Пусть будет Лиза (2018)

Страх — сильное чувство. Может быть, даже самое сильное.

Не страх перед монстром, не страх перед фантастическими существами, инопланетянами и рептилоидами.

Страх за близких. Страх за себя — чувство самосохранения никто не отменял.

И страх увидеть в себе черную пустоту, бесконечный ад. Как у Роулинг — внутри каждого из нас плачет маленький Волдеморт, каждый из нас в определенные минуты может быть мелочен, подл, каждый из нас способен на ужасный поступок. Это важно понимать, важно пресекать.

И важно об этом говорить. И показывать это. Например, в кино.

Тогда, правда, получаются очень страшные фильмы. Страшные — и пронзительные.

Раньше я думал, что сложно представить что-либо страшнее, чем «Волчок» Василия Сигарева, фильм прекрасный и настолько пугающий, что невозможно заставить себя его пересмотреть (хотя хочешь — и пересматриваешь, и пугаешься снова).

Фильм «Пусть будет Лиза» — из таких страшных и пронзительных фильмов, по уровню ужаса очень близко подобравшийся к «Волчку» (а в некоторых вещах — и превосходящий его). Первая полнометражная работа режиссера Игоря Каграманова — и точное попадание в каждого из нас.

Казалось бы, простая история: есть двое детей — дочь и сын. Есть мать, которая умирает. Есть дочь Катя, которая ухаживает за матерью, терпит все ее капризы и ворчание, пытается найти свое простое счастье в браке, пытается зачать ребенка, терпит, стоически терпит свою и окружающую неустроенность. И есть брат-рохля, у которого жена-кремень и маленькая дочка, и все ему досталось — и даже дачу мать планирует завещать ему, а не Кате, которая пол-жизни положила, ухаживая и обслуживая неблагодарную мамашу…

И вот тут в Кате возникает подлая змейка сперва сомнения, а потом — идейности, а потом — намерения.

Намерения убить мать. Пока та не отписала брату единственное, что есть — дачу. Четыре стены с мебелью. Цена человеческой жизни, пусть греховной, пусть неприятной, но — жизни.

Но — дача.

Сколько семей распадалось и разругивалось вот так: из-за дач, из-за машин, из-за квартир, когда деньги оказывались ценнее человеческого тепла? Да в каждой семье найдется история о каком-нибудь дядюшке, который на всех обиделся, потому что… Дальше подставьте нужное: дачу отняли, машину племянник разбил, вовремя долг не вернули…

И червячок греха начинает грызть нашу душу.

Что случится с Катей и ее родными в этой истории — вы увидите сами, но с первых кадров понятно: на хорошее вряд ли стоит рассчитывать. Хотя — что считать хорошим в истории, где в центре — смерть, намерение умертвить самого близкого человека, мать, какой бы она ни была.

И визуально — на экране огромные глаза Елена Махова (Elena Makhova), для которой это — первая главная роль в кино. И это — подтверждение того, что в нашем большом кинематографе появилась актриса невероятных, фантастических драматических возможностей. Кто видел Елену в театре — тот знает. Кто не видел — бегите срочно. Хотя бы — смотреть «Пусть будет Лиза», абсолютный бенефис актрисы.

Это страшная история.

Это история про всех нас.

Это жуткое предупреждение.

Но — точное и правдивое.

Не позволяйте злу жрать себя. Не идите со злом на компромисс.

Никогда.

Посмотрите кино.

Пронзительная история без вычурности приёмов кинематографического антуража.

Женщина и двое её детей. Уже взрослые, семейные под пристальным взглядом автора этой истории. Драма и трагедия. Отчаяние и обожание. Здесь весьма очевидная и весьма неожиданная в понимании любовь, розыгрышем партии. Странная это штука, логическому осмыслению не поддающееся. Кому то всё без остатка, а кому то и крохи не перепадает. Да, да, любовь. Именно. Она самая. Что тут поделаешь с ней? Или есть или нет её.

Какие мысли пробудил фильм? В сознание всплыло такое понятие как «ЛЮБИМЫЕ ДЕТИ и ПОСТЫЛЫЕ ДЕТИ».

Решил освежить память у классиков литературы. Достаточно замечательный комментарий у Салтыкова-Щедрина. Посмотрите:

«Дети в нашей семье (впрочем, тут я разумею, по преимуществу, матушку, которая давала тон всему семейству) разделялись на две категории: на любимых и постылых, и так как высшее счастие жизни полагалось в еде, то и преимущества любимых над постылыми проявлялись главным образом за обедом. Матушка, раздавая кушанье, выбирала для любимчика кусок и побольше, и посвежее, а для постылого — непременно какую-нибудь разогретую и выветрившуюся чурку. Иногда, оделив любимчиков, она говорила постылым: «А вы сами возьмите!» И тогда происходило постыдное зрелище борьбы, которой предавались голодные постылые.

Матушка исподлобья взглядывала, наклонившись над тарелкой и выжидая, что будет. Постылый, в большинстве случаев, чувствуя устремленный на него ее пристальный взгляд и сознавая, что это предоставление свободы в выборе куска есть не что иное, как игра в кошку и мышку, самоотверженно брал самый дурной кусок.

