Пейзаж после битвы (1970)

Редкий случай, и потому заостряю внимание — у фильма невероятно удачное название, полностью отражающее идею и дух фильма. Настолько удачное, что мне даже не требуется эксплуатировать мозг, придумывая заголовок для рецензии. Ведь всё, что могло стать плодом моего фантазирования в лучшем случае выглядело бы претензионным, а в худшем — неудачной попыткой продемонстрировать красноречие и интеллектуальность. И никакие ассоциации, впечатления, мысли не способны создать такое ёмкое, но меткое название. Были конечно варианты использовать в качестве заголовка одну из фраз, произнесенных главным героем (чего хотя бы стоят слова: «живые всегда более правы чем мертвые»?!), но и это бы было неудачным решением.

Польша подарила мировому кинематографу целую плеяду талантливейших кинодеятелей. Сценаристы, актеры, операторы, композиторы и конечно же режиссеры вписали свои имена в славную историю кино, оказываясь причастными к созданию многих шедевров киноискусства. Кшиштоф Кесьлевский, Роман Полански, Януш Камински, Кшиштоф Комеда, Павел Эдельман и многие другие выдающиеся творцы были сыновьями славянской нации. Однако особянком от прочих своих коллег и сограждан стоит Анджей Вайда. Как и остальные искусные ляхи-кинодеятели, он поработал и весьма продуктивно за рубежом и стал для иностранцев своим. Но в отличие, например, от Поланского или Кесьлевского, Вайда был поляком до мозга костей, и даже его зарубежные фильмы так или иначе соприкасались с его родиной, выступая аллегориями на волнующие его темы (вспомнить хотя бы французский «Дантон», который весь буквально насыщен аллюзиями на политическую обстановку в социалистической Польше). Очень ярко его безоглядный патриотизм проявился в «Пейзаже после битвы», где освобожденные из концлагерей узники-поляки встают перед выбором — жить за границей или возращаться в изменившуюся Польшу.

Вообще тема Холокоста, концлагерей и в особенности тема Освенцима носит какой то болезненный характер у поляков. Возможно, это отчасти иррациональное чувство вины перед всем миром, ведь самый знаменитый лагерь смерти распологался на территории Польши. И более миллиона жертв тяжким бременем легли на судьбу государства. А уж если учесть, что многие из узников были гражданами Польши, то многое проясняется и встает на свои места.

Тадеуш Боровский — главный герой, а по совместительству и автор литературного источника, экранизацией которого и является данный фильм — личность интересная и потому противоречивая. В нем уживается одновременно и ранимость поэта и черствость циника, высокомерие интеллектуала и сострадание христианина, незавимость и бунтарство молодости и мудрость старика. Его хлесткие замечания и и саркастические фразы наглядно свидетельствуют о гибком уме, незаурядном таланте и свободе воли. Однако вместе с тем, Тадеуш несчастен и одинок. Да и долгожданное освобождение из ненавистного концлагеря не обернулось полной свободой. Вместе с прочими бывшими узниками он ждет, когда союзнические войска решат участь вызволенных из плена.

Кроме того, поэт и циник оказывается перед рядом сложных моральных терзаний, сводящихся в принципе к двум вещам — адаптации к мирной жизни после пережитого и признании истинности тезиса «человек человеку волк». Став свидетелем множества душераздирающих сцен, главный герой приходит к выводу, что страх — вот что движет человеком. И что жизнь единственная бесценная ценность. Однако кажущийся на первый взгляд непогрешимым вывод на проверку оказывается не столь безукоризненным. Метаясь между атеизмом и верой, равнодушием и любовью; впадая то в безумие, то начиная откровеничать Боровский лишь находит новые вопросы.

Но вообще фильм конечно не только об этом. Да, безусловно трагедия одного человека заслуживает сочувствия. Но сколько было было таких людей и трагедий? И окончание войны не значило воцарение справедливости и правды. Тадеуш Боровский, находясь вдали от родины, тоскует по ней и отчетливо понимает, что он поляк. Причем поляк не потому, что у него в паспорте в графе национальность написано именно так. В нем есть «польскость», как он сам выразился и подавить ее в себе он не желает и не может. И ведь по меткому выражению все того же Тадеуша «родина — это то, что никто не может иметь в отдельности и даже вдвоем». И точно также для каждого будет своя боль и свои душевные раны, нанесенные войной, которые вместе образуют ту самую трагедию нации.

Стоит отметить игру Даниэля Ольбрыхского. Обычно употреблять слова наподобие «восхительная» или «шикарная» по отношению к какому-либо компоненту кинофильма, пытаясь изображать объективного критика — моветон. Но не заметить того факта, что игра Ольбрыхского бесподобна — преступление. Созданный им образ настолько цельный, настолько искренний и правдоподобный, что кажется Даниэль жил жизнью своего героя. Мимика, интонации, взгляд — актер словно на своей шкуре чувствует все наследие войны, когда даже после ее окончания не наступает рассвета. На его лице отображается сомнение, в словах сквозит горечь, а сердце разрывается от переполняемых чувств. И все это воплощено актером. Своей игрой поляк затмил даже бессмертный образ Исаака Борга, сыгранного шведским мэтром Виктором Шёстремом в «Земляничной поляне».

