Человечность и бумажные шары (1937)

Садао Яманака — утраченный и снова обретенный, подхваченный послевоенным поколением кинематографистов, но затерявшийся за их спинами. Едва ли знакомый современникам реформатор японской кинематографии, чьи ленты долгое время считались музейным достоянием, в своей последней работе «Человечность и бумажные шары» окинул родину безрадостным и невероятно зрелым для своего возраста взглядом.

В фокусе нищий квартал, почти горьковская ночлежка, разве что без своего перехожего проповедника. Дзидайгэки в несвойственном для японских традиций ключе, где от самого понятия жанра только антураж и взятая за основу повесть Мокуами Каватакэ. И то ли мастер сужает и без того маленькую Японию до размеров крохотного квартала, то ли концентрирует в нем все зреющие и уже назревшие её проблемы. Тон ленты задан сценой поминок, которая для соседей покойного не более чем повод напиться. Кругом падение нравов и каждый кадр наполнен сокрушенностью и неизлечимостью абсолютно всякого действующего лица. Незавидная участь ронина эпохи Эдо уже не идеализируется — бывший самурай, забыв о чести, пресмыкается перед сюзереном. А тот, в свою очередь, забыв о положении, решает дела с помощью маленьких бандитских кланов. И в этих образах нет ни капли порицания — скорее жалость, траурное сочувствие к безнадежно падшим. Есть в ленте и образ цирюльника Шедзё, в коем укрыта насмешка над принципами чести. Хитрый и свободолюбивый ищет выход среди грязных стен квартала, и видит его в преступлении. Глядя в лицо смерти, играя с сильными, Шедзё прикрывается идеалами, но не скупится потертой монетой.

Бумажные шары, традиционные японские украшения, то и дело попадают в кадр, но преимущественно разбросанные на грязном полу — попранные традиции страны, оплеванный кодекс бусидо. Шары эти делает женщина, и неудивительно, что именно в ней сокрыта та человечность, что покинула остальных. Персонаж немногословный, являющий собой скорбный образ уходящего в небытие прошлого супруги самурая, спустившейся вслед за мужем на самое дно.

Удивителен симбиоз студийной театральности и кинематографического реализма. Фильм выглядит как постановка на открытой сцене, но при этом каждый отдельный эпизод «живет» внутри ленты, тем самым стираются границы той самой сцены, герои спускаются с подмостков становясь ближе к зрителю. Без вычурных планов Яманака умудрялся придавать каждому эпизоду эффект законченного произведения, делая упор на эмоции, естественность и представление.

Вывод: Трагедия общества или каждый сам себе виновник — ответа режиссер не оставил. Он, как и подобает мастеру, зашел сбоку, лишь показал зрителю эту историю. Но эпоха Эдо в «Гуманизме» обрела очертания безвременного, вырванного из общей исторической хроники. Заменим её на современную Яманаке Японию — получим, возможно, те же зарисовки. Актуальность — главная ценность ленты, в ней же вся новаторская мощь, не принятая военизированной властью страны восходящего солнца, справедливо углядевшей в фильме укор.

Сразу после премьеры режиссера ждала Маньчжурия и трагическая гибель, а его фильмы сожрало пламя войны. До наших дней в полном виде сохранилось лишь три ленты, каждая из которых является бесценным достоянием мировой кинематографии.

10 из 10