Людвиг (1972)

Следующим шагом для раскрытия причин увядания фаустовской души стал для Висконти «Людвиг» — четырехчасовая эпопея о жизни и смерти Людвига Баварского. На этот раз подлинная история жизни короля Баварии становится у режиссера размышлением о причинах цивилизационного коллапса Запада. За четыре часа атмосфера декаданса становится все гуще и все плотнее обволакивает Людвига, монарха-романтика и эстета, строившего роскошные замки в своем королевстве, но оказавшемся неспособным им управлять. Трагедия утонченного эстетизма, отношения Людвига с Вагнером, своей сестрой Елизаветой Австрийской, его финальная деградация, оскотинивание и безумие, распад, выраженный даже в гниющих зубах, под кинематографическим резцом Висконти становится уделом всего лучшего в западной культуре, всего наиболее возвышенного и изощренного в ней.

А как он начинал! В начале эпопеи Висконти Людвиг полон надежд и желания управлять королевством, но отсутствие прагматических черт характера, буржуазной прижимистости, делячества, всецело эйдетической существование в своих мечтах приводят его к сумасбродным поступкам. Людвиг, как лучшие представители искусства и науки Запада, наделен фаустовской душой с ее стремлением вдаль, к неизведанному, его будоражит Другое. Латентный гомосексуалист, он обуреваем инцестуальным желанием к своей сестре, которое воспринимает как спасение от своих наклонностей, но оказывается узником своей должности монарха. Встреча со своим кумиром Вагнером становится для Людвига испытанием — его романтический альтруизм и готовность сделать для любимых все натыкаются на нещадную эксплуатацию Вагнером и его женой добросердечия короля.

Людвиг обречен, как обречено все лучшее в западной культуре, которая все больше и больше, по мысли Шпенглера, вырождается в цивилизацию, покрывается коростой: живое становится мертвым, поэтов вытесняют инженеры, широкое, всеохватное, глобальное мышление сменяется узкой специализацией, механизмы играют в жизни западных людей все большую роль, культура все более и более упрощается. С тех пор, как в декадентском искусстве был окончательно и полностью выражен прасимвол, западной культуре, ставшей цивилизацией, остается лишь дряхлеть и жить после смерти всех своих живых и творческих стремлений. Людвиг Баварский у Висконти, может сказать, как и герой «Леопарда» граф Салина: «Мы — леопарды, уйдем и нашем место займут шакалы».

Постепенное разложение мира и человека путем нарастания в изображении темных тонов — одна из черт кинематографа позднего Висконти, в «Людвиге» она достигает апогея: незабываемые для любого зрителя-эстета эпизоды в Гроте Венеры с праздным королем, уже разуверившимся в своих мечтах перевернуть мир, точат сердце зрителя тоской о трагическом уделе всякого утонченного духа. Это сейчас туристы приезжают в Баварию, чтобы прежде всего посмотреть замки, построенные этим сумасбродным королем (кстати Висконти снимал в реальных интерьерах), но при его жизни никто не верил в то, что он в своем уме.

В «Людвиге» Висконти удалось выразить одиночество романтического духа, оказавшегося на вершинах власти, но так и не сумевшего переломить ход истории: баварский король хотел вновь насытить хотя бы свою вотчину, но шире — и весь мир утраченной красотой, но это не просто оказалось никому не нужно, сама фаустовская культура уже потеряла свои живительные соки, выродившись в мертвую, механистическую цивилизацию. Подлинно, на место леопардов пришли шакалы.

Великолепный, завораживающий фильм о мечтательном короле Баварии Людвиге Втором. Романтик, эстет, он хотел жить в красивой обстановке, в окружении красивых людей (и поэтому набирал слуг привлекательной внешности). Поначалу чувствовал себя героем легенд и пытался преобразовать своё королевство в сказочное: пригласил композитора Вагнера, чтобы тот безбедно жил и творил в его королевстве; начал строительство зaмков. Увы, реальность была печальной: войны с Пруссией привели к утрате независимости и вхождению в состав Германии; зaмки пустовали и были недостроены, хотя казна обнищала из-за непомерных трат; разочаровывал кумир (великий композитор сожительствовал с замужней дамой, откровенно тянул деньги из своего благодетеля и манипулировал им); предали люди, считавшиеся близкими (актёр продал тайному агенту королевские письма, лакей помог правительственным чиновникам арестовать короля).

Людвиг, безусловно, вызывает сочувствие: одинокий страдающий че-ловек, слишком мягкий и романтичный для своего положения и своего времени. И смерть его была трагична и так и осталась непонятной (то ли сам утонул, то ли помогли «спасатели», а врача убрали как свидетеля). Обвинение в сумасшествии было ему вынесено заочно (!).

