Болеро. Душа Парижа (2024)

В открывающих фильм титрах первым делом раскрываются все козыри, представляя Болеро как произведение, которое исполняют все, кому ни лень в любом жанре по любому поводу. Хит, который звучит в мире каждые 15 минут. Да, намёк понятен – сейчас покажут, как рождался шедевр.

И никто не спорит, это оригинальнейшая и абсолютно завораживающая музыка, медленно распрямляющаяся как стальная пружина до момента своего апофеоза и так любимая всеми музыкантами и хореографами мира за свою невероятную ритмичность и производимый эффект. Все, кто видел, как Майя Плисецкая или Сильви Гиллем танцуют Болеро, поставленное Морисом Бежаром, понимают, о чем речь – это полный восторг и толпы мурашек!

Однако несмотря на фоновое повторение темы, а ещё тиканье часов, стук дождя и прочие ритмические повторы Болеро уходит на второй план, поскольку оказывается, что авторы решили совместить приятное с полезным – начав рассказ с Болеро, они между делом решают поведать биографию композитора с юных лет.

И в результате получилась вовсе не иллюстративная статья из Википедии – это было бы, возможно и лучшим выбором, но нет, фильм получился такой хаотичной ретроспективой без отправной точки – эдакий «взгляд и нечто», когда режиссёр просто перенесла на плёнку разные моменты жизни композитора, причём не самые музыкообразующие.

К сожалению, отдельная история про Болеро также не случилась, где взявшая Равеля за горло Ида Рубинштейн заставила-таки его написать для себя балет длительностью 17 минут. При этом все, кто имел отношение к исторической постановке балета помимо Иды, а именно Бронислава Нижинская, Александр Бенуа здесь совершенно забыты, их просто не существует в природе, как и сотрудничества с дягилевскими Русскими сезонами, а репетиционные сцены почему-то вылились исключительно в дилетантски-неубедительный танец и неловкую эротику от Жанны Балибар, исполнительницу роли Иды.

Пожалуй, это самый неудачно выписанный и сыгранный персонаж, потому что помимо того, что Балибар на 10 лет старше Иды того периода (ей 56 лет), так вместо ярчайшей и выразительной словно статуэтка танцовщицы мы получили какую-то экзальтированную куклу, которая без жеманничанья и странных телодвижений не может и слово сказать, и больше напоминает роскошно одетую базарную гадалку, чем сказочную Иду.

Кроме того, мы узнаем много ненужной и ни на что не влияющей информации о проблемах Равеля с дамами, сцены с которыми судя по бедности и банальности диалогов и самим авторам не особо нравятся, но они упорно гнут эту линию. Безусловно, любая глупость о чувствах, сказанная на французском, звучит загадочно, а потому не столько раздражают, сколько вызывают недоумение.

И постепенно создаётся парадоксальное впечатление, при котором с одной стороны делается все, чтобы спрятать поглубже и размыть личность Мориса Равеля как композитора, но все это понимаешь только, когда фильм заканчивается, потому что в какой-то момент попадаешь под обаяние этой незатейливой и очень атмосферной истории.

В этом надо отдать должное Рафаэлю Персонасу, который играет главную роль. Хотя внешне он совершенно не имеет ничего общего с Равелем, но при этом так невозможно красив, синеглаз и обаятелен, умеет обращаться с роялем, и реально влюблён в своей персонаж, что может затянуть зрителя внутрь истории.

Правда, в итоге мы ничего не узнаем о заказанном Равелю фортепьянном концерте для левой руки, ни о балете-опере «Дитя и волшебство», ни про пряный цикл «Шехеразада», ни о колоритных «Мадагаскарских песнях» и оркестровых произведениях, кроме Вальса, но и про Болеро мы узнаем только то, что шедевр написать чертовски трудно. Никто не сомневался, что гением быть тяжело, но, чтобы показать муки и радости творца, надо быть режиссёром другого эшелона.

И что самое печальное, так это ощущение, что фильм закрепляет бытующий стереотип о том, что Морис Равель - автор одного лишь Болеро, а остальное, ну так, он тоже написал, конечно, но кого это интересует. И завершающая фильм оркестровая демонстрация данного факта не воодушевляет, а только заставляет сожалеть, что Морис Равель остался запертым как в клетке в собственном шедевре.