После Люсии (2012)

Поражает сознание… Очень проникновенный, грустный, правдивый фильм. Сложно судить поступок отца в конце фильма. Не знаю, как бы я поступила… Но желание убить всех этих жестоких подростков было очень сильным на протяжении всего фильма… Скорее всего я бы сделала так, чтобы их жизни были так же сильно сломаны и искалечены, как жизнь милой, скромной и честной девушки Алехандро. Например, засадила бы на лет так 20 (это еще во мне играет жалость) в тюрьму. Представьте, они выйдут, когда им уже будет под 40. Самые прекрасные годы их жизни будут безнадежно утеряны. Ах, да.. и еще сделала бы так, чтобы их потом ни на одну нормальную работу не взяли…

После таких фильмов понимаешь, что, когда у тебя будут свои дети, то ты сделаешь все, чтобы уберечь их от жестокости этого мира…

Фильм внезапно обрывается, оставляя зрителю право самому решить что же случилось с судьбами людей, вовлеченных в эту ужасную историю, как каждый из них за это поплатился, и что произошло с главной героиней Алехандро и её отцом, совершившим в конце такой неоднозначный поступок…

После просмотра, когда последний кадр оборвался всепоглощающим черным экраном, я выпалила, все еще находясь в некотором шоке, одну фразу: «Оскар вам!». Действительно, почему бы и нет?..)

Фильм вызывает просто бурю эмоций… И лишние слова здесь не нужны. Смотреть обязательно! Начало несколько затянуто, но пускай это вас не пугает. Я бы дала Оскар за одну только безжалостность, хладнокровность и даже некоторого рода безразличие на лице отца в последних кадрах!

Спасибо за такой хороший фильм…

8 из 10

Социальная школьная драма сильно перекликающаяся с сербским фильмом «Клип». Молодая девушка вместе с папой переезжает из провинции в столицу. Ее адаптация проходит в школе без видимых сложностей, но неожиданно она допускает ошибку.

Мы ведь живем в мире интерактивных коммуникаций и любая приватная запись может сделать для человека множество проблем. Эту вещь фильм весьма четко фиксирует.

Забавно, что несмотря на современный характер, вполне корректна аналогия с двумя известными советскими фильмами — «Чучело» и «Ворошиловский стрелок». Отмечу лишь, что с «Чучела» все начнется.

С технической точки зрения картина снята весьма солидно. Сцены хорошо поставлены, сюжет и сценарий не требуют доработки. Всего в фильме в меру.

Прежде всего фильм ставит перед нами вопросы. Он подводит все к тому, чтобы мы поставили себя на место героев и подумали о правильности их поступков. Все дело в том, что фильм шокирует и предлагает к обсуждению затронутых проблем.

Можно подумать о причинах насилия, а можно обсудить все в аспекте конспирологии — возможно девушку с самого начала рассматривали как жертву и планомерно доводили. Возможно в прошлом героев было еще что-то — режиссер ведь не скрывает и осторожно подсказывает нам на неловко вылезающие несколько скелетов из шкафа. Застраховавшихся скелетов.

Зрителю все будет преподнесено бережно и осторожно, с уважением и без намерения оскорбить. Немного перебор получился с издевательствами, но в сущности все нормально вышло. Правда, я бы «Клип» немного повыше поставил — думаю, что там поглубже все раскрыто.

7 из 10

Вендетта по-мексикански

Истории про затравленных подростков регулярно будоражат общественное сознание, и кино активно эксплуатирует эту тему. Первое, что приходит на память, «Чучело» Ролана Быкова, бельгийский «Бен Икс», эстонский «Класс» и опять же наша картина «Все умрут, а я останусь». Если задаться целью, то этот список можно легко продолжить, и тогда уже вряд ли хватит пальцев обеих рук.

