Ориана (1985)

Если историю, рассказанную Финой Торрес в ее дебютном фильме, очистить от многочисленных виньеток, готических барельефов и прочих скульптурных излишеств, то в сухой остаток выпадет сюжет, который прекрасно смотрелся бы в основе традиционного латиноамериканского сериала для домохозяек: несчастная любовь, мезальянс, отягощенный фамильной тайной, вздохи, ахи, охи и ворох переживаний. Но в том-то все и дело, что добираться до этой мелодраматической основы сквозь череду загадок, недомолвок, намеков и почти мистических откровений, предложенных авторами фильма будет никому не интересно. Более того, ответ на все вопросы, данный в финале, немного разочарует. Потому что «Ориана» — это яркий пример того случая, когда форма оказывается гораздо важнее содержания. И то, как рассказана история старинной гасиенды, скрывающей в своих стенах немало сокровенных тайн, намного интереснее их разгадок. Не случайно в свое время жюри Каннского кинофестиваля, очарованное изяществом повествования, вручило молодой тогда венесуэльской кинематографистке приз за лучший дебютный фильм.

Стилистика картины Фины Торрес основана на принципе матрешки: под одним сюжетом скрывается другой, а тот в свою очередь таит в себе третий. Они постепенно извлекаются на свет, чтобы образовать стройный ряд, заканчивающийся самой маленькой, но самой важной историей — той, из которой выросли все остальные, породив целую череду загадок, которые пытается разгадать героиня фильма Мария, которой досталась в наследство от тетушки Орианы старая гасиенда, затерянная где-то в венесуэльской сельве. Живя с мужем в далекой Франции, молодая женщина давно уже забыла о том, как когда-то в детстве провела несколько дней в этом доме, но стоило ей попасть в поместье, чтобы вступить в права владения, как в ее памяти начинают оживать призраки прошлого.

Если бы это были призраки прошлого самой Марии, то прием примененный Финой Торрес трудно было бы признать оригинальным, но в памяти героини фильма оживают не только ее воспоминания — сквозь призму детских впечатлений постепенно прорастает память Орианы, проведшей всю жизнь в стенах одинокой гасиенды. И эта память хранит в себе множество тайн. Повествование словно проваливается в прошлое: иногда медленно и постепенно, иногда внезапным скачком — и эти путешествия рисуют на экране причудливый узор, из которого постепенно складывается пасьянс сюжета. Того самого, традиционного латиноамериканского мелодраматического сюжета, который в конечном итоге оказывается погребен под наслоением тайн и загадок старого поместья.

Таинственные шорохи и скрипы, призрачные тени, восстающие из небытия предметы, оживающие портреты и разрезанные фотографии — весь фильм буквально пронизан ощущением магии и мистики, в полном соответствии с традициями латиноамериканского магического реализма. Но там, где у Борхеса или Кортасара мир духов соприкасается с миром людей, рождая некое призрачное взаимодействие, Торрес остается стоять на твердой земле. Сверхъестественное у нее так и не пересекает невидимую границу, оставаясь лишь намеком, красивым и таинственным узором на ткани повествования, не меняющим его сути. Но если бы этого узора не было, ткань осталась бы просто некрашенным сукном: возможно, добротным, но непереносимо скучным.

Погружая зрителя в глубину сознания сначала Марии-взрослой, затем Марии-девочки, после Орианы-взрослой и, наконец, Орианы-девочки, Торрес рисует роскошное полотно, отрывать взгляд от которого не хочется совершенно. Равно как не хочется и искать выход из нарисованного лабиринта, разгадывая загадки. В этом равно заключены и главная сила, и главная слабость фильма. Он захватывает, не отпускает от себя, обволакивает неповторимой атмосферой и шикарным визуальным рядом. Но в то же время совсем не заинтересовывает историей. Его тайны не хочется разгадывать, его героям сопереживать, а эффектный финал, на который режиссер без сомнения делала серьезную ставку, воспринимается просто «к сведению». Впрочем, это как раз тот случай, когда недостатки являются продолжением достоинств. Оторвать взгляд от экрана невозможно, картину хочется пересматривать снова и снова, раз за разом открывая новые детали и не замеченные ранее фрагменты, словно стоя перед холстом великого живописца. И если кино называли «живыми картинками», то Фина Торрес умудрилась в своей картине остановить мгновение. И мастерство, с которым она провернула этот фокус вызывает неподдельное восхищение.