- Что ж ты получше куска не выбрал? вон сбоку, смотри, жирный какой! — заговаривала матушка притворно ласковым голосом, обращаясь к несчастному постылому, у которого глаза были полны слез.

- Я, маменька, сыт-с! — отвечал постылый, стараясь быть развязным и нервно хихикая.

- То-то сыт! а губы зачем надул? смотри ты у меня! я ведь насквозь тебя, тихоня, вижу!

Но иногда постылому приходила несчастная мысль побравировать, и он начинал тыкать вилкой по блюду, выбирая кусок получше. Как вдруг раздавался окрик:

- Ты что это разыгрался, мерзавец! Ишь новую моду завел, вилкой по блюду тыкать! Подавай сюда тарелку!

И постылому накладывалась на тарелку уже действительно совсем подожженная и не имевшая ни малейшей питательности щепка.

Вообще, весь процесс насыщения сопровождался тоскливыми заглядываниями в тарелки любимчиков и очень часто разрешался долго сдерживаемыми слезами. А за слезами неизбежно следовали шлепки по затылку, приказания продолжать обед стоя, лишение блюда, и непременно любимого, и т. д.

То же самое происходило и с лакомством. Зимой нам давали полакомиться очень редко, но летом ягод и фруктов было такое изобилие, что и детей ежедневно оделяли ими. Обыкновенно, для вида, всех вообще оделяли поровну, но любимчикам клали особо в потаенное место двойную порцию фруктов и ягод и, конечно, посвежее, чем постылым. Происходило шушуканье между матушкой и любимчиками, и постылые легко догадывались, что их настигла обида…

Существовал и еще прием, который чувствительно отзывался на постылых. Обыкновенно матушка сама собирала фрукты, то есть персики, абрикосы, шпанские вишни, сливы и т. п. Уходя в оранжерею, она очень часто брала с собой кого-нибудь из любимчиков и давала ему там фрукты прямо с дерева. Можете себе представить, какие картины рисовало воображение постылых, покуда происходила процедура сбора фруктов и в воротах сада показывалась процессия с лотками, горшками и мисками, наполненными массою спелых персиков, вишен и проч.! И в этой процессии, следом за матушкой, резвясь и играя, возвращался любимчик…

Да, мне и теперь становится неловко, когда я вспоминаю об этих дележах, тем больше, что разделение на любимых и постылых не остановилось на рубеже детства, но прошло, впоследствии, через всю жизнь и отразилось в очень существенных несправедливостях…

- Но вы описываете не действительность, а какой-то вымышленный ад! — могут сказать мне. Что описываемое мною похоже на ад — об этом я не спорю, но в то же время утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» — и ничего больше…»

«Пошехонская старина», появившаяся в 1887 — 1889 годах в журнале «Вестник Европы», — последнее произведение М. Е. Салтыкова-Щедрина. Им закончился творческий и жизненный путь писателя. В отличие от других его вещей оно посвящено не злободневной современности, а прошлому — жизни помещичьей семьи в усадьбе при крепостном праве. По своему материалу «Пошехонская старина» во многом восходит к воспоминаниям автора о своем детстве, прошедшем в родовом дворянском гнезде, в самый разгар крепостного права. Отсюда не только художественное, но и также историческое и биографическое значение этого монументального литературного памятника, хотя он не является ни автобиографией, ни мемуарами писателя.

Ничто не меняется в человеческом мире. Всё лишь повторяется вновь и вновь. И Катя с Артуром в этой картине словно ожившие ЛЮБИМЧИК и ПОСТЫЛОСТЬ.

Постылый — это надоевший.

Что ещё запомнилось в ленте? Вне сомнения история с банкой мармелада, с теми лимонами в картонной упаковке вышагивающими как в мультфильме. И якорение маленькой девочки на страхе, на чувстве вины. Настолько пронзителен этот миг признания. Настолько естественен. Словно сам, переносишься в детские годы с постижением первых истин, первых уроков взросления. Её оторопь, покрывалом с вдавливанием шеи в плечи…

И ещё.

- Я вот хотел тебя спросить, за что Каин брата своего Авеля, убил.

- Ты всё шутишь…

Помните этот спич в «Острове» Павла Лунгина?

А по мне так, никогда было не понятно, за что Каина распекают и распинают. Он хотел лишь одного, изначально — отдать труды свои и ощутить благодарность за них — словом, кивком, улыбкой. Ведь и он едва ли НЕ ПОСТЫЛЫМ воспринимается, а Авель — ЛЮБИМЧИКОМ. Судите сами:

Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего… И призрел Господь на Авеля и на дар его; а на Каина и на дар его не призрел (не посмотрел, не принял)» (Быт. 4:3—5)…

И брат брата зарезал…

Так кого же осуждать? Убившего брата своего из-за ревности? Или того, кто нож в руку вложил? Эту ревность посеяв? Богохульствую? Ну, не знаю… Не знаю.

И здесь режиссёр ставит перед зрителем тот же вопрос. Где и в чём корень зла? Разве доведение, скажем, до самоубийства, не является в уголовном праве наказуемым деянием? И молодая женщина тут, в крайней степени отчаяния прибывает. Заслуживает ли она осуждения? Каин и Авель наших дней перед нами. Они самые.

7 из 10