Жизнь и страсти Иисуса Христа (1903)

Век с небольшим назад мир киноискусства был безвиден и пуст, как тьма над бездною; и не могло новое поколение людей узреть игру кумиров своих предков. И явился тогда в земле обетованной, французской Люмьер благословенный и брат его, и сказали они люду алчущему, страждущему: «Вот тебе, народ мой любимый, диво дивное, целлулоидное, нарекаем его синематографом. Да узреют очи твои таинство немалое, по образу и подобию человеческому созданное». И увидели люди, что это хорошо.

И появились на холстинах белых, по стенам развешенным, образы разные, один другого чудеснее. То народ рабочий из ворот выходит в поисках хлеба насущного, то придумка техническая на вокзал прибывает, геенной огненной посверкивая, то поливальщик злаков полевых принимает крещение водное, шлангом сотворенное.

И не прошла ещё накрепко твердь небесная десяток зим вокруг земли спасенной, как картинки, для забавы людской созданные, начали в долгие ленты складываться. Откусив от плода познания запретного, стали лицедейничеству смысл особый придавать и в былины складывать. И вот в году 1903 от Рождества Христова два волхва Люсьен Нонге и Фернан Зекка обратили лики свои к Священной Книге, Евангелием называемой. Задумали они показать тридцать три сцены жизни и страстей Иисуса Христа, по количеству лет прожитых в единое целое собранных. И не успели еще новорожденные вместе с фильмой младенцы лепет неразумный в божьи молитвы научиться складывать, как каждый страждущий, будь он фарисеем сомневающимся или самаритянином добрым, мог за пять су, пожертвованных на дело истинное, увидеть, какие были ясли младенческие, звезда Вифлеемская или плащаница с ликом мучающимся.

И вострубил первый ангел, и появилась на экране Дева Мария, распахнув двери навстречу Духу Божьему. И узрели люди изумлённые радугу на одеяниях древних иудеев, то осененные озарением высоким, приложили к сему руку создатели истории, раскрасившие пленку цветами небесными. И всё Евангелие пролетело, как мотылек ранний, единый мигом, сновидением утренним. И спустя три четверти часа Иисус возносится на облаке в дали светлые, золотым светом мерцающим. И пали ниц с кадрами последними ученики христовы и зрители пораженные.

И явились зрителю чудеса невиданные ранее. Ангелы показывались и исчезали, путеводная звезда зажигалась над челом младенца, Иосиф засыпал у подножия сфинкса, скрывая свои телом хрупкую линию перехода сущего в иллюзорное. Актеров на экране не было, были образы, ожившая живопись. Вот Иисус изгоняет продавцов из храма, вот мессия на тайной вечере указывает перстом на Иуду, вот отворяется могильный камень, и на ноги поднимается изумлённый Лазарь. Книжники неверующие уходили с просмотра посрамленные, так светилась в картине Сила Господня.

Много воды утекло с поры сотворения картины «La vie et la passion de Jesus Christ». Но первым вестником Слова, полного, не усекновенного, была именно она. Как от слабого родника собираются полноводные реки, так и легионы духовных фильмов восходят к французской ленте. И, сколь хитроумны и мудрогелисты не были многочисленные «камо грядеши» современного кинематографа, все они пили из одного ручья.

И показали волхвы чистую воду жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца. И не будет ночи для тех, кто имел счастие лицезреть жизнь Его на век, приближенную к часу рождения. Блаженны те, кто ищет правду кино в работах редких, непознанных паствой неразумной. А тот, кто глух и слеп в зале роскошном, кукурузу вздутую поглощающий — тот пес и чародей, прелюбодей и идолослужитель, любящий и делающий неправду. Да снизойдет благодать на причастных к кринице кинематографа. Аминь.

«Жизнь и страсти Иисуса Христа» — это один из первых фильмов о судьбе Иисуса, сына Божьего. Картина поставлена так, что каждый интертитр представляет собой ведение в знаменательное событие жития Христа. Таких введений будет, не включая вступительные и заключительные титры, ровным счётом — тридцать три. Именно столько пробыл на земле Христос. Авторы фильма замечательно постарались, «раскрасив» многие сцены. И это ещё более придавало зрелищности и эстетичности фильму в те годы, когда французский кинематограф делал свои первые шаги. Да и во многих развитых странах о кинематографе вообще ещё и не знали. Конечно же, многие немые сцены невозможно толком понять, не зная некоторых историй из жизни Иисуса, но это не мешает общему пониманию сюжетной линии в целом.

Этот древний фильм, снятый не только в эпоху «Великого немого», но и вообще в эпоху кинопримитивов, когда только начал формироваться собственный язык кино, и через 105 лет после создания производит колоссальное впечатление. Вроде бы простой сюжет, фильм чуть ли не иллюстративен, наподобие раёшного искусства, или средневековой литургической драмы, на которые явно опирались режиссёры. Однако в этом фильме больше жизни и экзистенциальной, фантомной природы кинематографа (действительно, что есть кино как не запечатление призраков?), чем во многих позднейших фильмах. Восхищает не только потрясающе применённый приём вирирования (где там нашему раскрашенному флагу из «Броненосца „Потёмкин“»: тут почти весь фильм раскрашен вручную) и не только потрясающая композиция цвета (чем ближе к Спасителю и к небесам, тем насыщеннее цвета, а чем дальше — темнее), но в первую очередь то, что эта картина смогла каким-то чудом сохранить и передать подлинное чудо конца XIX века — кино.

Сейчас уже трудно представить какое впечатление на прежних, не искушённых в кинематографе, зрителей производило это произведение с его совсем нехитрыми по сегодняшних меркам спецэффектами (ангелы появляются и исчезают — эка невидаль?). Однако подлинное киноманство как раз в том и состоит, что человек сохраняет способность по-детски радоваться этим движущимся картинкам, этим призракам иного мира, однажды запечатлённым искусными кинематографистами. Современный кинематограф лишил нас такой возможности. Да, всё верно, немой кинематограф театрален, условен, психологически примитивен по сравнению со звуковым кино, не очень искусен с формальной точки зрения. Но есть в немом кино подлинное чудо, то незаёмное ощущение радости, возникающее из просто просмотра кино, то, если хотите, остранение, когда известное нам с детских лет искусство вдруг предстаёт подлинной диковинкой, чем-то новым, доселе невиданным, подлинным чудом и волшебством. Именно это ощущение прикосновения к чему-то надмирному, божественному, волшебному исходит от этого 105-летнего фильма. И это возвращает нам, киноманам, то единственно-верное восприятие любого искусства, прежде всего кино — детски-наивное, но зато такое живое и непосредственное. Иными словами, это произведение из периода детства кинематографа снова даёт нам редкую, волшебную возможность почувствовать себя детьми, только открывающими новый для себя мир — мир кино.

10 из 10