Я поскачу как бешеный конь (1973)

«Плач по моему члену, больному и распятому.

Парни сходят с ума от горя, что я пожертвовал свой член на алтаре тишины.

Может ли ад быть страшнее и реальней?

Смерть, старый друг, я хочу узнать тебя, обретая душевную мудрость.

Я схватил её за ляжку — смерть улыбнулась»

Джим Моррисон

Фернандо Аррабаль не столь близок современному зрителю, как Алехандро Ходоровски, Луис Бунюэль или Луи Маль. Но невидимая невооружённым глазом сюрреалистическая кинематографическая школа, вот уже около столетия обличающая абсурд современной технократической цивилизации и предупреждающая человека о грядущих бэд-трипах посмертного опыта в аду, — когда уже не будет рядом ни Бога, ни Праведника, ни Ангела, — почему-то узнаётся нами в его работах как некий странный архетип, завораживая, будоража наше подсознание. Не потому ли фильм «Я поскачу как бешеный конь» кажется таким необъяснимо знакомым?

… Мама, ударь меня! Ты же мать, ты должна наказать меня! Я должен пожертвовать собой во имя долга и заповеди «почитай отца и мать»! Я принесу тебе свою жизнь в жертву! Я буду скакать как бешеный конь, чтобы исполнить свой долг перед тобой:

1. Я обещаю, что предам все свои мечты и надежды;

2. Я полностью разрушу себя — ведь ты так хотела мне доказать, что я ничтожество, и из любви к тебе я выполню этот долг;

3. Я посыплю голову пеплом, пап, я докажу тебе, что я твой истинный сын и исполню божию заповедь «почитай отца и мать, даже если скажут они: будь вместе со мной в смерти и грехе»;

4. Сегодня я готов с чистой совестью поделиться своим истинным смирением с церковью, семьей и правительством.

Именно с такой жертвы и попытки бунта против неё и начинается фильм, постепенно показывая тончайшую подмену почитания родителей как проводников Бога — почитанием их греха как части Тьмы, и вследствие этого, своими страданиями заключая завет с тьмой, когда Аден попадает в пустыню.

«Но если и ангел с неба станет проповедовать вам то, чего Я не говорил, — да будет анафема».

Это фильм об анафеме, которая настигла тончайшую имитацию божественной благодати прелестью религии, погрузившей всю цивилизацию на дно духовной инквизиции на тысячелетия, что привело нас вместо Царствия Небесного в отравленные технократические города. Это фильм о выходе из первородного греха не через саморазрушение или покаяние, а посредством метанойи, — более могущественной, — силой самой Любви, которая явилась Адену в лице библейского пустынника Марвиля.

Путь современного святого стал слишком узок, а времена блессингов почти ушли, а потому сегодняшний святой — всегда дитя пропасти по Кроули, всегда преодолевший бездну и принявший стигматы, даже не надеясь на то, что когда-нибудь ему удастся быть с Богом на одной волне.

Мы пребываем в некоем пространстве между коленопреклоненным рабством родителям как олицетворением падшей и грешной материи и необходимостью выживания в ней, — и образом Бога, что влечет за собой неисчерпаемость вариантов бунта и трусливой расплаты за него, — от архетипического царя Эдипа и инцеста до кастрации, от сопротивления насилию до идентификации с агрессором.

Но Бог сказал так:

«Оставь отца и мать и следуй за мною. Ежели кто возлюбит отца и мать более Меня, тот недостоин Меня».

Так трудно ли будет отпустить свою душу из оков законов, долгов и гештальтов к слиянию с Богом, не боясь быть тем грешным и голым, каков ты есть? Не зарабатывая прощения саморазрушением, а сердцем и душой смиренно приняв Божье прощение, Царствие Небесное и жизнь вечную? Или лучше навеки остаться рабом закона и, «отрабатывая карму», стать вечным невротиком, навсегда пойманным в сети когнитивного диссонанса? Есть ли в тебе, о Человек, столько красоты и свободы, невинности и спонтанности, чтобы отбросить гордыню и амбиции, сбросить все одежды твои и растоптать их, смеясь? — как написано в апокрифах.