После вынужденного переезда в Мехико отец, глубоко погруженный в личную драму — потерю погибшей в автокатастрофе жены Люсии, в упор не видит того, что происходит с дочерью-подростком. Меж тем, предоставленная самой себе 15-летняя Алехандра, пытается выстраивать отношения с новыми одноклассниками и поначалу вроде как легко адаптируется в незнакомой среде. Подстегиваемая гормонами полового созревания, она начинает экспериментировать с сексуальными практиками, что не доводит до добра. Первый же партнер снимает половой акт на сотовый и выкладывает видео с дефлорацией в интернет. И вот уже вся школа показывает на юную развратницу пальцем. Так «первая влюбленность» превращается в тягостное испытание, которое начинает день ото дня приобретать всё более жестокие формы…

Тот постепенный и малозаметный процесс, когда группа подростков все больше начинает напоминать стадо, сплачивающееся по случаю появления «козла отпущения», производит, как и следовало, жутковатое впечатление. Те, кто ещё вчера были друзьями и вроде «нормальными людьми», вдруг находят жертву и объявляются против неё, стремительно утрачивая способность к сопереживанию и самоконтролю. Этот групповой феномен известен давно и продолжает не просто фонить спустя тысячелетия после появления, но и всякий раз вылезать наружу при первой удобном случае, особенно в среде ещё неосознанно живущих тинэйджеров, которые недалеко ушли в своём развитии от первобытного человека.

Мексиканец Мишель Франко эксплуатирует стиль максимального отстранения от предмета исследования, чем-то напоминая в этой связи Михаэля Ханеке. Его почти протокольное наблюдение за тем, как одноклассники постепенно подвергают всё большему унижению приехавшую из провинции сверстницу, долгое время не позволяет зрительскому чувству выйти наружу. Чтобы затем в финале вырваться подобно пробке из бутылки с уже изрядно забродившей жидкостью. В таком подходе можно заподозрить хладнокровную эксплуатацию примитивных чувств публики, когда негодование от происходящего на экране становится настолько сильным, что ничего кроме мести в финале уже не ждёшь.

Унаследованная от диктаторского режима формулировка «Только массовые расстрелы спасут человечество» как-то сама собой приходит в голову. Режиссёр как бы поддакивает этим ожиданиям, и, устраивая самосуд, реализует, в общем-то, важную задачу. Он показывает не только то, что ожидает зритель, но ещё и удовлетворяет терапевтический запрос: жертва должна видеть, что она не брошена и за неё есть, кому заступиться. В противном случае травма от пережитого может быть настолько сильной, что навсегда погрузит жертву во тьму отчаяния. Но отвечая зрительским ожиданиям, фильм завершается настолько неоднозначно, что «полноценного кайфа» от вендетты пережить не получается. И, наверно, это правильно…

Сейчас я, вероятно, озвучу некое общее место, но отбор фильмов в программу «Особого взгляда» Канн давно уже производится по принципу чисто этнографическому: жюри пристрастно обходят дозором малые кино-державы в поисках художественного свежачка — не надеясь, разумеется, ни на что революционное, отслеживая как раз этот самый взгляд с неожиданного ракурса. И в последнее время все чаще разочаровываются: очень уж здорово навострились молодые и амбициозные фестивальщики с кинематографических задворок косить под великих, что особости взгляда, увы, не способствует. До какой-то степени реноме могла спасти и спасала провокативная оригинальность тем (вспомним хотя бы «Клык» — лучший, по-моему, фильм за все время существования «Взгляда»), но тематический спектр в принципе не просто конечен — он беден. Рассчитывать на ежегодное его пополнение — по меньшей мере наивно. В особенности поощряя за особость — вторичность. Сразу оговорюсь: фильм Франко вполне добротен и смотрибелен (крепкий «фестивальный середнячок», по отлично меткому выражению одного из комментаторов), но мне он страшно напоминает жгучую брюнетку-латинос, сжегшую свои чудные волосы перекисью в надежде приблизиться к арийскому идеалу прелести, — настолько бездумно, не оглядываясь на собственное национальное наследие, молодой мексиканский режиссер работает в нем под Ханеке.

Из образцов первым на ум приходит, конечно, «Видео Бенни» — Мишель Франко практически буквально копирует его изобразительную статику, плакатную геометричность и цветовую однозначность a la Hopper в построении кадра. И, в общем, достигает эмоционального эффекта, ставшего визитной карточкой австрийского мизантропа: создает атмосферу безысходного отчуждения и разлитой в обыденности угрозы — на фоне недешевого бытового благополучия. Только вот насколько этот эффект созвучен реальной, некиношной Мексике, стране, где проблемы избыточного бытового благополучия и (рискну предположить) всеобщей отчужденности стоят все-таки с куда меньшей остротой, чем в цивилизациях (при несомненном, разумеется, наличии проблем иного плана)? Сам режиссер разъяснял свой замысел примерно следующим образом: «В нашей стране фактически идет гражданская война, на всех уровнях очень много насилия. Я хотел сделать фильм о природе этого насилия». Так вот: не вызывает ли у вас этот манифест некоего очень сильного дежавю? И заоодно не возникает ли у вас вопроса о соответствии результата озвученному замыслу?

