Отель Монтерей (1973)

Обратившаяся к кинематографу (или даже в кинематограф) Акерман, как известно, сделала это под влиянием «новой волны», хотя ее эстетика — это скорее не продолжение, а жест стирания в духе Раушенберга, преодоление Годара и компании как в игровом, так и документальном вариантах истории о «страхе влияния».

«Новая волна» вышла на улицы, не испугалась жизни, ее камерамены, неотступно и подпрыгивая, следуют за армией аритмично движущихся безумных Пьеро, утверждая свежий вариант визуального диалектического восторга и попутно захватывая Париж и вообще город как топос, взятый нагло, изнутри живущей в нем человеческой жизни. Акерман — это статика по преимуществу, это серия темпоральных ловушек, умножение без развития кумулятивно примыкающих друг к другу однообразных эпизодов. «Отель Монтерей» — один из ключевых примеров такого подхода. Он как будто отсылает к неподвижной точке зрения самого раннего кино: камера строго зафиксирована в холле или коридоре гостиницы, но если в начале славных дел этой фиксации контрапунктом возражала суета актеров в кадре по другую сторону механического, незасыпающего зрачка Полифема, то у Акерман ровным счетом ничего не происходит. И не потому, что тем самым в тысячный раз манифестируется пресловутое модернистское не-событие, но потому что из всех возможностей риторики Акерман выбирает лишь тавтологию как указание на ее неуместность. Так, и французская киноистория двигалась от наглого «Париж принадлежит нам» к полному исчезновению субъекта в «Человеке, который спит», где даже Эйфелева башня постепенно растворялась в кадре, как сам Париж делался только частью бесконечно поедающего себя за хвост текста Жоржа Перека.

Интерьеры Акерман не менее постгуманистичны. Редкий оказывающийся в кадре человеческий зверь ведет себя по всем законам инстинкта, не красуясь протагонистом, а отступая в глубину кадра, становясь слабой тенью культуры. Этот эффект усугубляется тем, что фильм снят без звука, и единственный медиум — это именно камера, занимающая строгую и существенную дистанцию. Она одновременно очужает и присваивает пространство, не давая ему сделаться чем-то становящимся.

Тем самым это лента не о том, что нечего рассказывать, потому нарратив невозможен. Это именно «Комната есть комната есть комната есть комната есть комната есть комната», как метко определила Акерман свое кредо в одном из интервью. Гостиница хороша своей бесприютностью, люди в ней даже не гости, а только возможность присутствия настоль эфемерного, что запись в книге посещений мало чем отличается от надписи на могильном камне. Потому возникает знаменательный эффект: Акерман постоянно показывает нам дефицит «своего», дома, комнаты, родины. И что, как не отель, может служить отмычкой к такому пониманию пространства?

6 из 10