Золотой сон (1989)

«Страшен сон, да милостив бог», — такой мыслью завершает свой фильм «Золотой сонъ» режиссёр-документалист Сергей Дебижев, что оставляет ощущение некоторого противоречия. Был ли сон всё-таки золотым или же он показался автору страшным настолько, что его завершение было сродни божьей милости?..

В фильме «Золотой сонъ» 1989 года производства отразились две исторические эпохи. Одна из них — эпоха создания фильма, перестроечное время, когда переосмысление исторического пути России стало повсеместной идеей и почти каждый уважающий себя мыслящий публицист считал своим долгом высказать своё отношение к трагическим и неординарным событиям нашей истории. Чаще всего суд над этой историей вели прямо, языком печатного слова и суровой критикой конкретных исторических личностей и событий. Дебижев пошёл другим путём, сказав своё, особенное слово о той другой эпохе — не печатное, а кинематографическое. Это слово отличалось тем, что его вообще можно с трудом перевести на русский язык, — во всём 40-минутном фильме непосредственными словами являются разве что титры и цитата Ленина из фильма Михаила Ромма «Ленин в Октябре» о революции, которая «свершилась». Но даже титры весьма лаконичны (обозначенные части фильма никак не озаглавлены), а фраза Ленина заглушена эхом.

Именно игрой — игрой звуками, музыкой, кино- и фотохроникой — выделяется эта лента. В ряде случаев она передаёт вполне очевидное эмоциональное отношение автора к тем или иным событиям. Например, хроника Первой мировой войны сопровождается драматической музыкой и некой анимацией в виде наступающих друг на друга белых пятен — достаточно напряжённое зрелище. Затем эта же музыка повторяется в следующей части при описании трагедии Февральской революции. Авангардистскую игру с анимацией, где белое пятно «старой» России преследуют красные острые треугольники России «новой», автор продолжит при описании Гражданской войны. В такие минуты режиссёр серьёзен и понятен, но, однако, крайне предсказуем: подобранная для этих фрагментов кинохроника достаточно очевидна, представлена нам в чёрно-белых, монотонных тонах.

Гораздо интереснее фильм становится тогда, когда приобретает ироничный тон, играя с темпом и ритмом, цветами и красками, звуками и музыкой. Фрагмент взятия Зимнего дворца, скажем, не лишён ироничной фоновой музыки, в которую вплетены звуки пения птиц — в то время как реальные звуки этой псевдохроники нам едва слышны; наблюдатель словно очень отстранённо следит за ключевым историческим событием, которое раньше, до перестройки, никак нельзя было рассказать легко. Ещё более иронично изображение суетливого быта дореволюционной России, с зацикленными мелодиями и бесконечным движением танцующих, катающихся на велосипедах и автомобилях, ходящих по перед объективами камер людей.

Казалось бы, эта жизнь и есть утраченная идиллия, золотой сон… Но почему-то именно тогда же, в этой идиллии мы сталкиваемся с очень напряжённым образом народной массы, которая в замедленном темпе течёт в двух диаметрально противоположных направлениях; именно этот образ является одним из вводных, наряду то ли со спящим, то ли с умершим, то ли с пребывающим в какой-то неведомой нирване молодым человеком. С учётом того, что в конце мы также слышим назойливую фортепьянную мелодию, сопровождающую долгое движение (только на этот раз не праздно проводящих своё время лиц, а рабочих на заводе и устремлённого куда-то вперёд поезда), невольно хочется задать вопрос: после великих потрясений войн и революций не вернулась ли жизнь на круги своя, в исходную точку?

Исходной и одновременно завершающей точкой для фильма является безымянный нагой стрелок. Возможно, он и есть наблюдатель этого золотого сна, пребывающий где-то вдалеке, вне исторического времени и пространства. С него повествование началось, им же и закончилось — чем не свидетельство зацикленности вечно повторяющейся истории и того, что она для нас всегда будет скорее сном и фантазией, чем чёткой и понятной реальностью? Выстроенное на первый взгляд хронологически сюжетная линия фильма многими своими элементами повторяла сама себя, даже в мелких сценах и ритмике мелодий Бориса Гребенщикова. Классическое отношение к событиям начала XX века, когда революционное движение нарастало и привело к великим свершениям и победам, превратилось у Дебижева то ли в философское, то ли в одурманенное и отвлечённое — похожее на сон — восприятие исторических образов. А сон, вне зависимости от своего реального содержания, по пробуждению всё равно кажется преисполненным красками. Золотым сном.