Его правительство злило, что Людвиг тратит деньги на искусство — музыку и архитектуру (тем не менее народ любил короля — видимо, именно за романтизм). Самое интересное, что благодаря его «неразумным тратам» Германии сегодня есть чем гордиться: ежегодные Вагнеровские фестивали в Байройте и великолепные зaмки: Нойшванштайн, Линдерхоф, Херренкимзее. (Какими пустынными они были в фильме, когда их осматривала Елизавета, и сколько сейчас там бывает в год туристов!!!) Как хорошо, что был король, который не проиграл казну в азартные игры или пропил (правительство повздыхало бы, но охотно простило такие расходы), а оставил по себе память в виде прекрасных замков, музыкального фестиваля. В конце концов, кто ещё из баварских монархов нам известен? Только Людвиг II (спросите любого, когда жил и чем известен Людвиг I — и ответа не будет).

Актёры сыграли отлично.

Хельмут Бергер (Людвиг) буквально прожил двадцать лет со своим героем — от тонкого восторженного юноши, который намерен создать идеальное государство, до измождённого сорокалетнего мужчины, который прячется в своём замке от окружающего мира, но и здесь не находит ни покоя, ни спасения.

Тревор Ховард очень хорошо показал Вагнера — великого композитора, в котором совмещаются гениальность и меркантильность.

Роми Шнайдер — уже не молоденькая восторженная принцесса Сисси, а императрица Елизавета, которая выполнила свой долг перед семьёй: подарила наследников, — а теперь старается жить своими интересами, и не понимает, почему бы и Людвигу не сделать того же, а именно: завести семью. Ей льстит преклонение Людвига, но и своего высокого положения она не забывает: не приезжает в гости (в начале фильма), хотя на её встречу Людвиг истратил большие деньги; быстро покидает замок (во второй половине фильма), когда Людвиг не вышел ей навстречу (а он уже считал себя недостойным стоять рядом с ней и не хотел, чтобы она видела его таким больным).

Хельмут Грим — верный Дюркхейм, в котором любовь и преданность к королю борются с непониманием его поступков (отказа обратиться за помощью к армии).

Джон Маулдер-Браун прекрасно сыграл юного принца Отто, который, в отличие от брата, «не уклонялся от службы в армии», но, видимо, был так же психически неустойчив и страшные воспоминания о войне привели его к болезни.

В своём фильме Лукино Висконти, сам любитель и знаток прекрасного, показал трагедию сказочного короля, гибель красоты и мечты в столкновении с реальностью.

Смотрела фильм несколько лет назад и по старой памяти оценивала в 8 баллов, а сейчас пересмотрела не отрываясь и ставлю 10 из 10.

Фильм великого итальянца Лукино Висконти помимо жанрового определения — кинороман — имеет еще одну емкую характеристику, связанную с формой повествования, — это кинополотно, киноэпопея. Мастер оставил после себя несколько разнообразных по хронометражу версий. Мне посчастливилось посмотреть авторскую (режиссерскую) версию, которая длится без малого четыре часа (3,45 — для любителей статистики).

В процессе просмотра картины, набрасывая мысленно макет этого текста, я решил для себя, что постараюсь избежать сравнений с лентой Мари Ноэль и Петера Зера «Людвиг Баварский» (2012). Сейчас прихожу к выводу, что это было очень наивно с моей стороны — не получится у меня совсем уйти от сопоставления этих фильмов. Во-первых, потому что о самом Людвиге Баварском я узнал как раз из фильма 2012 года. И, во-вторых, тот фильм произвел на меня глубочайшее впечатление, которое не выветрилось за три месяца, а наоборот лишь окрепло во мне, затвердело, приняло законченную устоявшуюся форму. Поэтому заранее прошу прощения у тех, кому подобные сравнения не по душе, — мне без них просто не обойтись.

По своей протяженности, насыщенности действия, роскоши костюмов и обилию персонажей «Людвиг» Висконти напомнил мне культовую тетралогию Бондарчука «Война и мир», хоть события, изображаемые в этих картинах, довольно ощутимо отстоят друг от друга по времени, однако сами фильмы сняты практически в одно время и эффект производят на зрителя очень схожий (я внимательно смотрел и «Людвига», и «Войну и мир»).

- Всё происходит в кругу семьи — войны, браки, дети. Мы кровосмесители и братоубийцы.

Несмотря на то, что режиссер выбирает лишь определенный этап из биографии героя — от коронации до смерти (то есть период правления короля), — на финальных титрах не покидает ощущение, что тебе поведали о нелегкой жизни несчастного человека, начиная с момента его рождения или даже зачатия — настольоко детальной, объемной, массивной (но не грузной) вышла эта картина.