Нарекать фильмы шедеврами — непозволительная роскошь для рядового зрителя, не обладающего должным авторитетом и безгрешным вкусом. Но не присвоить столь почетное звание фильму будет поступком, свидетельствующим лишь о глупости. «Пейзаж после битвы» — это очень сильная драма о том, как тяжело оставаться человеком даже вытерпев бесчеловечные испытыния. Великолепная игра актеров, безукоризненная режиссура, сильное, пронзительное музыкальное сопровождение. Фильм не имеет откровенных слабых мест и явных недостатков. Смотрится на одном дыхании. И как в лучших традициях Бергмана, опустошает душу откровением и честностью перед зрителем.

10 из 10

Вайда — прежде всего поляк, а национальность, как известно, вещь неистребимая и въедчивая. Исторгнуть же из себя рефлексирующее славянство исторически мало кому удавалось и мало кому принесло пользу. Оттого и лента «Пейзаж после битвы», возникшая на волне увлеченности режиссёром «кинематографом морального беспокойства», могла сниматься только в Польше и только по рассказам выжившего узника Освенцима Тадеуша Боровского, которого истребление «войны в себе» довело до логичного и весьма предсказуемого самоубийства в неполных 28 лет.

Вслед за Боровским Вайда говорит, что выбраться из концентрационного лагеря живым ещё не значит спастись полностью. Главное испытание совестью и верой остается впереди, потому как «однажды увиденное не может быть превращено в хаос некогда», оно вечно, как и сама война.

Начинающийся с освобождения американскими войсками немецкого лагеря для польских военнопленных «Пейзаж после битвы» перерастает в антивоенный фарс, замешанный не на крови и слезах погибших, а на словах автора литературной основы «Пепла и алмаза» Ежи Анджеевского: «Поляки часто поступают неблагородно, но не выносят, когда им об этом говорят». Неблагородство — вненациональная черта. Человек, вырвавший своё безымянное тело, наделённое даром смертности из мало кем пережитого круга вечного жертвоприношения войне, берет реванш перед жизнью, сознавая, что живые всегда более правы, чем мёртвые.

Для Вайды между жизнью и вынужденным существованием есть разница, и она ещё более заметна, если учесть, что он наделяет совсем молодого героя Ольбрыхского душой поэта. Душой, извратившейся под звуки кремационного танго и вечного животного голода. Этот лагерный философ прекрасно понимает: его вины во зле мира нет, а освобождение — это некий вид нового заключения, только уже лишенный всякого политического смысла. Он выжил в мире, где человек не может отвечать сам за себя, где можно попытаться жить, только научившись забывать. Он, собравший сотни обожженных, полуистлевших страниц, не в силах возродить в себе того, чем он жил прежде. Его неистраченная молодость не спаслась в эвакуации. Она навсегда осталась под руинами Польши в прошлом варшавских каштанов и постоянно спешащих поездов.

Но полного освобождения не случается. Американцы предусмотрительно устраивают поселения для перемещенных лиц в бывших казармах СС, предоставив «диким» восточным европейцам полную самостоятельность в национальной самоидентификации. Под надзором вооруженных союзников идёт возрождение польского духа по немецкой технологии и на основе опыта Освенцима. Польские военнопленные, обрядившись в национальную форму, муштруют друг друга, слушая радио Польши и воруя строго нормированный гуляш из кухонь, заглушая тем самым, видимостью суетливой свободы мысль об испепеляющей бойне и химерическом хаосе, навсегда заразивших людей безмолвием и страхом. Ничего не поделаешь, человек меняется, если каждый день в течение нескольких лет слышит крики умирающих, звучащие на всех европейских языках.

Как ни странно, но «польский народ своей историй доказал существование Бога», и католицизм поляков в обстановке лагерного заключения может стать таким же проклятием, как и неуёмный патриотизм. Для поляков, исковерканных войной, лучше иметь Бога-Пана, дисциплинированная вера в которого поможет возрождению польской морали и остановит ненависть к себе, подобным в условиях вынужденной эмиграции.

Этот фильм, вышедший в 1970 году, прежде всего антивоенная утопия ещё раз подтверждающая: поляк остается поляком и оторванный от Родины, живущий на других берегах, он будет думать, чувствовать, предавать, ненавидеть и любить по-польски, зная, что в мире после войны не воцаряется истина.

И не вина героя, что до войны с ним не произошло ничего значимого, и все сильные и запоминающиеся чувства пришлись на время заключения, что он навсегда останется человеком, в котором поэт, переборов узника, способен с трепетом вспоминать, как запах волос немки, допрашивавшей его в Гестапо, был наполнен свежестью аира.