История уединенной монахини (1973)

«История монахини-затворницы» от Доменико Паолеллы на первый взгляд вполне вписывается в незатейливую картину фильмов-нансплотэйшен: страсти средневекового монастыря с истязаниями плоти, демонической одержимостью, лесбийскими любовными утехами и мрачной развязкой. Но в отличие от, например, фильмов Бруно Маттеи («Подлинная история монахини из Монцы») или Серджио Греко («Грешные монахини Святого Валентина»), не говоря уже о Д’Амато, Франко или Валерьяне Боровчике, его фильмы на монастырско-эротическую тему были куда мягче и осторожнее, напоминая скорее об экранизациях Стендаля и Жорж Санд, нежели о работах дорвавшихся до запретного плода молодых кинематографистов 70-х. Все-таки синьор Паолелла был человеком другого поколения и воспитания. Вот и получились у него душещипательные мелодрамы, одна из которых («Монахини из Сант-Арканджело») может выжать некоторую порцию слез из глаз излишне чувствительных особ, но больше ничем не запоминается, а вот другая заслуживает большего, чем просто места в списке узкожанровых лент.

В ней режиссеру удалось выйти за пределы обычной истории несчастной любви в декорациях эпохи Возрождения и пусть не слишком громко и внятно, но все же завести разговор о чести, долге, совести, ответственности перед Богом и людьми. О цене, которую человек может и должен платить за свое и чужое счастье, и о жертве, которую приходится приносить, искупая минутную слабость. Словом о том, что со времен Древней Греции составляет суть и основу высокой трагедии, и что, как правило, боятся задевать авторы жанрового кино и литературы. И пусть в «Истории монахини-затворницы» эти вечные вопросы почти до самого финала остаются на далеком заднем плане, но в решающий момент они все-таки выходят на авансцену и выводят картину на более широкую и светлую колею.

А начиналось все у синьора Паолеллы довольно ординарно. Юная Кармела, влюбленная в столь же юного и бедного Джулиано отказывается выйти замуж за человека, с которым обручена с младенчества. Разъяренный отец, чья честь оказалась поруганной, отправляет дочь в монастырь с самым жестким из возможных уставов. Здесь новая послушница проходит через все круги ада, включая тридцатидневное заключение в каменном мешке, умерщвление плоти веригами и власяницей, побои за малейшее нарушение, но не сдается… А через какое-то время обнаруживает, что даже в самом строгом монастыре люди все равно остаются людьми со своими чувствами, желаниями и надеждами. Живущая на особом положении сестра Элизабета, чья семья является крупнейшим донатором монастыря, показывает юной девушке как можно обойти многие запреты, за внешним аскетизмом находится место даже сибаритству и многим развлечениям, суровая мать-настоятельница прячет под маской строгости нежную и ранимую душу… Но наладившаяся было жизнь рушится, стоит в ней появиться вернувшемуся с войны и все еще влюбленному в Кармелу Джулиано. Вскипают страсти, любовь и ревность смешавшись словно кислород с водородом, образуют гремучую смесь и дело стремительно летит к развязке, вполне традиционной для подобных историй.

Но образы трех главных героинь фильма (Кармелы, Элизабеты и матери-настоятельницы) оказываются гораздо сложнее, чем это можно было предположить изначально. И отношения между ними (и между Богом, который незримо стоит рядом с каждой) подобны синусоиде. Прямодушная и наивная Кармела, искушенная и хитроумная Элизабета, властная и в тоже время открытая настоятельница в какой-то момент столкнутся в схватке, ставкой в которой будет их любовь и вера… И победительниц в этой схватке не будет. А вот любовь и вера останутся с ними навсегда.

И этот вывод — он в подобного рода фильме (богохульном по самой своей сути) оказывается неожиданно уместен. А все прочее (те самые лесбийские страсти за стенами монастыря, эротические истязания тела и прочие атрибуты nunsploitation) — глубоко вторично и неважно. Ведь не страсти одерживают победу над женщинами, не жестокие обстоятельства жестокого века. А совсем даже наоборот. Героини фильма становятся выше всего, превращаясь в фигуры подлинно трагического масштаба. И то, во что Паолелла смог превратить изначально незатейливый жанровый фильм, говорит о том, что он был способен на большее, нежели всю жизнь снимать поделки о Масисте и Геркулесе.