Фабульная компрессия (за этими неполными четырьмя часами легко угадываются еще часов восемь, если действие не ужимать) идет в данном случае рука об руку с плотностью кадра, с его насыщенностью, выверенностью, детализированностью. Благодаря этим двум составляющим Висконти добился не только прекрасной картинки, напоминающей полотно кисти великого мастера, где нет места вольностям, где значим каждый мазок, но и сумел создать атмосферу особенного психологизма.

Излагаемый на экране материал плотен до невозможности, сам кадр чертовски плотен. Плотность эта рождает давление, которое ощущает зритель вкупе с муками главного героя, но давление это не идет ни в какое сравнение с тем, которое приходилось преодолевать Людвигу Баварскому. Законченный романтик, он боролся в своем сумасшедшем романтизме с суровой реальностью, с давлением общества, навязывавшего ему рамки нормальности монарха и человека вообще.

Эта картина очень четко рисует несвоевременность рождения такого человека, как Людвиг. Пожалуй, он был самым неподходящим кандидатом на роль монарха в истории старушки Европы. Его окружают не только не понимающие и не умеющие ценить его уникальность люди, но вокруг него много всякой черни, жуликов, прихлебателей, пиявок, которым выгоден странный король, которые наживаются на его щедрости. Одним из таких людей, по Висконти, был и обожаемый Людвигом Вагнер. Совершенно отвратителен здесь великий музыкальный гений…

- Король — юный ангел, божество, спустившееся с небес. Но он окружён ничтожествами, толпой скупых мещан.

У Висконти есть несколько очень четко обозначенных, почти проговоренных мыслей, на которых я не могу не остановиться. Здесь больше внимания, по вполне понятным причинам (Висконти не скрывал своей ориентации), уделяется теории о гомосексуальности Людвига, а также и тому, что он не любил других женщин и по другой причине — он был страстно влюблен в Элизабет. Признаюсь, мне ближе то, как это подается в картине Ноэль и Зера — Людвиг не был ни гомосексуалистом, ни бисексуалом, не был он и страстно влюблен в свою великую кузину. Он был чужд интимной стороны жизни по той же причине, по которой сторонился войны, насилия, пошлости — все это пятнало его чистую романтическую грезу, его философию о пасторальном идиллическом мире.

Кроме того Висконти в больше мере, чем создатели фильма 2012 года, убеждает зрителя в мысли о том, что известный баварский король был сумасшедшим. Его Людвиг (Хельмут Бергер) прекрасен и инфернален, но в глазах его пляшут отнюдь не только языки пламени, но и призраки сумасшествия. Почти сразу, почти с самого начала. В поздней картине Людвиг более романтичен, более оторван от своего окружения именно потому, что необычайно возвышен. Сумасшедшим он становится не сразу. И трудно сказать, что его сделало сумасшедшим — природная предрасположенность или столкновение с реальностью, не вяжущейся с его представлениями о том, какой она должна быть. У Висконти, как мне показалось, ответ более очевиден — Людвиг странен (с оттенками смысла «болен») изначально.

- Передай генералам: король не знает, что идёт война.

Я уже отметил мельком инфернально-прекрасные черты висконтиевского Людвига в исполнении Хельмута Бергера. Пожалуй, больше и добавить нечего. Да, еще он загадочен. И еще порой (мне так показалось) на губах его играла какая-то пошловатая улыбка — меня это смущало иногда. Роми Шнайдер меня просто покорила. Роль императрицы Сисси (Элизабет) — роль ее жизни. Так сыграть одну из самых любимых монарших особ Европы… Это дорого стоит. И кстати, вот еще что у Висконти мне не слишком понравилось. Отношения Людвига и Элизабет. Мне они все же рисуются больше как некое родство душ в этом странном времени войн и дворцовых интриг, чем как союз влюбленных.

Висконти довольно мало показывает замки Людвига снаружи (что довольно странно) но с лихвой компенсирует это внутренними декорациями — интерьеры здесь просто неземной красоты. Мне кажется, я бы эти четыре часа мог смотреть на убранство дворцов и комнат, даже не отвлекаясь на игру актеров.

Фильм Висконти, конечно, более масштабен, он более мощен с художественной точки зрения, но фильм 2012 года все же атмосферно зацепил меня больше. Людвиг в исполнении Тамбреа, на мой вкус, лучше бергеровского. Может, потому, что он ближе ко мне в человеческом смысле.

10 из 10

P.S. Лучшая сцена этого фильма — попытка дамы легкого поведения научить Людвига азам интимной жизни. Это прекрасно! За это можно Висконти простить все.

