Чертовы понедельники и клубничные пироги (2008)

Если Тодд Хейнс в своей гениальной депрессивной «Отраве» дробил всё на кусочки, в итоге места живого на человечестве не оставив, то Коко Шрайбер в документальной ленте, не лишённой своеобразной художественности, из частностей почти что соткала портрет великого мира в его поразительном многообразии. Ведущий Владимир Хотиненко в рамках передачи «Смотрим, обсуждаем» на канале «Культура» позволил себе ограничить темы данной картины, рассматривая одну только скуку, что, конечно же, несправедливо по отношению к многогранности увлекательной истории с её обычными, но от сего не теряющими уникальности, героями. Сама Шрайбер призналась, что создавала фильм от нечего делать, но в стремлении внезапном она открыла зрителям, возможно, истину старую, тем не менее, по-прежнему жизнеутверждающую: нам всё ещё нравится этот странный, странный мир, потому что он такой необъятный, интригующий, местами опасный, местами столь ласковый, что, даже ненавидя порою его, нельзя удержаться от того, чтобы ежедневно не влюбляться в него, постоянно всё новое и новое открывая в, казалось бы, очевидных явлениях, культовых и обыденных личностях, одиноких ухмыляющихся зданиях и мелких хищных вещах. Под комментарии, озвученные меланхоличным голосом Джона Малковича, на осколки с беспощадностью монтажа разбивая людей и события, операторская работа в стиле Гаса Ван Сента представляет зрителям — сталкивая меж собой Запад и Восток — мир, в котором к утру ночь в сумасшедшем кураже растворяется, не переставая при этом шептать загадочные числа «пять миллионов пятьсот сорок семь тысяч триста девяносто три…». Эта картина обо многом и в то же время об одном — о восприятии действительности. «Я просто имитировал реальность», — произносит за кадром актёр Малкович.

Фильм, как нескончаемый лабиринт. Сперва мы встречаем Лену, что раскладывает клубнику на тортах, распевая песенки в своей квартире, где царит хаос. На улице дождь, и девушка грустит. «Наверное, всем молодым кажется, что они проживут удивительную жизнь». Затем мы окунаемся в реальный кусочек «Гленгарри Гленн Росса», мир деловых людей, где тишина может длиться часами, прерываемая терзанием клавиатурных клавиш, или же может торжествовать неутихающий монолог «…речь об инвестициях свыше 60 тысяч…», в надежде на крючок подсадить клиента. Продолжая питаться одним тунцом, в удивлении искреннем эти люди-акулы на вопрос «Вам нравится ваша работа?» немедленно отвечают «Я об этом не думал», «Зачем останавливаться?». Они всегда в движении, в охоте за достижением цели. В контраст им, заточенным в офисах, гид в величественной пустыне. Другая Вселенная: синяя и жёлтая. Этот парень понятия не имеет, какой сегодня день, но чистый, заразительный, такой живой смех раздаётся, и улыбка столь чудесная, что ты поневоле расположен к этому незнакомцу. Не пытали у него в детстве, кем он хочет стать, и доволен он своим положением сейчас, полёживая на песке, окидывая взором пустыню, в которой, как считает он, «всего слишком много». Иронично замечает гид, что туристы приезжают сюда, чтобы вслушиваться в безмолвие, но сами же нарушают его беспрестанной болтовнёй. А вот и художник, рисующий само время — «Я создаю бытие. Небытие трудно создать». Мы, вероятно, никогда не поймём творца, посвятившего жизнь занятию, какое его близкие и друзья считают бессмысленным. Может быть, и фразы его, например, «Мёртвые не сознают, что они мертвы» и «Время смерти — это огромная величина», покажутся напыщенными и глупыми. И всё же нечто чудное кроется в старике, и мы наблюдаем за его действиями, всматриваемся в его морщины, в слегка отстранённый взгляд. Он любит время, рисует его, день ото дня старея. Эндрю Бэрри же в свои сто лет до сих пор приходит на работу, мыслит вполне отчётливо, отсекая лишнее в разговоре. Для него время прошло быстро. Боится ли он смерти? Нет. Но ему страшно, если однажды погрузится он в тоску. Все эти времена, меняющиеся эпохи, он работал, работал, работал. И вспомнить-то нечего. Как же полна была у Нэнси Уэйк приключениями её молодость! Разведчица во Вторую Мировую войну, с кодовым прозвищем «Белая мышь» — сейчас ей 96 лет, она в доме престарелых, уже не та красавица, как раньше, но с тем же лукавством. Память её подводит, она не может вспомнить имена людей, с которыми встречалась в те года. Занятно получается: первый отлично всё помнит, но в жизни его не было ничего значительного, вторая же прошла сквозь не одну военную тайну, но уже не в состоянии сказать, как всё было. Вот такие разные судьбы. Разные мирки в едином мире. Суета и покой. Творцы и простые исполнители. Пять миллионов пятьсот сорок семь тысяч триста девяносто четыре, пять миллионов пятьсот сорок семь тысяч триста девяносто пять…

Среди всех этих историй особенной является та, с которой Коко Шрайбер начинает фильм и ею же заканчивает: Бренда от скуки, как она позднее объясняла в полиции, расстреляла своих одноклассников в школе; спустя много лет, при слушании изменения приговора убийце Бренда в письмах рассказывает будничным тоном «годовщина моего преступления вгоняет меня в меланхолию». Она говорит о своём садике в камере, о цветах, о смене очков («мои первые бифокальные очки»), что соседка, заполняя пустоту, много болтает, и о прочем, и о прочем. Завершая письмо «С любовью, Бренда». Так о чём же эта лента? «Многие люди боятся впадать в состояние скуки», — говорит Коко Шрайбер. Но это замечание, такое удобное для ведущего Хотиненко, разглядевшего в фильме одну лишь скуку, единичное, и вовсе не утверждающее, что документальное кино было посвящено изучению скуки как феномена. Вспомните небрежно-тоскливый голос Малковича, лабиринт, творца с его поклонением времени, которого не понимают родные, поющую в дождливые деньки Лену, забытую разведчицу, всех этих брокеров с семейными фото на офисных столах, и, если вы смотрели передачу Хотиненко, комментарий женщины из студии об убийце Бренде — «Это клинический случай». Всё наоборот. Это не Бренда застрелила людей от скуки, а она сама казалась окружающим до этого скучной личностью, никем не замечаемой. Она убила, и её заметили, она перестала жить в забвении. Это не события и люди скучные, а мы сами так на них смотрим, решая, что они скучные. И лента эта не о скуке, но об интересе, о разнообразии необъятного мира, о том, что в нём так много всего прекрасного, во что легко влюбляешься.

«Каждый человек — это расширяющийся мир». Тодд Хейнс создал «Отраву», Коко Шрайбер — противоядие.