Дочь самурая (1937)

Незадолго до начала одной из самых трагических войн в истории планеты немецкий режиссер Арнольд Фанк снял картину в Японии. И лента оказалась весьма значимой.

В сущности, Фанк предопределил то, что делал после второй мировой войны Ясудзиро Одзу. Его лента как раз затрагивает вопрос баланса традиций и развития. Это доброжелательное кино о семье и соотношении личного выбора с повелениями старших. Чем не императив Одзу? Забавно, но именно Арнольд Фанк открыл для большого кинематографа Сэцуко Хару, позже много снимавшуюся у упомянутого Одзу. В картине Фанка эта японка сыграла центральную роль. Ее героиня оказывается без вины виноватой. Родители предопределили ее будущее с одобренным ими мужчиной, но он нашел себе женщину-компаньона в Европе. Это ли не кризис?

Первую половину фильма светловолосая Рут Эвеллер потрясает своим рационализмом и отсутствием кротости японцев. А во второй части полюс интересов меняется. Здесь уже раскрывает тайники души своей героини Сэцуко Хару. Вначале буря внутри - потом, прогулка на вулкан. Спасет ли ее главный герой Вы узнаете из ленты.

Но я хотел бы выделить другое. Фанк изящно делится со зрителем изображениями символов Японии. Это и Фудзияма, и сакура, и бойцы сумо.

Арнольд Фанк затронул очень важные вопросы перемен в обществе, сближения Японии с Европой. Он будто пытался смягчить информационный вакуум между регионами в ленте рассказывали о Японии для европейцев, и о европейском темпераменте для японцев. Так сказать, сближение культур.

7 из 10

Япония и Германия встретились на исторической дистанции в драматический момент, чтобы, почти сразу же расставшись, узнать в минутном товарище утерянную половину души. Олицетворение востока и запада, или уж, во всяком случае, наиболее выразительные в характерных культурных чертах, эти две державы, обнаружили между собой удивительное сходство. То было время активного культурного обмена — европейцы впервые читали «Тибетскую книгу мертвых», Карл Юнг осмыслял концепции буддизма в рамках психоанализа, а Ван Гог открыл новый этап творчества, вдохновляясь японскими гравюрами. Японцы же, в продолжении вестернизации, проникаются идеями рационализма и эмпиризма. Окончательному забвению предаются самурайские мечи, завернутые в кимоно на покрывающихся пылью алтарях буддийских храмов.

После войны, пожалуй, лучший японский писатель Юкио Мисима, многократно возвращался к этому времени, чтобы отыскать в нем возможность гармонического рефрена в настоящее, сочетая в своей прозе и жизни, японскую утонченность формы с немецкой монументальностью мысли, а также идеи чести и экстатического самопожертвования, общие для немцев и ортодоксального самурайства.

Мисима открыл для себя Западную цивилизацию в путешествии по следам античности. С героем фильма «Дочь самурая», Теруо, происходит примерно то же самое. Но с небольшой географической поправкой — Мисима побывал в самой Греции, а Теруо проводит несколько лет в Гитлеровской Германии, расценивающей Античность в качестве важнейшего элемента Европейского самоощущения.

В обоих случаях впечатления оказываются неизгладимыми. Мисима по возвращению штудирует Томаса Манна, мечтает о старых порядках и пропадает в спортзалах, превращая себя в античную статую. Теруо же, на правах обывателя, возвращается домой в компании светловолосой фрейлин и отказывается выполнять родовые обязательства и жениться на девушке, которую помнит ребенком. Из всего многообразия философской мысли европейского человека, он усвоил лишь идеи индивидуализма, пренебрегающего обычаем.

Вполне возможно, что, будучи студентом, Теруо раз или два случайно оказывался в восторженной гуще Гитлер-югендов, или даже посещал Олимпиаду-1936, как вежливый гость, невольно радуясь триумфу воли хозяев. С большой вероятностью можно предположить, что он, по крайней мере, смотрел «Олимпию». И его сердечная подруга Герта, осознающая всю мощь такого влияния, тактично направляет Теруо, помогая ему заново открывать прелести Японии.