Вторая половина XIX века закладывала фундамент перемен, которым было суждено состояться в первой половине века следующего. Европа, слывшая пороховой бочкой мира, вновь угрожающе набирала критическую массу противоречий. Монархии отживали своё время, на смену неотвратимо, уверенно шагал век идеологий. В этот переломный момент истории баварскому королевству был ниспослан вдохновенный, эстетствующий правитель. Словно прибывший из XVIII века, просвещённый король-идеалист не чувствовал связи с внешним миром, жил в иллюзиях и оставался равнодушным к ситуации в государстве. Загадочный и непонятый, Людвиг II стал одной из самых неоднозначных политических фигур позапрошлого века и привлёк к себе внимание Лукино Висконти, которому романтичная грусть упадка аристократии была близка и знакома.

Режиссёр остаётся эмоционально беспристрастным и в то же время с исторической безжалостностью выносит приговор королю, не желавшему взрослеть и брать на себя ответственность за страну. А заодно и всей агонизирующей монархии, угасающей посреди пышных убранств и интерьеров в своих беспечных романтических снах. Не чувствующая перемен вокруг, она не желает меняться, безвольно скатываясь на задворки истории. Цепляться за жизнь уже не хватает сил: нет ни зубов, ни когтей, нет искры в бесцветных зрачках. Впалые глаза на бледном, изнеможённом душевным беспокойством лице Людвига — это и её, монархии, глаза. Устаревшая и рассыпающаяся в прах, она не готова идти на судьбоносные компромиссы с новым временем, до последнего сохраняя благородное выражение на аристократичном лице. И тем самым вернее приближает час своего забвения. Костёр самодержавия тихо и безмятежно затухает под ураганными порывами ветра в тот момент, когда люди, собравшиеся подле него, мёрзнут и нуждаются в тёплом ощущении уверенности в силе своего правителя. Короля, которого оперные партии интересовали куда больше прусского пангерманизма, набиравшего мощь и влияние в регионе. Короля, не имевшего дипломатических и политических способностей, при котором Бавария потерпела фиаско в войне и потеряла суверенитет. Было ли у него моральное право вершить судьбу своего народа — вопрос риторический.

Но в первую очередь это фильм о падении человека — физическом, психологическом, историческом. Режиссёр предложил зрителю конфликт между отрезвляюще-жестоким миром и хрупкой душой, истончившейся местами до болезненного зуда. Он противопоставил мир деловых людей с прагматичными взглядами, ежедневными, пугающе конкретными заботами о государстве и сказочный мир театров и замков, за стенами которых прятался король. Однако у стремления к красоте тоже есть своя цена. Сказка, в которой жил Людвиг, была мрачной, как бы ярко не озаряло его жизнь искусство. Это повесть об одиноком человеке не от мира сего, который грезил, что культура заменит людям и войны, и хлеб насущный, который желал построить новый мир, отождествить его со своими иллюзиями, но безнадёжно разочаровался в тщетных попытках. Жизнь быстро и беспощадно разрушила эти романтические бесплотные мечты, и король сосредоточился на строительстве собственного микромира. Но и в этой стерильной среде, окутанной атмосферой искусства — единственной вещи в мире, что могла расшевелить его оцепеневшую душу, Людвиг не смог найти близкого человека, которому решился бы открыть замкнувшийся на дворцовых стенах мир иллюзий. Единственная связь с родной душой, такой же непонятой окружением, как и монарх, Елизаветой Австрийской, и та не выдержала испытания временем и трагическими изменениями в душе монарха.

Людвиг оставил в качестве наследия и напоминания о несостоявшемся золотом веке несколько прекрасных замков, инициатором строительства которых он был. Замков, опустошивших королевскую казну, обречённых одиноко стоять среди великолепия баварских гор и лесов: внешняя красота и внутреннее запустение. Им не довелось услышать женский смех и топот детских ног, жаркие политические дискуссии и учтивые светские беседы. Все эти замки так и остались пустыми и заброшенными, декорациями в театре, что возвёл вокруг себя король, искавший пристанище своей трепетной душе в презренном мире, лишённом романтизма и чувства прекрасного. Людвиг и мир не сошлись характерами: Людвиг проиграл, а мир остался прежним.

Все это известно и непонятно еще со времен Сократа — интеллектуал внезапным и совершенно неожиданным для себя образом оказывается героем трагедии. Аякс — персонаж трагедии, но тот хотя бы желал перебить греков, а здесь интеллектуал, который не то чтобы ничего не делает, но даже ни к чему не призывает. Сократ говорил о себе в оправдание, что он только сомневается в убеждениях софистов и из-за сомнений получает шокирующий приговор. А что изменилось? Вот Сократ говорил «познай самого себя» и какие это получило последствия? Перед нами баварское дворянство: они готовы брать штурмом города для них жизнь состязание в доблести, главным образом военной, у них огромная энергия, направленная главным образом вовне, а им предлагают самокопание. У них бешеная энергия, а годы идут вхолостую, в большинстве своем этому дворянству менее всего интересны они сами и Сократ на их взгляд только сеял скуку. Заглянув в себя и соскучившись, они выместят на Сократа свое раздражение.

