Приманка (1995)

Мне казалось (решил начать обзор неподдельно эгоистично и по методу анти-коучинга), что вчера я ещё обдумаю, чем объясняется неприятное чувство, сопровождавшее просмотр данной кинокартины.

Казалось — но ложны были уверения перед лицом собственным (акт самоудовлетворения — убеждение, что тебе необходимо некоторое время для мгновенного действия) в том, что есть, что обдумать, прийти к определённым умозаключениям, требующимся для конкретной оценки полученной через «объект искусства» информации, некий сигнал о том, что сообщение доставлено должен ещё был бы прозвучать (но всё, что нас может интересовать — это маленькая метка, внушающая ложную уверенность в том, что текст был прочитан).

Но сегодня, по мере приближения полуночи и наблюдая за тем, как остатки указанного чувства (напоминающие свернувшиеся клочки ссыхающейся на моих глазах кожи, сползшей с одарённых исключительным вниманием книжных обложек) разносятся февральским ветром по жемчужной брусчатке, заваленной цветами, брошенными добрыми тремястами цельнометаллических невест, успевших провести церемониал за один только вчерашний день — сегодня приходит и понимание того, сколь миниатюрно и филигранно то, что требуется высказать.

Мысль оказывается именно такой, как назло, с какой обращаться не умеешь и не учишься, а именно:

«Люди боятся красоты» — физической, свойственной натуре, по предположению свидетеля её — не заслужившей таковой награды; натуре, юридически и культурно равной свидетелю, а значит не имеющей права на преимущество перед теми, кто не может считать себя наделёнными теми чертами, которые позволяю считаться красивыми (и подлежать остракизму).

Свидетель красоты непременно остаётся обезображен в собственных глазах — возможно, по причине навязанной мифологической традицией провинности, внушённому переживанию вины за акт «вуайеризма», безответственного соприкосновения с неким сакральным действом, являющимся по сути своей презентацией, обладающей авторским правом, прописанным в непостижимой свидетелем (до-литературной) Вечности.

Так или иначе, свидетель обречён на репрезентацию собственной внешности, отчего и возникают толки о «второстепенности» и иллюзорности «оболочки», скрывающей нечто «подлинное» — душу. Таким образом, душа обращается имуществом, а свидетель красоты — прорицающим в собственном невежестве казначеем, безотказным скрягой, совокупляющимся с душой своей, самозванкой, подобно мнимым нищим у входа в храм.

Так откуда это неуравновешенное число персонажей, написанных на манер (без сомнения, исполненной достойно, очаровательно) «приманки» Мари Жиллен?

Молодость нередко (часто, регулярно, периодически, никогда не) идентифицируется с глупостью, свежестью, привлекательностью, нетерпеливостью и ослеплённостью собственными переживаниями — но с чьей стороны поступает характеристика? Не тех, кто считает себя способным на предоставление миру упомянутых качеств, но от тех, кто отражает их, дублирует, воспроизводит и превращает в источник дохода, арт-объект.

Судья не желает быть одураченным и не повторяет ошибок, судья сдержан в заключениях и терпелив по отношению к истине, судья не нуждается в красноречии и пресекает лиричность суда, судья не имеет предрассудков и он свободен в выборе меры наказания или оправдания, поскольку в Законе он предвидит высочайшую из свобод, человечеством ещё не достигнутую.

Когда Свидетель обращается к Судье, подсудимой остаётся Красота — «идеальность преступления», так или иначе, в том, чтобы, не преступая закон, считаться преступницей. Невинность не имеет права быть оправданной.

5 из 10

Лихие 90-е. Не самое лучшее десятилетие в истории кино — тотальный китч 80-х, ещё не выветрился. Ещё восседает на троне беспечный денотат ВХС, буква и звук идёт впереди образа и мысли, а тупой качок с проблемной дикцией и тощая фемина с каре — иконы экрана. Да, есть скандинавская безделушка «Догма», набирает обороты азиатское кино, Тарантино, в конце концов… но в целом, видеоклип на видеоклипе.

Французское кино в 90-е так и вовсе пребывало в бессрочной коме. Кроме леконтовских поделок под Соте и «цветной трилогии» космополита Кесьлёвского даже вспомнить нечего. Безвкусный лубок «а-ля Голливуд» от месье Бессона, страшные сказки Каро — Жёне, театральный халтурщик Шеро, что ждёт такой кинематограф в новом веке…? «Такси-2», «Такси-3», «Такси-4», «беременный идиот» Астерикс, аутичная дура Амели…, лучше сразу в поезд братьев Люмьер и перемотайте меня обратно…

Мещанский кинематограф Бертрана Тавернье, с его провинциальной поверхностностью, оказывается на передовой Берлина-95, «золотой косолапый» тут пришёлся в пору, надо думать, за карьерные заслуги прошлых лет, выслуга за 70-е. Таких фильмов про «криминальных любовников» в то время снимали великое множество и все как один на реальных событиях.

Главный плюс француза как постановщика «Приманки», то что он не пытается быть адекватным времени, он почему-то оказывается ему современен органически. Драйвовый ритм десятилетия проступает на целлулоиде исключительно сочно, вот «университеты» столичной буржуа-гопоты — американские гангстерские ленты по видику, вот скороговорки брэндов и лейблов как символ статуса, это вам не коммунальный Лион, это город Сатаны — Париж!

Милые «зверушки-подростки» в одночасье становятся прирождёнными убийцами, они не то что не понимают «легко ли быть молодым», они даже «не ведают, что творят». «Сруби бабла» по-быстрому и придай себя, Бога, друг друга, а почему нет, когда маячит возможность уехать в блаженные Соединённые Смрады. Тавернье мог бы утянуть свою ленту в сильнейший триллер, в духе Шаброля, вместо этого он разжевал его «вставными зубами» психологизма. Сытый бунт диванных мечтателей — халяльный салют обществу потребления. И вот тебе финал, как тот сдувшийся красный шарик из старой доброй короткометражки. И невинный взгляд Натали — «Лизните моё сердце и отравитесь!».

7 из 10