Всё великое искусство — это трансгрессия, и сюрреалисты первыми заговорили о преодолении духом унижающего человека рабства материи в лице нашей первородной матери Евы или Лилит,- важна ли нам разница между ними, — через свободу иррационального и спонтанного, когда герой-мессия трансформирует и себя, и реальность. И потому этого волшебного символизма в работах Фернандо Аррабаля становится так много, будто бы дионисийство «Прометея» Скрябина или магия «Золотого Века» Бунюеля и Дали прорываются к нам сквозь библейские экстазы пустынников, потому что иначе мы останемся и слишком нищими, и слишком приземленными, — это и образ Марвиля в «Бешеном Коне», и образ Эману в другом фильме Аррабаля «Кладбище Автомобилей».

Ироничная фантасмагория Марвиля, магия трансцендентного Эману, саркастический инцест Адена на грани черного юмора или экзистенциальной опустошённости непрощённого грешника — это приёмы Аррабаля как художника. И если сюрреалисты со смехом относились к своим современникам — представителям «новой волны», то они были в праве своём, ибо то, к чему шли Трюффо, Годар, Ромер, Шаброль, Риветт в своих духовных исканиях, делясь своими откровениями с человечеством, — сюрреалисты уже превзошли в силу своей изначальной мудрости. В конце фильма Марвиль съедает Адена — это всепоглощающий пламень Любви, в котором растворяются и умирают и боль, и грех Адена, алхимически пресуществлённые в бесконечной любви пустынника, и только тогда Аден воскресает! В другом фильме Аррабаля «Кладбище автомобилей» Эману, возможно, приходит как воскресший Аден, уже другим. И потому этот фильм — нечто большее, чем сюрреалистическое совмещение сна, реальности или психоделического трипа ready-made.

Фернандо Аррабаль прорывается за все табу и к экзистенциальному откровению, и Трансцендентному, и не боится прокричать миру о таинстве тела человеческого, — как храма Духа Святого, не боится шокировать, ведь и мощи святых, источая миро, способное исцелять смертельные болезни и проращивать облученные радиацией зерна, не могут быть восприняты мерзко, — и тем самым художник бросает правду в лицо тех, кто видит в смерти лишь небытие и распад.

Но возможно ли, чтобы это откровение было всего лишь наитием режиссера? Думаю, ни один святой пустынник, как и сам Марвиль, не согласился бы с этим, как и воскресший и преодолевший рабство плоти новый Аден.

«Я поскачу, как бешеный конь» был столь же важен для шокотерапевтического исцеления буржуазного мира, как и Луи Маль с «Пороком сердца» или «Чёрной Луной», как Луис Бунюэль, который снял почти тогда же «Млечный Путь», — фильм о подмене религиозностью настоящего христианства, что надолго закрыло врата, через которые человек мог выйти к свободе. Но были ли они услышаны в 70-х, когда человечеству был дан последний шанс не принять карму грядущего серого неонового мира со сбывшимися антиутопиями кибер-панка?..

Приторный фильм Фернандо Аррабаля — отлично проработанная теория абсурда о жизни. Постоянно кашляя, при этом крепко держа за руку маленького бородатого абсурда, Аррабаль смешивает порочность, вечность и непревзойдённый юмор (абсурдный). Перемешивает грязь и мочу, налаживая полученную смесь на израненное тело кинематографа. Некоторые части тела отсекает, кого-то ликвидирует. Переодевает персонажей, наталкивает на воспоминания, собирает детали, заставляет смеяться устами невинного, внедряет трансвестита, обожествляет природу и насильно заставляет зрителя думать. Он демонстрирует человеческую сущность, пренебрегая моралью. Он тот, кто знает, что делает. Другое дело зритель (я в их числе) — не каждый поймёт, что сделал Фернандо, однако попытки создают небольшой оргазм мозга. Переворачивают реальность, и как наркотик перемешивают мир кино с миром реальным.

Конечно, это не «Святая гора» Ходоровского, но тоже очень-очень не плохо. И мораль, через которую, по ходу фильма, переступает Аррабаль, по справедливости получает то, в чем нуждалась. Вышло так, что каждый из персонажей получил то, чего заслуживал.