Людвиг оказывается в достойной компании — это компания Сократа. Тот выступал с публичными культурными инициативами и был приговорен к смерти. Особенность Людвига в том, что он уже выступал с культурной политикой, его культурные инициативы были подкреплены и в фильме на мой взгляд говорится о недостаточном подкреплении культурных инициатив властью. Печальный конец Людвига на мой взгляд говорит лишь о том, что он не был никаким сумасшедшим, наоборот, как раз параноики, навязывающие свою волю огнем и мечом — коммунисты и нацисты добиваются своего. В СССР все были знакомы с марксизмом-ленинизмом.

Людвиг — мягкий и «магический» король, он недоидеолог вследствие того, что у него нет паранойи. Надо быть параноиком чтобы не считаться им. Лично я не верю в безумие Людвига как раз вследствие того, что он был признан безумцем: в «Гибели богов» Мартин, которого куда более можно заподозрить в безумии, окружил себя эсесовцами и стал неуязвим. «Людвиг» заставляет задуматься о том, что не любят мыслителей и художников во всяком случае тогда, когда они приобретают большое влияние. Кто не любит? В фильме — пожилые господа в цилиндрах.

Объяснить признание Людвига безумцем тем, что он не правит, сомнительно. Да Людвиг игнорирует войну, Людвиг занят своим культуртрегерством, но у него есть министры. Правит кабинет министров и я не сомневаюсь в том, что Баварии безразлично, насколько деятельное участие принимает в этом король. В истории были случаи когда правили дети и ничего. Практической необходимости сместить Людвига не было, я убежден, что смысл фильма в нелюбви к его культурным инициативам. Не верит в безумие Людвига и сам Висконти никогда не выставляя его в фильме идиотом. Откуда берутся эти «пожилые господа в цилиндрах» написавшие донос на Сократа?

Когда эти господа в цилиндрах приезжают арестовать Людвига тому предлагают обратиться к армии, военные верны присяге и поддержат короля, но у Людвига не достает сил защищать самого себя. Ему не достает … гнева, полнокровия. И Висконти не начинает разжигать гнев на этих господ, фильм — не апология Людвига, а рассказ о его жизни. Людвиг жил, жил, потом его вышвырнули из жизни и все это не имеет кульминации — Людвиг не защищается, вяло защищает его и Висконти. Маэстро признавался, что любит снимать фильмы о несчастных, подавленных людях. Маэстро — меланхолик. Такие истории — сущность Висконти еще со времен «Белых ночей» и «Самой красивой». Он рассказывает о побежденных. В «Белых ночах» влюбленный уступает герою Жана Марэ (еще бы!) и роняет фразу, что ему довольно, ему даже много того, хватит на целую жизнь и того, что он добился в этой любви. Таков Висконти и его герои — они … причастны происходящему, именно причастны, а не захвачены происходящим. Они соучаствуют в происходящем, но не на главных ролях. Им не принадлежит мир, они только причастны этой жизни. Людвиг и Висконти иные нежели Сократ и Платон — они не стремятся к победе. Людвигу было достаточно скромно (по королевским меркам) прожить жизнь, маэстро Висконти было достаточно рассказать нам о Людвиге.

Фильм — необычный пример меланхолической трагедии. Платон берется переделать государство из-за Сократа, распятый Прометей у Эсхила грозит Зевсу, маэстро Висконти … причастен творчеству, он сдержанно рассказывает историю. Несомненно, его симпатии принадлежат Людвигу, но из этого не вытекает борьбы за него и зритель, пропустив слезу, сутуло выходит из зала. Мы не знаем кто унизил и осмеял Людвига, кто выставил его идиотом и не знаем, что с этим всем делать. Висконти сомневается в справедливости судьбы Людвига и мы сомневаемся. Мы вместе сомневаемся и … ничего более. Вот и вся самооборона интеллектуалов. А в конце концов и … что делать? Вот Сократ учил «познай самого себя» и многим ли этим занимаются? Ничего не изменишь…

А еще были дела Бродского, Синявского и Даниеля, карательная психиатрия против советских диссидентов и что? Кто-то осужден за это? Никто. Сущность нашего времени, что сейчас идет активная борьба, пытаются порядочность воцарить как идеологию. Элементарные вещи — соблюдение прав человека, а не параноидальные вещи, становятся глобальной идеологией. Что касается Людвига и Висконти, то они не были борцами, хотя были … причастны борьбе и Висконти один из преподавателей порядочного взгляда на вещи.

«Хочу наслаждаться вечно… хотя бы и ужаснулся мир моему наслаждению, хотя бы по грубости своей и не понял меня.»

