Дам миллион (1935)

Этот фильм легко мог бы стать еще одним примером сентиментально непритязательной комедийной мелодрамы, но оказался на порядок интереснее. Его сюжет явно не соответствует стандартным пропорциям социального мезальянса, который составили богатый аристократ, сошедший, то есть спрыгнувший с корабля, то есть собственной яхты на бал, то есть оказавшийся в портовом городе, где судьба свела его с рядовой циркачкой, обладательницей нерядового искреннего сердца. Во-первых, фабульный зачин оказался инверсией «Огней большого города», где бродяга спасал богача, здесь же все ровно наоборот. Во-вторых, отношения данных героев не выродились в типичную историю принца и нищего, которые совершают семиотический обмен, пытаясь соблюдать чуждый им культурный кодекс поведения. Выряженный во фрак и позаимствовавший у аристократа круглую сумму бедняк решается на импровизацию и закручивает интригу об анонимном миллиардере, играющем в нищего где-то на городских улицах, а миллиардер в обносках узнает об этом не сразу и подключается к возникшей интриге именно in media res и начиная в свою очередь собственную импровизацию. Впрочем, знаменательная встреча с дамой, точнее, девой с маленькой собачкой и большим сердцем уже произошла, и далее эти три партии звучат то параллельно, то пересекаясь в топосах местной газеты и цирка-шапито, владелец которого больше других одержим идеей идентифицировать миллиардера в лохмотьях, заполучив желанный миллион. Этим основным партиям вторят более локальные мелодии и отдельные сюжетные нотки, хорошо иллюстрирующие ситуацию локальной, но ложной утопии, в самом средоточии которой оказались почти все городские бедняки, в каждом из которых кто-нибудь да подозревает медиума желанного миллиона. Так выстроенный сюжет выводит фильм далеко за рамки примитивного сюжетного нарратива о демократических богачах и аристократических клошарах.

Однако есть в нем и свои несообразности. К примеру, практически весь фильм связан с ситуацией, если можно так выразиться, семиотической слепоты. Аристократ в отличном исполнении молодого и пластичного де Сика как будто сошел со страниц типичной истории об аристократе, проведшем всю жизнь в некоей золотой башне и не знающем никакой жизни, кроме своей. Не менее теоретичны и представления горожан о жизни и манерах супербогачей. С другой стороны, это можно посчитать и традиционно комедийном допущением в духе нашего «Ревизора», где чиновники имеют лишь приблизительное представление о столичной жизни, в результате чего закручивается пресловутая миражная интрига. Однако логика фильма все же другая. В то время, как нищие имитируют аристократические манеры, как они их понимают, горожане пытаются мимикрировать под добрых филистимлян, что тоже не очень-то им удается. Более того оценка демократического мира в фильме достаточно резко меняется от умеренного сочувствия к резко неприкрытой гротесковой сатире в финале. Поэтому в фильме и не работает типичная логика сюжета о естественной неаристократической личности, простонародном психопомпе как своеобразном душевном лекаре нравственно испорченного богача. Как раз единственным не играющим некую роль оказывается сам аристократ, естественность и непринужденность которого как бы напоминает о генетических качествах европейской аристократии, тотально отличных от пошлых претензий не имеющих подобного происхождения нуворишей.

Мысль о своеобразной даже не транскрипции, а подмене логики типичного сюжета об изощренном герое в мире простодушных можно развивать и дальше, но хочется сказать в заключение вот о чем. Если обратить внимание на список создателей фильма, бросается в глаза показательная плотность имен, совсем скоро принявших участие в становлении и утверждении неореализма. Это и сам де Сика, пока только лишь актер. Но это и сценарист Чезаре Дзаваттини, и оператор Отелло Мартелли. В свете этого факта выглядит совсем неслучайной начальная интенция фильма, перевод стрелок от великосветской мелодрамы к сюжету о демократическом мире. И пускай пока изображение этого мира выглядит крайне противоречивым и компромиссным (все же голубая кровь ценнее крови обычного цвета), эта начальная интенция весьма знаменательна. Несмотря на то, что никакого серьезного совпадения с эстетикой будущего неореализма в фильме нет, он кажется некими пролегоменами к ней и, повторюсь, просто выше уровнем стандартных душещипательных и духоподъемных нарративов о богатых и бедных.

7 из 10