Собственно тематика «После Лусии» россиянам знакома и близка: сюжетно фильм является (с поправкой на эволюцию формы) помесью «Чучела» и «Ворошиловского стрелка» — двух чрезвычайно популярных и ныне отечественных картин. К мотивам школьного буллинга и самосуда у Франко добавляется третий (и главнейший, как следует из названия) мотив социальной уязвимости семьи, потерявшей мать, какой-то роковой виктимности девочки-подростка, оставшейся наедине с родственником-мужчиной. Эта тема заявлялась, кстати, и у Быкова с Говорухиным (обе юные их героини росли без матери, с дедушками), но вскользь, без специального на ней акцента. Франко же эту тему не просто задает — он решительно и очень грамотно ее педалирует, во многом переоткрывая наработки отечественных мэтров (фильмов которых он, разумеется, в глаза не видел), и даже вступая в своеобразную полемику со своим гуру (ведь у Ханеке мать всегда — либо стерильная, никчемная сущность, либо уж, как в «Пианистке» — черная дыра, омерзительная, все засасывающая и не отпускающая вульва, но никогда не берегиня своим детям). Франко сумел сделать отсутствие Лусии не просто весомым и довлеющим, но и очень мучительным: вдовец и сирота у него как будто освежеваны, и кровоточащая плоть их саднит невыносимо и привлекает стервятников. Фильм исследует не столько природу насилия, сколько этот самый механизм распознавания потенциальными стервятниками оптимальной жертвы — одновременно вкусной и неспособной к сопротивлению. Ведь внешне ничто в Алехандре не располагает к буллингу: в отличии от той же Лены Бессольцевой, девчонка она во всех отношениях клёвая — и миловидная, и контактная (cool and hot!). И вот поди ж ты: класс сначала отпускает, а потом и принимает в свое лоно жиртреста (предыдущего, куда более очевидного мальчика для битья) чтобы сосредоточиться на ней.. . Почему? — Да потому хотя бы, что мать бы вовремя отследила, что «вином и луком пахнет дочь» и пресекла бы, а вдовый отец слишком растерян, слишком раздавлен, опустошен своим горем, да и в принципе слишком по-мужски слеп, чтобы разглядеть затравленность в дорогих глазах. Ему и самому не дано почувствовать ту грань, за которой противодействие общественному давлению превращается в агрессию — где уж там разбираться в тонкостях социализации отроковицы, имитативная социальная мимикрия которой незаметно для глаза скатывается в самоуничижение. Ведь дар нюанса — прерогатива сугубо женская. Мужчина — особенно архетипический латинский мачо — по-настоящему понимает только отношения, основанные на доминировании, и архетипически же восстанавливает силовой баланс, если чувствует себя униженным. Он убивает обидчика.

Как ни странно, этот натужный, слишком очевидный акцент Франко на четко половом распределении общественных ролей (самой, пожалуй, яркой черте родного для него менталитета), неожиданно сделанный на последних минутах фильма, идет фильму лишь на пользу. Воплощенное фаллическое начало, врывающееся под конец в повествование, вскрывает его так же, как море раздвигает, разворачивает замкнутый до того кадр. Отец, оказывающийся агрессивным, неуспокоенным, глубочайше неуверенным в себе «чингоном» (мексиканское словечко для вонючей, трясущей не по делу своим достоинством маскулинности) — действует, и действием этим, пусть и более чем сомнительным с нравственной точки зрения, как будто оплодотворяет кастрированную, под Ханеке выстроенную форму. Зритель, сколько бы он ни стеснялся своих эмоций, ему сочувствует. А значит, не все потеряно и для Франко как режиссера: он уже видит, как найти себя настоящего, а не отражениях. Будем надеяться, дальше он пойдет именно по этой дороге.

«После Люсии» — ультражёсткая драма про то, как страшно учиться в мексиканской школе — впрочем, в некоторых российских тоже не сильно лучше. Что интересно, там первый сюжетный финт случается на 40-ой минуте, что несколько нарушает устоявшиеся законы киношной драматургии (в особенности голливудской). Обычно он происходит на минуте 20-ой. Но это несколько не напрягает. К тому времени все, кому надо уйдут, а на экране начнётся кино про месть в стилистике корейской жестокости.