К чему располагают и обстоятельства — невесту японца играет не кто-нибудь, а невероятная Сецуко Хара, будущая прима Ясудзиро Одзу и Акиры Куросавы и «японская актриса N1» всего XX века. Именно «Дочь Самурая» стала ее первой значительной ролью, после которой приходит обожание, как в Японии, так и в Германии, куда весь актерский состав был приглашен на волне успеха фильма в обеих странах.

И этот успех с 80-летней дистанции отнюдь не выглядит наигранным. Неспроста мы вспоминали «Олимпию» — над «Дочерью самурая», фильмом совместного производства, потрудились корифеи немецкого кинематографа тех лет. Режиссер и сценарист от Германии, Арнольд Франк, известен тем, что открыл миру Лени Рифеншталь, а также как отец популярного тогда «Горного Кино». Оператор фильма был также задействован в визуально совершенном «Триумфе Воли». Словом, в Японию пожаловали настоящие мастера натурных съемок, и в потрясающих по красоте кадрах, чувствуется, с каким удовольствием и трепетом они фиксировали на пленку уникальные пейзажи этой страны. Детали естественного антуража схвачены в фильме с чисто японской созерцательностью, достойной самого мастера-утонченность Кэндзи Мидзогути, различающей тончайшие сплетения, соединяющие движение души с природной красотой. Естественность культурного пространства же обеспечена непосредственно японцами. В основном конфликте сразу угадываются те же проблемы, что осмыслялись тогда Рю Акутагавой в литературе и тем же Мидзогути в кинематографе — это страх японцев «сесть между двух стульев», не доверившись вовремя прогрессу, или, наоборот, слишком резко порвав с герметической национальной традицией. Мы наблюдаем как-бы социально-психологический срез японского общества тех лет — чтобы убедиться в этом достаточно почитать того же Мисиму.

На символическом уровне, процессы самоопределения Теруо, проведены в масштабах, соответствующих безжалостному, но, в то же время, романтическому менталитету японцев и немцев, испокон веков живших в тени величественных гор. Воспевание природы как альма-матер духа и искусства, в пантеистической манере, сформировало фундамент и стены этих культур. Так что, переживания героев отданы создателями во власть стихий — в первую очередь, западного и восточного ветров. Японцы и немцы сравниваются с дремлющими вулканами, причем, решающую роль в воплощении этой аллегории играет хрупкая и нежная героиня Сэцухо Хары.

Немецкий кинематограф первой половины 20 века особенно преуспел в одушевлении символических пространств. Будь то «Калигари», «Метрополис», «Триумф Воли», или «Берлинская симфония», зритель всегда может почувствовать будто, вместе с героями, путешествует по внутренностям некого существа, обладающего сознанием и волей. И в кульминационной сцене «Дочери самурая», этот эффект достигает завидной достоверности. Франк наконец-то оказывается в родной стихии, и наглядно демонстрирует, что ему нет равных в передаче эстетического потенциала светотеней в задымленных изломах горного рельефа. Герои оказываются во власти вулкана, символизирующего саму Японию и каждого японца по отдельности. Это параллель, с которой охотно согласится любой японец.

К этому моменту Герта, успев немного помучаться с палочками и, показав, что в кимоно она смотрится премило, скромно самоустраняется с авансцены. У Японии свои дела, в которых она разберется тем удачнее, если сохранит аутентичность — таков пропагандистский пафос этой картины. Даже из времен, в которых принято маскировать империалистические замашки, трудно отыскать здесь какой-то подвох. И отстраняясь от контекста, изолировавшего «Дочь самурая» в вечном девичестве от глаз синефилов, остается констатировать — перед немногими любопытными предстает именно самобытное киноискусство, интересное как само по себе, так и в качестве любопытнейшего образчика соединения в тандем двух чрезвычайно развитых культурных традиций.

8 из 10