мальчик к своему отцу, бывшему моряку, которого по болезни не так давно списали на берег. Теперь сын навещает отца в больничке, а тот, развлекая его полетами самодельного воздушного змея, пытается ответить на нелегкий вопрос.

Без лишнего тумана. Присмотревшись, нетрудно от простой догадки сразу найти задуманный ответ, но рассуждения отца растягиваются в три притчеобразные истории о любви и разлуке, действия которых разворачиваются в разных странах и на разных континентах.

Говорят, что надежда умирает последней. Но ведь, утратив надежду, человек не перестает жить и существовать. Существовать. Чем становится существование, когда надежды уже нет? Когда кажется, что и смысла существовать не осталось? Говорят, надежда умирает. Всегда? Ведь иногда она возвращается. Мертвые не возвращаются. Где бывает надежда, ушедшая не навсегда? У сценариста есть свой взгляд и интересные мысли.

Усталую надежду отодвигает отчаяние, растворяя рассудок рыхлой массой безумия. Каждая из зарисовок — короткая повесть об упорстве и борьбе за жизнь и чувства разных людей, разбивающиеся о каменную стену безнадёжности.

Разная любовь. Безответная, влекущая и разлучающая, разбивающая жизни и судьбы людей, обрекая их на расставание и душевную боль. Три разных сюжета. Совершенно индивидуальных и неповторимых. Красивых. Романтичных. Душераздирающих. С виньетками эстетства и философского глубокомыслия.

Первый — о судьбе старого муэдзина, его дочери и его же молодого ученика. Второй — о встрече посреди девственной пустыни, живущих в диких условиях чернокожего парня, престарелого деда и случайных белых путешественников. Третий — об одинокой женщине, семь лет ждавшей своего «возлюбленного», внезапное появление которого переворачивает жизнь всех тех, кто окружал её до сих пор.

Рассказчик лично знаком с каждым персонажем своих историй. А вот отчего и почему — станет ясно ближе к развязке. Прозрачной и неожиданной.

У обыкновенных, на вид, историй, очень необычная связь. Заложенный в притчевую мораль ответ на вопрос мальчика, не то, чтобы спорный — сомнительный, неоднозначный. Его трудно принять, просто так. Но в несогласии можно поискать свой взгляд, а может, даже и усомниться.

Только не думайте, что вам предложат бродить по лабиринтам чужих мыслей. Все это — живописные картинки, нанизанные на оголенный нерв обостренных чувств. Пейзажно-эротичные, шокирующие и жестокие, захватывающие интригой и близостью конфликтов.

Яркие персонажи и самобытные характеры. Подтексты и окровения, юмор и ирония, в глубине которых находят выражение таланты маленьких и больших актёров, стремящихся в капле эмоций выразить океан чувств.

Впрочем, пройдя по тройной спирали, авторская версия создателей этого фильма окончательно не опровергает главного: надежда умирает последней. Потому, что лишь ею и жив человек.