Рейсбрук Удивительный

Лукино Висконти был несомненным декадентом как человек и как художник, что, собственно, совершенно логично, если принять во внимание его происхождение (по прямой от патрициев, средневековых правителей Милана) и время, в которое ему пришлось жить. Ударная его работа на почве неореализма более всего напоминает не следование диктатам вдохновения и свободной мечте, а совестливую, несколько натужную социальную ангажированность французских писателей-натуралистов середины девятнадцатого века (то бишь как раз преддверия декаданса), не видящих для себя возможности любоваться прелестями реального мира и изощряться в созданиях миров воображаемых, пока народ страдает, загнан и забит болезнью, голодом, нуждою. Творческое же стремление Висконти любой ценой обратно, в привычно красивые уюты, к сердце рвущей роскоши со вкусом доживающей отпущенный ей век аристократии, проявившееся, надо сказать, не сразу во всей полноте, а лишь на пике его креативности, выглядит совершенно естественным, органичным, долгое время сдерживаемым заветным желанием, уход его как художника в эбеновую башню эстетики ради эстетики — заработанным тяжелым трудом на поприще общественного блага правом заниматься, наконец, тем, чего душа требует.

Однако, левые критики, упрекавшие (если не сказать — забрасывавшие грязью) позднего Висконти в излишнем любовании, эстетизации прекрасной и страшной эпохи, начавшейся символизмом и программным его разделением этического и морального при демонстративном игнорировании последнего, и потрясшей мир своим культурным, социальным и политическим апофеозом — немецким фашизмом — проявляли в данном случае намеренную близорукость и нарочитое непонимание, продиктованное, вполне вероятно, банальной классовой неприязнью к аристократу (пусть и вполне канонично по-левому мыслящему). А между тем, Висконти был одним из последних художников-аристократов в бердяевском понимании слова (ибо по Бердяеву истинный аристократ не может не быть христианином в изначальном значении термина или коммунистом), то есть человеком, чувствующим себя на равных со всем живущим. Он всего лишь получил красоту и понимание ее как единственное достойное наследство и желал ею поделиться к теми, кто таких преимуществ не имел; изящество обихода, будучи для него естественным, как воздух, никогда не застило ему глаз, не позволяло забывать о важнейшем (о котором частенько забывали те же леваки, в душе филистеры и мелкие лавочники при всем своем напускном прогрессизме, завороженные чисто бытовой визуальной изысканностью изображенных Висконти клочков жизней).

В «Немецкой трилогии» Висконти как раз и имел своей целью исследовать, разматывая исторический клубок à rebours (по Гюисмансу), к каким страшным последствиям приводит слияние эстетики с политикой (и социальной этикой) и как оно зарождается. В известном смысле, «Людвиг», коронующий трилогию, является карикатурой на карикатурное понимание современниками самого Висконти — заострив несомненные параллели между приписываемыми ему странностями, пороками, жизненными установками и маниями несчастного монарха, режиссер дал единственный достойный ответ своим зоилам.

Последний король Баварии, прозванный подданными Märchenkönig (сказочный король), Людвиг воплощал собой декаданс лучше, чем какая-либо другая литературная или реальная персона. Будучи в своем запоздалом абсолютизме одним из последних сильных мира, он употребил свою власть на то, чтобы стать абсолютно свободным в том смысле, в котором понимал свободу сам — уйдя из мира ставших невыносимо грубыми реалий в мир материализованных его монаршей волей фантазий — сказочных замков в сказочных ландшафтах, сказочной музыки сказочника Вагнера, сказочной любви к сказочной красоты королеве (императрице австрийской Елизавете). Его гордыня потерпела закономерный крах, беспредельное одиночество стало ожидаемым уделом ищущего беспредельной свободы, его страна отдалась врагу, облагодетельствованные им забыли о нем, осмеяли, объявили сумасшедшим. Вот, в общем, и все содержание более чем четырехчасового, верного исторической правде, подчеркнуто камерного при всем своем великолепии фильма. Ни душевных бездн «Проклятых», ни богатства культурных контекстов «Смерти в Венеции» в «Людвиге» нет. Это — исповедь художника, отчаявшегося быть понятым, рассказывающего о себе и о своем, видящего себя в прекрасных чертах Людвига — Хельмута Бергера, своего любовника, своего создания, поднявшегося на актерские вершины лишь под его руководством, как актер Кайнц поднялся на вершины лишь благодаря Людвигу, и предавшего его, как был предан и другой, августейший, патрон. Художника, осознающего свои ошибки и не прощающего себе, но не умеющего иначе. Художника, чувствующего, как уходит его время, и служащего по нему последнюю обедню. Грустную, прекрасную, бесцельную.

