Сверстницы (1959)

А ведь это был первый наш «Секс в большом городе», первая попытка показать Москву под сенью девушек в цвету, причём девушек, неотразимую силу цветенья своего — осознающих. Здесь нет никакого привычного нам «робеть, не зная прелести своей, печалиться, не узнавая счастья», никаких сомнений в прелести своей нет у трёх действительно роскошных подруг (Федосеева, Кошелева, Крылова — все как куклы одетые, все в самом ярком блеске у каждой по-своему притягательной красоты, было ли в нашем кино ещё где-нибудь подобное?), а потому ни на какие сделки с женской долей и судьбой, в русском и особенно советском сюжете опять-таки привычные — они не идут. Вообще ранний Ордынский, режиссёр, воспринимаемый, скорее, как посконный, ретроградный, кондовый (Гурченко всю жизнь стыдилась своего студенческого с ним, «мужиковатым, в люди не выйти», брака) — до удивления близок самой сейчас, в двадцатые годы двадцать первого века, актуальной фем-повестке: у него есть и опыт нового обретения женского достоинства и счастья (именно в этом порядке!) юной, брошенной подлецом матерью-одиночкой в фильме «Человек родился», и леденящий, концлагерный ужас губящего отроковицу религиозного, на так никуда и не выдавленной провинциальной патриархальности замешанного фанатизма в «Тучах над Борском», и поражающие современной зрелостью гендерные акценты в экранизации тургеневской «Первой любви».

Потом всё это, публикой не востребованное — ушло. Из «Сверстниц» заимствовали эстетику (финальная сцена на эскалаторе метро из «Я шагаю по Москве» — это прямая, явная, залихватская отсылка к Ордынскому, но есть мотивы и менее очевидные — часовой, например, завод, как запасной аэродром для приземления потерпевшей крушение жизненных планов московской выпускницы, фигурирует в «Пушкинском вальсе» Прилежаевой), однако ценностный их месседж очень быстро забит был в нашем кино «правдой жизни» «Девчат» и «Женщин» — всей этой безнадёгой девиц-перестарков в свои двадцать семь, вынужденных терпеть в женихах облезлых Ксан Ксанычей, опозоренных на весь посёлок за секс по обоюдному с видным мужиком Анфисок, рыдающих в абортариях после безлюбых-безрадостных залётов Дусек и прочей ненужной, лишней, захламляющей и отравляющей жизнь мизогинией под маской мудроженственности. Потому что коллизия «Сверстниц» — это, по уровню женского самосознания и солидарности, почти «Большая маленькая ложь»: две подруги, в разной степени обманутые одним и тем же кавалером, не ополчаются друг против друга, вцепившись в принца каждая со своей стороны, не грызутся из-за него и даже не шипят взаимообвинительно и змеино, ревнуя, комплексуя, завидуя — но выступают единым фронтом, вместе, против него, не предают то есть ни дружбы своей, ни себя самих ради сомнительной привилегии быть хоть при подмоченных, но штанах.

Вообще «Сверстницы» полнятся альтернативными, по недосмотру не использованными/недоиспользованными в своё время мировоззренческими и социальными возможностями: одна девушка, сошедшая с прямой дорожки, уходит от сварливой тётки жить к подруге — и тем спасается, находит себя, другая без жеманства любит мужчину «как взрослая женщина» — и получает горький, но ценный опыт, взрослеет, третья, привилегированная, из явно вельможной советской вельможностью семьи — бросает престижный институт, осознав отсутствие в себе таланта. Все три — выстраивают себя сами, без позы и эпатажа, но всё же явно наперекор готовой логике, все три, столкнувшись, часто по собственной вине, с разочарованием и неудачей (а однозначно счастливого конца эта история не имеет ни для одной из трёх) — не мирятся с второ- или третьесортным, не уходят в конформность, в которую так часто и с из нашей перспективы понятно неутешительным результатом пыталось загнать ярких фиф обоего пола кино того времени, но — делают по-своему. И это — очень здорово (достаточно сравнить атмосферу «Сверстниц» с коллективным психозом всех почти основных персонажей визуально очень похожих на них «Разных судеб», чтобы понять — до какой степени здорово, нормально, адекватно здесь все себя — в худших вводных — ведут). Но здоровья у нас — не любят, любят надменность, угловатость и косматость, тоску и надрыв, потерь очевидность, улыбки — безобидность.

Доброе, старое кино, которое ненавязчиво, с легкой долей поучительности повествует о дружбе, о проблеме выбора, о поисках своего места в жизни, своей дороги, ну и, конечно, любви — куда уж без нее!)

Почему я выделяю этот фильм? Ведь, если честно, его нельзя назвать безукоризненным, некоторые сцены кажутся чересчур драматичными и почти пафосными, но… Но это все мелочи по сравнению с тем, что в этом фильме мы можем увидеть совсем молоденькую Лидию Федосееву — заметьте, еще не Шукшину! А если хорошенько присмотреться, то можно узнать и Александра Демьяненко, правда, в крошечной эпизодической роли, но это ведь Демьяненко! Опять же — еще не Шурик…

Ну и наконец, нельзя без грусти смотреть на очень-очень-очень симпатичного и обаятельного героя Владимира Костина, зная, как трагически и как рано оборвалась жизнь этого актера…

Поэтому, когда я хочу погрузиться в ностальгическое настроение, я выбираю этот фильм, который неизменно вызывает у меня улыбку — пусть зачастую и слегка печальную…

10 из 10

Очень хороший, добрый и позитивный фильм! Впрочем, как и все советские фильмы. В них много жизненного, душевного, и в то же время, они необычайно лёгкие и трогательные.

В фильме отлично показана настоящая дружба, которая пройдёт проверку предательством. Выбор встанет, либо подруга, либо личная жизнь. А легкомысленная вертушка Светлана докажет всем, что она чего — то стоит! А, главное, человеку, который ей небезразличен!

Советую посмотреть эту картину, после которой так легко и приятно на душе.