Кровь на 148 км (1958)

Югославскому кинематографу история отмерила не так уж много времени. Начав сколь-нибудь заметное развитие лишь в 1947-м году, уже в 1991-м он вместе со страной ушёл в прошлое, рассыпавшись балканской мозаикой по новообразованным государствам. Окрестивший себя прогрессивным мир не жаловал соцреалистическую жвачку о фашистонепроницаемых партизанах, конвейерно производившуюся под чутким надзором Иосипа Броза и заглушавшую голос авторского кино. По сути, Запад обратил свои взоры на эти земли лишь с появлением на них произведений «чёрной волны», что открыто противопоставила себя стремительно коснеющему титоизму. А затем и вовсе решил довольствоваться импортом, по Жижеку, «либидозной энергии национализма», щедро источаемой творениями Кустурицы. Большая же часть классических югославских лент так и осталась позабытой где-то в недрах кинематографических справочников, фестивальных хроник и частных коллекций. В том числе и новаторская для своего времени картина Николы Тановера «H-8…».

Такими знаками начинался номер легкового автомобиля, который 14 апреля 1957 года выехал из пункта А в пункт Б и где-то между ними сократил население страны на семь человек. Пассажирский автобус и грузовик столкнулись лоб в лоб, а виновник умчался в темноту, оставив в память о себе лишь смутный силуэт машины на фоне дождя и эти ничего не давшие расследованию символы: «Н-8…». Фильм Тановера, вышедший годом позже, — не изучение причин и не вычисление убийцы: причины давно установлены, убийцу же найти невозможно. Это — прямое обращение к нему и ко всем тем, кто, неодобрительно поцокав языком над статьёй о чьей-то гибели, с привычным облегчением переходят на страницу с кроссвордами и анекдотами. Это художественный репортаж о том, какими были или, скорее, могли быть люди, которых не стало тем пасмурным весенним вечером. Это попытка вывернуть формальную сводку о ДТП экзистенцией наружу и дать зрителю понять, что за сухими цифрами всегда стоят чьи-то лица, надежды и жизни.

И попытка, увы, излишне нарочитая. Бесспорно, с точки зрения формы это условное роуд-муви выполнено так, что, появись такая лента в более капиталистических краях, она наверняка осела бы в многочисленных топ-листах где-нибудь рядышком с работами Хичкока, Уайлдера или Уэллса. Однако, вместе с командой проявляя недюжинный талант в технических дисциплинах вроде монтажа, работы с камерой и аудиорядом, югослав при этом упорно пытается усидеть на двух разъезжающихся стульях: каждого персонажа выписать предельно яркой личностью в духе романтизма и одновременно сохранить едва ли не документальную реалистичность повествования. В результате автобус, провожаемый в путь с достойной «Титаника» помпой, превращается в мобильный филиал Кунсткамеры, где у каждого экспоната помимо тяги к рефлексии есть ещё целый ворох неординарных черт. Актёр-мизантроп, профессор-невротик, девочка-гемофилик (почему бы и нет?), мужичок-клептоман… Постановщик не жалеет времени, чтобы в почти скетчевом формате дать каждому из них долю зрительского сопереживания, вот только чем более живыми и выпуклыми он стремится их сделать, тем менее правдоподобным выглядит этот разношёрстный рейс.

К тому же, уделяя пристальнейшее внимание пассажирам автобуса, где даже кукла на стекле не просто кукла, но Тихомир со своей предысторией, режиссёр на удивление однообразен в представлении второй пострадавшей стороны — водителя грузовика и его маленького сына, которые всю дорогу обсуждают то, как папа вышел из тюрьмы и теперь наверняка исправится. Даже вклинивание в сюжет его бывшего сокамерника, случайно (вот так совпадение) становящегося их попутчиком и принимающегося соблазнять беднягу золотыми горизонтами жульничества, не придаёт этой линии драматургической убедительности. А когда в салоне автобуса озлобленный на врачей актёр начинает читать «жареную» газетную статью, которая по удивительному стечению обстоятельств написана сидящим слева от него журналистом и (ну надо же!) рассказывает о разместившемся сразу за ним докторе, манипулятивность сценарных ходов уже не удаётся списать даже на привычную театральность традиционного синематографа 50-х. Задумка создателей: «Так могло быть на самом деле», — больше не действует, и публике остаётся лишь по инерции смаковать интригу, кто же из героев займёт злополучные места будущих жертв.

Возникнув на заре независимого югославского киноискусства, драма «H-8…» не успела избавиться от шлейфа соцреалистической нарочитости и некой стоеросовости постановки. Некогда дав мощный толчок развитию экранных изобразительных средств и тематическому разнообразию поднимаемых местными режиссёрами и сценаристами проблем, ныне она в основном интересна как срез необычной эпохи необычного государства. Тщательно вырисовывая одно действующее лицо за другим, авторы вольно или невольно составляют из них единый образ своей страны. Страны, где у придорожного кафе курить нельзя, зато в автобусе, сидя рядом с грудным младенцем, — можно. Где на каждой остановке пассажиры, отчего-то гнушаясь воды, радостно атакуют прилавки с вином, сливовицей и мартини, да и водитель не прочь пропустить бокальчик пива на дорожку. Где средний класс угрюмо завидует сидящим впереди разодетым иностранцам, потому что единственная возможность приобрести что-то стоящее — взять кредит. Где поломанные войной и её последствиями отцы так легко встают на криминальную стезю, а новое поколение вырастает в сиротских приютах, мечты о будущем замыкая на эскапизме. Где человек, глядя на страшные результаты собственной безответственности, гасит свет и вжимает педаль газа до упора, уносясь подальше от неудобной реальности навстречу мерцающим где-то впереди коммунистическим химерам…

От самих себя-то не убежать.