«Я усталый, старый клоун, я машу мечом картонным,

И в лучах моей короны умирает светоч дня.»

А. Вертинский

Синтез истории и киноискусства — творение Висконти режет остро, только успевай подносить своё сердце. И если, оно хоть немного живёт в плену иллюзиий, как сердце Людовика, оно погрузится в эту тревожную, холодновато-умалчивающую и одновременно отвечающую на хор вопросов атмосферу фильма. И уже после просмотра какая-то горечь всё ещё будет обвивать терновником и отпустит нехотя и не сразу.

Прекрасно лицо Людвига и тогда, когда он полон грёзами и надеждами о своём будущем правлении, и когда он с глубоким восхищением говорит о творчестве, о красоте и таинственности ночи, и когда разочарования одно за другим настигают его, и когда трагические черты всё более проступают от предательств и вечных несовпадений действительного с представляемым, и когда под влияниям неумолимого времени и пережитых страданий зубы чернеют, а взгляд мутнеет, и даже во время гибели оно прекрасно.

Сохранить дитя в душе — это редкий дар, но, к сожалению, если голос этого внутреннего ребёнка звучит сильнее всего, то это приводит к бедам. Людовик как дитя, что стоит на краю бездны, но до конца не верит тому, что перед ним бездна, не чувствует её реальной огромности и шаг за шагом приближается к гибели. И уже видя, или инстинктивно чувствуя перед собой пропасть, в которую ему придётся шагнуть, Людвиг не сворачивает с пути. Его вера в прекрасное не может угаснуть, его видение мира сквозь призму собственных идеалов непоколебимо, без него и сам король немыслим, это сердцевина его существа. Это для других в его руках картонный меч, а не Экскалибурн, но можно смотреть на это совершенно иначе — не как на слабость, а как на то самое важное, непотерянное со временем, что остаётся в нём. Какая-то неразгадываемая загадка.

Порой он может не нравиться — нервный, гневливый, временами жестокосердный, но это лишь полнее отражает его образ, придаёт прелесть и настоящесть — эта особая черта искренний, гуманный эгоизм. Сквозь изогнутые дугами брови, и алчущие увидеть свет глаза прокрадывается нежность, сдерживаемая монаршим величием.

Великолепен фильм, актёры, неспешная камера, приятный для слуха немецкий, костюмы и декорации чудесны. Этот живой мир кино всегда открыт для живых сердец, он делает тоскливую музыку дождя вечной, красоту переплетает с безумием, воскрешает погибшего баварского монарха, а вместе с ним облачает в плоть реальных образов давно прошедшую эпоху.

И мы слышим всё это как-то по-своему.

Фильм прекрасный, и одновременно настолько горький, что, кажется, для здоровой психики смотреть эту 4-х часовую агонию, смерть и погружение в небытие Прекрасного невыносимо. И, тем не менее, смотришь — болезненно-заворожено, чуть покачиваясь от тошноты и нежности, затаив дыхание, как будто трогаешь обнаженный нерв или видишь похороны человека, с которым был не особо знаком при жизни, но в этот момент понимаешь, что всегда очень бы хотелось познакомиться, а теперь уже поздно… И всегда было поздно, а ты и не знал… Каждый кадр, каждый поворот камеры, фантастические интерьеры и костюмы, музыка дают зрителю буквально ощутить странно-давящую атмосферу аутичного мира тоски и безумия. Есть люди, которые, ощущая гибель своей культуры кожей, могут передавать это ощущение, как по цепочке другим, даже далеким от нее.

Потомственному герцогу Висконти, посвятившему себя самому демократичному из искусств, впечатляющие реквиемы по утонченной культуре, погибающей под натиском новых варварских времен, удавались как никому. В конце концов, есть вещи, которые можно понять только изнутри, и один из первых и последних представителей «Золотого Века Кинематографа», судя по его многочисленным высказываниям, закат этого самого Золотого Века, превращение кино в аттракцион, а людей в машины для доения и наступление новой вульгарной культуры, воспринимал лично и крайне болезненно. Правда, доживи он до сегодняшних дней, наверное, слово «культура» в отношении окончательно победившей действительности, употребил бы вряд ли. Но тут Висконти даже в снобизме упрекнуть сложно, хотя уж кто-кто, а он имел на него право — помимо параллелей истории столетней давности с сегодняшним днем, его, точно так же как и первых фильмах, посвященных жизни «дна», интересует, прежде всего, психологический аспект — «Я люблю рассказывать истории поражений, описывать одинокие души, судьбы, разрушенные действительностью» — так скажет о «Людвиге» он сам.

