Чумовой (2015)

«Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?…' Французский молодой человек, прибившийся к американскому побережью, затерявшись среди бруклинских дорожных сетей, пробавляясь мелким заработком в неприглядном фастфуде да приглядывая в вечерних сумерках место, где можно провести беспокойную ночь, лёжа, сжимая в руке тяжёлую рукоятку короткого ножа, кротко уверяющего, что его вовсе нет, а тот, кто есть — не то видение, не то игра света и случайных цветов, принявших облик юного бродяги, у которого нет ни кола, ни двора, но вдруг явилось и первое, и второе.

Приветили паренька партнёрствующие компаньонки, устроив работником за кров и за хлеб в питейное заведение Bizarre, у которого финансы поют романсы, каким бы воодушевляющим не был заполненный зал, разевающий рот, взирая на ночные представления нравственных и физических уродцев, разыгрывающих театрально — музыкальные представления смешанного стиля: отталкивающего бурлеска, возбуждающего кабаре — шоу и пошлой клоунады, растворённых в клубящемся сигаретном дыму и пьяном угаре зрителей, забывающихся под психоделическую музыку и ядовитые блики яростно сияющих фонарей, достигая трансграничных состояний сознания, отправляясь в бесконечность не познанного, не узнаваемого себя, оставляя пелену загадочности вокруг юноши и его новых подруг.

В этом сюжете, сколь ни силься, невозможно разглядеть цельную картину, предполагая, что она всё-таки есть: приближайся к полотну ближе или отдаляйся от него на пару шагов — в поле зрения только отдельные красочные мазки и непрозрачные разводы, безвестное прошлое и размытое настоящее, заглушённые, убранные в неразборчивый фон диалоги, двойственная близость, помещающаяся в пространстве между контактом и проникновением, являющаяся игрой или таинством, как на то посмотреть.

А смотреть приходится глазами юного Мориса, взбудораженного вниманием настойчивого Луки, чей прагматический романтизм сгущает мистическую атмосферу этой картины с очевидно экспериментальными режиссёрскими опытами над методологией постановки и визуальным отделкой кадра, отражающими деформированность взгляда и мысли, какой стремится показать их Этьен Форе, работая с оптикой, корректировкой изображения и очень коротким монтажом, что само по себе становится увлекательным объектом для наблюдения, снижая требовательность к сюжету, который, признаться, тут никакой, а всем, что есть, правит, как ни странно, молчание, хитроумное, безумное, загадочное молчание Мориса, которого можно принять за чей-то телесно определённый, но давным-давно испущенный дух, что, возможно, и привлекло к нему печального андрогина, ищущего себе нечеловеческого родства.

Тем нечеловечней оказывается итог их отношений, выдающий провокационную наглость режиссёра, спешно демонизирующего своего обаятельного героя, обращая блуждающий дух в бездуховного монстра, избавляющегося от свидетелей, как от одежды, чтобы начать всё снова, похоже, действительно, не замеченный, полностью обнажившись перед нами, отправляющийся в неизвестность, как есть, голый, садясь в поезд, и уезжая в вагоне метро.