Кино начинается со знаковых кадров — прекрасное, одухотворенное лицо только что коронованного монарха, возрожденческие мечты о царстве Красоты, рассвете наук и искусств и прочая, прочая, прочая. И с первых же реплик Хельмута Бергера, как обычно похожего на падшего ангела, в наказание за гордыню отправленного в ад земной бесприютности, с его нервных жестов, с особой взвинченной походки, становится понятно, что перед нами главное действующее лицо фильма, что этот человек поведет за собой туда куда захочет. Только эта видимость, видимостью и остается. И если протащить зрителя по всем кругам ада, положенные своему герою, актеру Бергеру удается по полной, то реальному Людвигу Баварскому хоть на шаг приблизится к Мечте не удастся. Как объяснить ему красивая девочка, кузина Елизавета, будущая императрица Австро-Венгерской империи (Роми Шнайдер): любовь и долг — явления несовместимые, вера в родство избранных душ, разрушена интригами и мелочными расчетами композитора Вагнера, кругом неблагородная, нерыцарская война, казна разорена на реализацию маний (да-да, назовем вещи своими именами) Его Величества, а Царство Красоты оказалось чересчур далеким, чтобы жертвовать ради него меркантильными интересами. В этом скучном мире, населенном людьми, лишенными романтики, всегда так.

«Окружающий мир омерзительно мелок. Люди мечтают только о материальном благополучии и готовы добиваться его всю жизнь. Я же хочу быть свободным. Мечтать о невозможном. Я пытаюсь поступать так, как думаю. Поэтому я отстранился от этой идиотской войны, которую я не сумел предотвратить. я не трус и не негодяй… Я ненавижу ложь и хочу жить честно…» — скажет он. Но то, что он услышит в ответ, ему совсем не понравится — «Власть всегда ограничена рамками человеческого общества, к которому он принадлежит. Кто может последовать за пределы этих границ? Уж, конечно, не те жалкие людишки, погрязшие в поисках материальной и нравственной опоры своего существования, о которых вы говорили с таким презрением. И что же? За вами пойдут те, кто эту идеальную свободу понимает, как свободу разврата. Самые гнусные плебеи и подонки, самые растленные мерзавцы…» Между ним и пошлым, грубым миром встает стена, он теряет власть, в первую очередь на собой, и замыкается в своем поклонении идеалам, не нужным никому — самом страшном из всех видов одиночества… Из такого одиночества, обычно рано или поздно, выбивает наверх: или в красоту, или в смерть…

Висконти, как опытный психолог, совершенно нейтрален, он никого не судит и не оправдывает, а ставит диагноз и пытается исследовать причины, приведшее к вымиранию породы богов и романтических героев. То, что об одиночестве, пустоте и некоммуникабельности во вселенских масштабах говорят вполголоса и тихо, не поддающимися вербализации образами, производит еще более щемящее впечатление. Фильм как кардиограмма — удары сердца чередуются с паузами, а заканчивается прямой. Диагноз прост — в новой бисмарковской Германии «лебединому королю» Людвигу нет места. Старый мир обречен, все цивилизации, в конце концов, обречены и самая чистая, голубая кровь — результат многих поколений браков близких родственников, рано или поздно становится одним из признаков вымирания. Это подчеркивается темой с младшим братом, мальчиком, взявшим на себя все тяготы, которыми пренебрег король — заведомо непосильную ношу, которую он мужественно нес, и закономерно надорвался под ее тяжестью.

Режиссера интересует Людвиг, сам по себе, такой тип человека — по природе гуманного, умного, доверчивого, честного и воспитанного — портрет идеального монарха получается, который как это не парадоксально, именно благодаря всем этим качествам оказался не нужен своему государству. В то время, в определенном смысле он порочен и испорчен, так как на той высоте, на которую он сам себя загнал, все человеческие и моральные принципы не действуют. Но Людвиг, со своими воздушными замками, дошедший в своем идеализме до предела, намного симпатичней тех, кто в пришедшем на смену «железному» XIX столетию, двадцатом, так и ставшему золотым, веке, его заменит. Ведь отсутствие системы ценностей и идеалов, отрицание культуры, Висконти считал признаком зарождающегося фашизма, который он так ненавидел.

Лебединые песни всегда печальны — сказка уступила место суровой реальности, но оставила свой след на земле.. Современные баварцы относятся к Людвигу как святому и живут за счет туристов, приезжающих посмотреть на те самые фантастические замки, воплощение утонченных идеалов короля, ставшие причиной разорения государственной казны при его жизни. Да, Людвиг Баварский проиграет все свои войны с веком. С ним обошлись жестоко, не дав даже той, смерти, которую он заслуживал, но он ушел загадкой, как и хотел и победил по очкам. История будоражит воображение больше любого художественного вымысла и последнего Дон Кихота в истории будут помнить еще долго, как напоминание о том, что в этом материальном мире есть что еще.… Такие не проигрывают.